Кубо говорил так не только потому, что считал для себя унизительным обращаться за помощью к противнику, - он знал, что не так-то просто сразу заклеймить кого-то и объявить "военным преступником". Однажды его уже одернул начальник лагеря в Лаэ полковник Кингли, когда он потребовал устранить командира группы пленных поручика Окабэ и выбрать командира подразделения демократическим путем. Высокомерный поручик Кингли, огромный мужчина, не обладавший, видимо, никакими способностями, кроме как состоять в должности начальника лагеря для военнопленных, раздраженно выслушал Кубо, Исиду и нескольких других пленных, так, будто перед ним были мальчишки, с трудом изъяснявшиеся на корявом английском языке, и сразу накричал на них:
- Вы кто такие! Вы же рядовые солдаты!
По-видимому, и здесь, в Рабауле, австралийские власти не собирались вмешиваться в вопросы уставной дисциплины японцев. Это освобождало их от лишних хлопот, а кроме того, рассуждал Кубо, в значительной степени отвечало характеру и порядкам австралийской армии. За время плена Кубо понял, что австралийская армия на первый взгляд выглядела более демократичной, чем японская, и среди солдат было немало демократически настроенных людей. Однако Кубо почувствовал, что австралийцы не станут вмешиваться в нелепый воинский устав японской армии. Вряд ли капитан Гамильтон захочет заниматься этим щекотливым делом, если даже и узнает об идеях, которые проповедовал подполковник Хагивара. Кубо решил пока не говорить о своих сомнениях Исиде и другим пленным, он лишь настаивал на том, что обращаться с жалобой к австралийскому командованию рано: с командиром батальона можно разделаться лишь тогда, когда пленные расшевелят солдат, добьются их поддержки.
- Всегда вы, Кубо-сан, ерунду говорите. Чего их там расшевеливать, этих солдат! Разве без этого нельзя? Ведь мочи уж нет терпеть, - рявкнул Исида.
- Не надо спешить, - сказал Кубо. - Ведь и недели не прошло, как мы присоединились к дивизии. Эти парни ничего еще толком не знают о положении в Японии, о больших переменах, которые там происходят.
Такано не участвовал в споре. Правда, он тоже считал, что обращаться с жалобой к австралийским военным властям не следует. Но вместе с тем он и представить себе не мог, чтобы солдаты в лагере отважились выступить против командира батальона, как это произошло в Лаэ. Слушая подполковника Хагивару, он чувствовал, какая огромная пропасть разделяет его самого и этих людей, так внимательно слушавших своего командира и одобрительно кивавших ему. Неужели каких-нибудь полгода назад он сам был таким?
Такано не был уверен, что смог бы опровергнуть положения, выдвинутые подполковником Хагиварой. От Кубо он не раз слышал, что совместное процветание всех народов Восточной Азии под эгидой Японии есть не что иное, как попытка, вытеснив ведущие страны Европы и Америки, установить господство Японии в Восточной Азии. Однако сам он еще не до конца в этом разобрался.
И все же в речи подполковника Хагивары больше всего его возмущало то, что тот не чувствовал никакой ответственности, никаких угрызений совести за поражение Японии в войне, за безоговорочную капитуляцию. Подполковник разглагольствовал о столетней войне, призывал не отчаиваться - словно это не война, а игра в сёги. В таком случае во имя чего погибли японские солдаты на Новой Гвинее и на острове Б.? Этому подполковнику их смерть - все равно что потеря хода в шахматной игре. Они сражались и умирали, стисну" зубы, во имя отечества, во имя победы, а командование готовилось подписать акт капитуляции. Теперь эти гады, которые руководили военными операциями, в том числе и подполковник Хагивара, эти сволочи, что гнали их на смерть, сваливают всю ответственность за поражение на императора, уверяют, что сложили оружие по высочайшему приказу. А император, разумеется, не может нести никакой ответственности - ведь он живой бог на земле. Так кто же, в конце концов, виновен во всем? С одной стороны - солдаты, которые выжили в джунглях в настоящем аду, где люди поедали трупы, а с другой - эти гады, которые жрали до отвала в тылу и теперь заявляют, что Япония потерпела поражение исключительно из-за тех, кто добровольно сдался в плен, и нет ничего особенного в том, что проиграно несколько сражений. Что же это такое? Неужели это и есть тот самый принцип справедливой восточной морали, который противопоставляется гегемонистским устремлениям Европы и Америки?
В тот вечер Такано долго не мог заснуть - мрачные мысли не давали ему покоя. И видимо, не одному ему: после того как погасили свет, в разных концах казармы раздавалось недовольное ворчанье.
Вдруг в темноте разнесся вопль: "Грабят!" Кричали где-то на табачном поле пятой роты, которое находилось рядом с казармой шестой роты. Затем послышалось шуршание стеблей - кто-то пробирался сквозь заросли табака. "Вор! Табак украл!" - кричал кто-то, видимо караульный. Мимо казармы, где спал Такано, пробежал человек и, судя по звукам, скрылся в кухне.
Такано вскочил с постели и вместе с другими выбежал из казармы, как был, - в одной белой майке и трусах. Вышли и солдаты из пятой роты.
Вор, по-видимому, притаился за уборной шестой роты. Затем, словно преследуемый охотниками заяц, прыжками промчался к гаражу соседнего, второго батальона - тень его мелькнула в неясном свете луны.
- Эй! У гаража он!
Солдаты в белых трусах, ярко выделявшихся в темноте, с криком бросились к маленькому сарайчику, служившему гаражом, но вора там уже не оказалось.
- Ишь ты, проворный, гад!
- Надо же! Только что был здесь…
За гаражом располагался склад медикаментов второго батальона, а дальше - медсанчасть и баня.
Из казармы вышли и солдаты второго батальона. Человек пять в одном нижнем белье стучали по стенам, обшаривали помещения с карманными фонариками или свечами в руках. Однако вора и след простыл.
Утомленные бесплодными поисками, все начали расходиться по своим казармам, когда в темноте вдруг раздался голос:
- Не иначе как кто-нибудь из шестой роты!
Говорили намеренно громко, чтобы все слышали.
- Кто это сказал? Кто обозвал нас ворами? А ну, выходи! - рявкнул Такано. Голос его был настолько устрашающе громким, что прозвучал словно суровый приказ. - Выходи! Ты что думаешь, если мы в плен попали, так, значит, еще и воры?!
Однако говоривший уже улизнул, точно его ветром сдуло. Это был солдат из пятой роты.
Такано продолжал, обращаясь уже не к этому солдату, а ко всей пятой роте, ко всей дивизии:
- Эй вы! Обжирались в тылу, пока мы воевали! По какому праву вы обвиняете нас в воровстве? А ну скажите, кто из нас вор! Покажите, что мы украли!
И вся шестая рота начала громко вопить вслед за Такано.
- Да мы ваш паршивый табак даже курить не станем - хоть убейте! На острове Б. мы два года листика табачного в глаза не видали. Чего мы там только не курили: и листья папайи, и картофельную ботву.
- Мы с того света воротились. Нам теперь уже ничего не страшно. Вы говорите - воры. Хорошо! Выходите! Мы припомним вам смерть наших братьев.
Во время погони за вором более половины пленных из шестой роты оставались в постелях, однако, услышав гневные крики товарищей, все выскочили из казармы. Возмущение, целую неделю накапливавшееся в душах, вдруг прорвалось, пленные хватали все, что попадалось на глаза: палки, поленья, лежащие у кухни, и бросались на выручку к своим. Солдаты из других рот, видимо не на шутку перепугавшись, мгновенно исчезли.
Такано решительно подошел ко входу в казарму пятой роты и крикнул:
- Эй, пятая рота! Выдайте нам того, кто назвал нас ворами! Ведите его сюда!
В казарме молчали.
- Ну что вы молчите? Нет такого?
В это время на плечо Такано легла рука капитана Оцуки.
- Фельдфебель Такано! Прекратите кричать. Говорите тише. Они скорее поймут вас, если вы будете говорить спокойнее.
Капитан Оцука был одет строго по форме. Исида, увидев капитана, схватил его за руку и оттолкнул от Такано.
- А вы идите отсюда! Это не ваше дело. Сегодня нам нужно выяснить все до конца. Мы не сможем заснуть спокойно после того, как нас назвали ворами.
Пленные, словно ободренные тем, что Исида не по форме обратился к командиру роты, принялись стучать палками по стене казармы пятой роты, лезли в дверь.
- Кто назвал нас ворами? А ну, выходи!
По обеим сторонам навеса над земляным полом свисали длинные москитные сетки линялого зеленоватого цвета. Когда пленные начали бить палками по этим сеткам, солдаты, лежавшие под навесом, вскочили и, словно мыши, бросились к черному ходу, но пленные не стали их преследовать, а только продолжали с остервенением колотить по москитным сеткам, срывать их и топтать ногами. Они вовсе не думали в этот момент о последствиях своего буйства, и все топтали и топтали грязными ботинками москитные сетки и одеяла.
- Прекратить безобразие! - раздался вдруг властный окрик у входа, и капитан Оцука тут же подхватил:
- Шестая рота! С вами говорит командир батальона, господин подполковник. Прекратить безобразие! Немедленно разойтись.
Командира батальона сопровождало несколько офицеров, одетых в мундиры. Позади них толпились солдаты.
- Прекратите безобразие! Если есть жалобы - спокойно доложите! - крикнул подполковник Хагивара.
Кубо, стоя позади всех, с тревогой думал, что же теперь будет. Не перегнули ли они палку? А вдруг этот бунт обернется против них самих? Вдруг вызовет злобу и ответную реакцию пятой роты и остальных солдат? Когда он услышал властный окрик подполковника Хагавары, Кубо вдруг решил: "Э… будь, что будет! Воспользуемся случаем!"