- Надо старинную… Маленькую… Божьей мамы… Богоматери, - с трудом произнес по-русски Цвюнше. - Буду вас отблагодарить. - Он положил на прилавок пачку сигарет.
- Хорошо. Поищем. - Сигареты мигом исчезли с прилавка. - Найдем, - приговаривал Захар.
В предвечерний час, когда развалины города исчезали в сумерках, по заснеженным улочкам, обгоняя солдатские патрули, торопливо семенили старушки, почти все в одном направлении - к церкви. И малиновый звон, созывавший к вечерней молитве, далеко разносился в морозном воздухе.
На церковной паперти было много нищих: калек, стариков и детей - тяжелое время.
Церковь была нетоплена, внутри стоял густой туман от дыхания сотен людей. Свечи в нем едва горели. Захар с трудом протиснулся вперед. Заунывно пел старушечий хор, и густой бас отца Павла, читавшего проповедь, плыл над головами людей к высокому своду.
Увидев Захара, пробившегося в первый ряд, отец Павел торопливо закончил проповедь и сказал устало, обыденно:
- Служба окончена. До свиданья. - Он ушел за золотые ворота.
В боковом приделе за золотыми воротами - маленькая, скромно обставленная, но чистая комнатка отца Павла. Раскрытый сундук для риз, стол да пара стульев, на одном из которых уже сидел Захар. Он поднялся навстречу священнику, пожал протянутую руку.
- Здравствуй, Павел Иванович.
- Здравствуй, - коротко ответил отец Павел и устало опустился на стул. - Тяжко, Захар. Истощилось людское терпение, и мое на пределе…
- Ничего, недолго… И немцы чуют. Как оглашенные гребут под себя…
- Ты опять за иконами?
- Что же делать? Надо, Павел Иванович. Коммерция… А вот тут для тебя. Презент… - Захар вынул пачку сигарет, которую ему дал в магазине Цвюнше. - Если можно - одну сигаретку. Дрянь, немецкий эрзац, а дымить-то нечем…
Бросив несколько сигарет на стол, отец Павел спрятал пачку в широкий рукав своей рясы. И вовремя: в комнатку заглянул дьячок с подозрительной елейной физиономией.
- Батюшка, можно храм запирать?.. Ох, здравствуйте, Захар Спиридонович… А я уж иконы для вас приготовил… Отменные…
В маленькой полутемной аптеке к окошку провизора тянулась небольшая старушечья очередь. Звонко щелкнул звоночек у двери, и вошел отец Павел. Увидев очередь, он собрался было уходить, да старушки остановили его:
- Пожалуйте, батюшка… - И запричитали, крестясь и суетливо сторонясь от окошка: - Бога ради, отец родной…
- Благодарю. - Отец Павел подошел и склонился к окошку. - Здравствуйте, Анна Густавовна.
- Добрый день. - Сухонькая старушка в белом халате, надетом поверх пальто, подняла глаза.
- Вот. - Отец Павел протянул ей сложенную бумажку. - Тут рецепт, как всегда.
- Хорошо. - Анна Густавовна взяла у него бумажку и отложила в сторону. - Завтра будет готово… Заходите.
Поздно вечером к аптеке подъехала легковая машина. Дверь была не заперта, вошел капитан. На звонок появилась Анна Густавовна. Капитан сказал по-немецки:
- Добрый вечер, фрау Анна, - снял фуражку и учтиво поклонился.
- Добрый вечер. У меня все готово для вас. - Она передала белую коробочку, перетянутую резинкой.
- Спасибо. Вы добрая фея. - Капитан поцеловал ей руку.
- Береги себя, мальчик, - прошептала по-русски старушка.
На улице дул сильный ветер. Из темноты появились сани деда Матвея. Капитан повалился в сани.
- Давай-давай! - приказал он старику.
Когда отъехали, капитан поднялся, обнял деда за плечи.
- Вот с этим, - сунул в руку деду маленький пакетик, - Алешку немедленно в лес к Ивану Петровичу.
- Прямо сейчас? - Дед хлестнул лошадь.
- До утра подожди, конечно. А ты знаешь, Егорыч, наши всыпали немцам под Ленинградом!
- Это же дело отметить надо… - Дед обернулся, но в санях никого уже не было. И вокруг было темно и пустынно, только ветер один гулял.
- Ну, человек, убег…
Зина разворачивала окровавленные бинты. Большие, сильные руки хирурга с профессиональной сноровкой и бережностью ощупали воспаленную кожу вокруг раны. Профессор Беляев, дородный мужчина, несколько даже барственного вида, коротко потребовал:
- Зонд! - но отстранил тот, что протянула Ирина Петровна. - Не тот. Игольчатый!
Раненый, лицо которого было покрыто испариной, застонал.
- Потерпи, дружок, потерпи… Ну вот и все. - Беляев сказал несколько слов по-латыни Ирине Петровне и Зине. Потом ободряюще - раненому: - Все хорошо у тебя… Сестра, наложите повязку. И давайте посмотрим следующего.
Врачи перешли к топчану напротив, на котором лежал совсем молоденький боец, почти мальчик, с обескровленным белым лицом…
Все это происходило в госпитальной землянке отряда майора Млынского.
В закутке, где лежал Алиев, сидели Млынский и секретарь подпольного обкома партии Семиренко.
- Ненависть к оккупантам, иногда отчаяние, - говорил Семиренко, - заставляют поднимать на фашистов оружие даже тех, кто и не помышлял об этом совсем недавно. Надо налаживать связи с небольшими отрядами, проверять людей и нацеливать их на главное дело…
Вошел профессор Беляев, за ним - Ирина Петровна. Она остановилась в дверях.
- Ну вот, у нас все, - сказал Беляев.
- Садитесь, профессор, - уступил ему свое место на табурете Млынский.
- Благодарю, лучше дама пусть сядет, - обернулся профессор к Ирине Петровне, но она категорическим жестом отказалась и ушла.
- Ну что ж… А она у вас молодец… Могу вас только поздравить с таким врачом… Из тяжелых двое, пожалуй, не выживут. Тот, с усами, и этот мальчик. Совсем ребенок почти… Нда… А остальных непременно надо эвакуировать на Большую землю…
- Разрешите войти? - раздался голос Горшкова, а потом появился и он сам. - Документы профессора Беляева готовы, товарищ майор. - И Горшков одну за другой стал передавать бумаги Млынскому. - Проездные до Минска и обратно. С компостерами… На пропуске - отметки городской управы. Вот штампы контрольного пункта в Столбцах.
- Спасибо, голубчик, спасибо… Значит, я был в Минске? - спросил профессор у Млынского.
- У дочери, - кивнул майор, передавая ему бумаги.
- А она знает об этом?
- Да, конечно.
- Поедем. - Профессор поднялся. - А вы поправляйтесь, голубчик Гасан Алиевич. - Он протянул Алиеву руку. - Вас лечат прекрасно…
- Спасибо, профессор. После войны приезжайте в Баку.
- Обязательно. И, надеюсь, не так, как я ездил сегодня к дочери, - улыбнулся Беляев.
Семиренко и Беляев вышли из землянки на воздух, их ослепило сияние белого снега и солнца.
Партизанский лагерь жил своей жизнью: невдалеке рота бойцов занималась отработкой рукопашного боя, уходил куда-то лыжный дозор.
Профессора ждали сани, а Семиренко - его неизменная лошадь под седлом и полувзвод кавалеристов охраны.
- Ну, пока, будь здорова! До свиданья, красавица! - крикнул секретарь обкома Ирине Петровне, которая стояла у входа в землянку и прощалась с Беляевым.
- …И Алиева надо эвакуировать обязательно, - говорил профессор Ирине Петровне. - У него есть признаки отечности легкого… До свиданья, доктор. Будьте мужественны…
Сани с профессором и Семиренко с кавалерийским эскортом уехали.
Млынский обернулся к Горшкову.
- Алеша пришел?
- Нет, товарищ майор… третьи сутки людей не снимаю…
- Вышли дозоры по всем дорогам из города.
- Есть! - Горшков отдал честь и ушел.
Собрался было уйти и Млынский, но взгляд его задержался на Ирине Петровне, которая, придерживая у ворота накинутую поверх халата солдатскую шинель, смотрела вслед удалявшимся всадникам.
- Что, красиво? - спросил майор.
- Даже очень, - ответила Ирина Петровна, - и, если вы сейчас заговорите о погоде, я согласна - погода прекрасная, но почему в такую погоду нет самолета? Раненых надо немедленно вывозить!..
- К сожалению, это не только от погоды зависит, Ирина Петровна… - сказал майор. - Все вас хвалят. Когда вы успели обрести такую серьезную практику?
- Это вам подозрительно?
- Нет… - Млынский даже смутился от колючей прямоты ее слов. - Меня… просто по-человечески интересует…
- Я родилась в 1916 году в Ленинграде…
- Я биографию вашу знаю, Ирина Петровна.
- Вот мне и хочется напомнить, что я не девочка и пять лет работаю хирургом.
- Что ж, извините. - Млынский, козырнув, круто повернулся и зашагал, скрипя сапогами по снегу.
Ирина Петровна смотрела ему вслед, закусив губу от досады.
Раненому, которого люди из отряда "За Родину" оставили на чердаке у девушек, становилось все хуже и хуже. Он разметался на сене, громко стонал и бредил.
Девушки хлопотали около него, клали на лоб влажную тряпку и прислушивались к шагам и окрикам немецких патрулей на улице.
Раненый пришел в себя, приподнялся, посмотрел в лица девушек, потом потрогал забинтованную ногу.
- Онемела… Врача бы, девушки, а? - сказал он встревоженно. - Боюсь, не гангрена ли…
При слове "гангрена" Маша от страха закрыла глаза ладонями. Раненый снова откинулся на сено. Девушки стали перешептываться:
- В город надо везти…
- А к кому?
- Найдем. Ленка там… Костя Малышев… Он с подпольем связан, и я уверена… там помогут достать врача и лекарства…
- А как повезем?
- Придумаем… Тихо, уснул…
В лесной сторожке Алеша жадно глотал горячий чай, а Ерофеев, сидя перед ним на корточках, растирал ему спиртом босые ноги.
Алешу все еще била дрожь, но он, превозмогая ее, рассказывал: