- Что? - И сна уже ни в одном глазу. На крыльце громыхали сапоги, - Отвори! - Млынский застегнул воротник гимнастерки.
В горницу, звякнув шпорами, вошел Семиренко с неизменной шашкой у пояса, следом - человек в полушубке и в башлыке, надвинутом на лицо.
Горшкову, который сопровождал их, и Ерофееву майор приказал:
- Проследите, чтобы нам не мешал никто!
- Есть! - И Горшков исчез за дверью следом за Ерофеевым.
- Ну здорово, бродяга! - обнял Млынского Семиренко.
- Здравствуй, Васильич, что стряслось? Почему молчит рация Афанасьева?
- Именно, что стряслось, - сказал Семиренко, освобождаясь от своих ремней. - Вот он сейчас доложит тебе. - И шашкой в ножнах указал на человека, который уже успел размотать свой башлык.
- Капитан Афанасьев! - узнал его Млынский.
- Так точно, - ответил человек, которого мы знали раньше под именем Георга Райснера, и смущенно улыбнулся.
- Точно, да не так, - в ответ улыбнулся Млынский, пожимая руку Афанасьеву, который, скинув полушубок, остался в форме немецкого офицера. - Это вы у немцев в капитанах зачахли, Афанасьев, а я поздравляю вас со званием майора и орденом Красного Знамени…
- Спасибо, - грустно ответил Афанасьев. - А у меня совсем скверные новости: Цвюнше убит.
Млынский горько вздохнул, покачав головой.
- Как же это? Несчастный случай?
- По сообщениям их газетки - покушение.
- Какое покушение? Кто это мог? - Млынский взглянул на Семиренко.
- Бандиты! - сказал Семиренко. - С Садовой улицы, из бывшей гостиницы "Ленинградская", где теперь гестапо.
- Такая возможность не исключается, - согласился Афанасьев. - Тогда аресты Захара и отца Павла неслучайность. Если Цвюнше был под наблюдением, раскрыть его связи не такая уж сложная задача для профессионала, а Вольф не любитель…
- Кто еще арестован? - спросил его Млынский.
- Профессора взяли, Беляева… Захар при аресте погиб.
Млынский вздохнул.
- Какое несчастье…
- Беляева случайно могли загрести. Странно, что они на аптеку не вышли…
- Вы все-таки Анну Густавовну спрячьте. Жалко людей!..
- Сделано, - ответил Афанасьев. - Не пойму: если за Цвюнше следили, почему взялись за него только сейчас, когда дело уже сделано?
- Гибель Цвюнше - загадка, - сказал задумчиво Млынский, - аресты его связников - вторая загадка. Цвюнше передал нам сведения о квадрате 27. И этот квадрат - тоже загадка. - Он раскрыл планшет с картой. - Мы только попытались чуточку сунуться вглубь - сразу получили по зубам, погибли Юрченко и двенадцать бойцов…
- Этот ваш квадрат похож на бутылку, - заметил Афанасьев, рассматривая карту.
- Вот в самое горлышко пролезть не смогли. - Млынский встал из-за стола, прошелся по комнате.
- А если все три загадки, как в старой сказке, загаданы одной ведьмой? - спросил Семиренко.
- Похоже. И мы не разгадаем их, пока не пролезем сквозь это горло, - ответил Млынский. - Это надо срочно решать.
Вошел Ерофеев с дымившимися котелками, покосился на сидевшего в дальнем углу спиной к нему Афанасьева.
- И еще одно странное дело, - говорил Афанасьев тихо. - Склады, которые были захвачены каким-то лихим партизанским отрядом в Тарасевичах… помните?..
- Конечно, они и Алешку освободили, - подтвердил Млынский.
- …были переданы незадолго до налета на баланс СД, - продолжал Афанасьев.
- Ну и что?
- А то, что СД почему-то заменило армейскую роту охраны взводом наспех набранных полицаев. Зачем? Факт незначительный, но непонятный, а это тревожит… - Афанасьев поднялся, когда Ерофеев вышел из горницы, с усмешкой сказал: - Ерофеич ваш просверлил мне всю спину взглядом. Как бы не пришиб ненароком, ей-богу…
Млынский улыбнулся.
- Не любит он эти мундиры… Готовься, майор. Жаль твою крышу, но если не найдется другого выхода, идти в квадрат 27 придется тебе…
Афанасьев подошел к окну, мимо которого по деревенской улице прошли женщины в темных платках…
- Хоть одним бы глазком взглянуть, - сказал, ни к кому не обращаясь, Афанасьев, - как мама идет домой вдоль Днепра по Крещатицкой набережной…
С крыльца бывшей управы перед народом выступает Семиренко:
- Вот, товарищи, теперь вы сами выбрали Советскую власть… - он положил руку на плечо стоявшей рядом с ним женщины лет сорока, со спокойным крестьянским лицом и суровыми глазами, - пускай пока не закрытым и не тайным голосованием, как полагается, да зато родную, свою, верно я говорю?
- Верно! - ответили дружно из толпы.
- А что у нас на сегодняшний день наблюдается на дворе? Весна наблюдается. Отличная весна! И земля тоскует без пахаря, как баба без мужика, верно? Давайте вспашем и посеем побольше этой весной! Семенами поможем вам. Сеять, родные, надо потому, что до осени наши придут. Большевистское слово даю, придут! А мы - с урожаем, и сами сыты, и мужиков наших, воинов славных, накормим! Верно я говорю?
- Верно! - еще дружнее поддержали Семиренко люди.
- Вот так, - довольный, откашлялся Семиренко в кулак. - А теперь последний вопрос. Давай их сюда, Бондаренко!
Из управы вывели и поставили перед народом, враз встревоженно загудевшим, Павлушкина и трех полицаев.
- Ну, что с ними делать?.. - спросил Семиренко. - Не все сразу… Кто первым желает высказаться?
- Я! - донесся негромкий голос с дальнего края притихшей толпы.
Все обернулись и увидели Анну Лосенкову, бледную, едва стоявшую на ногах. Ее поддерживали под руки Ирина Петровна и женщина, что ей помогала. Анна, прижимая к груди ребенка, медленно двинулась сквозь толпу, которая расступилась перед ней…
Тихо звучала музыка. Вольф стоял у окна. С высоты второго этажа был виден внутренний двор гестапо с высокой кирпичной стеной.
Во дворе было построено отделение солдат с карабинами. Из дверей, ведущих в подвал гестапо, охранники вывели отца Павла и профессора Беляева. Их поставили у стены примерно в метре друг от друга. Сверху не было слышно команд офицера, который распоряжался приготовлением к казни. Слева от ворот стояло два крытых грузовика.
Вольф повернулся, услышав шаги за спиной.
Два эсэсовца подвели к нему Цвюнше. В кителе с оторванными погонами, со следами побоев на лице, постаревший за эти несколько дней, Цвюнше держался со спокойным достоинством, которое так бесило бригаденфюрера Вольфа. Он поманил Цвюнше пальцем, предлагая подойти ближе к окну.
- Посмотрите, Цвюнше, - сказал Вольф негромко. - Кому из них вы передали пленку?
Цвюнше смотрел на отца Павла, который, вскинув седую бороду, казалось, разглядывал пристально небо; на старика Беляева, близоруко прищурившегося и поднявшего воротник пиджака, чтобы защититься немного от резкого весеннего ветра…
- Никому, - спокойно ответил Цвюнше.
- Будьте благоразумны, вы же немец. Если скажете, где, когда и кому передали пленку, вы, может быть, не умрете.
Цвюнше молчал, глядя в окно. Вольф продолжал:
- Мне не трудно сдержать свое слово, потому что, в сущности, вы помогли нам… План "Бисмарк", который вы передали русским, - фальшивка… Приманка, чтобы заманить в ловушку большевистского зверя.
Цвюнше будто не слышал.
- Напрасно вы не верите мне, - как будто бы даже с искренним сожалением сказал Вольф. - И умрете вы не героем, а предателем, Цвюнше… Подумайте…
Цвюнше молчал.
- Если вам нечего мне сказать, идите, - показал жестом Вольф во двор.
Цвюнше пристально посмотрел на него, повернулся и твердым шагом направился к двери, около которой его ждал адъютант.
Отец Павел и профессор Беляев ждали конца.
К ним подошел и встал рядом Цвюнше.
Вольф из окна не слышал команды, но видел, как махнул офицер рукой - и взревели моторы грузовиков… Выстрелов не было слышно…
Павлушкин стоял у стены амбара без шапки, ветер шевелил его волосы. Он смотрел мимо бойцов, которые, вскинув к плечу винтовки, в десяти шагах перед ним ждали приказа Бондаренко, смотрел на женщину, стоявшую чуть в сторонке. Она была здесь одна. Та самая женщина, что вчера звала его с порога ужинать в дом. Жена. Она смотрела, прижав ко рту руку со сложенными щепоткой пальцами. И вдруг сказала громко, словно отвечая на молчаливый вопрос Павлушкина:
- Что ж… Был суд людской, Герасим, теперь будет божий. Прощай…
- Ши! - крикнул Бондаренко.
Грохнул залп. Павлушкина швырнуло к стене, и он, ударившись о нее, упал на весеннюю землю. Женщина медленно подошла к нему…
Отряд Млынского уходил из деревни. На окраине села его провожали жители и Катя с десятком ребятишек, из которых младшие жались к ней, а те, что постарше, шагали рядом с отрядом.
Шмиль шел по весенней улице оккупированного города. Без снега обнаженная улица казалась еще грязней, дома с облупившейся краской - уродливей, а прохожие- более жалкими и мрачными. И только у антикварного магазина "Стессель и сын" по-прежнему было шумное оживление, но теперь торговля шла прямо на тротуаре, из рук в руки, из-под полы… Полицай, стоявший на другой стороне, явно уже не мог справиться с этой стихийной толкучкой.
Пока Охрим пробирался сквозь нее, ему совали под нос какие-то тряпки, консервные банки, куски мыла, иголки для примусов…
Охрим увидел, как в стекле витрины отразились медленно плетущиеся по улице дрожки с дедом Матвеем, дремавшим на козлах. Куда-то проехала машина Вольфа с неизменным эскортом мотоциклистов. Несколько человек столпились у столба, на котором поверх голов белел листок.