- Успокойтесь, ничего подобного не случится, - продолжал японец. - Конечно, мы хотели бы получить информацию о японской армии, но насильно выпытывать у вас то, чего вы не желаете сказать, не будем. Применить насилие - значит нарушить Женевскую конвенцию, а этого мы не можем допустить. К тому же мы, в общем-то, уже осведомлены о положении японской армии на острове. Каждый день сюда доставляют одного-двух пленных. Среди них попадаются такие же молчаливые, как вы, но те, кто сами подняли руки и перешли к нам, готовы рассказать все что угодно. Мы знаем примерно и численность, и расположение частей вашего полка. Вы можете и не говорить, из какой вы части, мы все равно уже давно поняли, что вы из батальона Мураками. Не так ли? Не хотите закурить? - Японец протянул Такано сигареты, внимательно глядя ему в глаза и словно стараясь понять, о чем тот думает.
- Я не курю, - с трудом выдавил из себя Такано. В первый раз за сегодняшний день он раскрыл обросший черной щетиной рот.
Такано не ожидал, что противник так подробно осведомлен о положении японской армии. Информация могла просочиться через туземцев - за последнее время немало туземцев перебежало к противнику. Сведения о передовых частях - например, тот факт, что полковника Яманэ сменил полковник Кадоваки, - видимо, стали известны австралийцам от пленных солдат. Их, судя по всему, здесь немало.
- Ну что ж, - с сожалением сказал японец, когда Такано отказался от сигарет. Он вытащил одну сигарету и закурил. - Мы вовсе не ждем от вас какой-то информации, нам все уже известно. Но, не зная вашего имени, мы не сможем отослать вас в тыл. Поэтому назовите себя хотя бы.
Мужчина умолк и заглянул в лицо Такано.
Однако Такано по-прежнему молчал. Он сидел неподвижно, глубоко запавшие глаза на покрытом темной щетиной лице были закрыты.
- Вы… Имя… Нет? - спросил вдруг на ломаном японском языке до сих пор молчавший офицер. Такано открыл глаза и взглянул на него. Офицер насмешливо улыбался и как будто не сердился. Это был довольно пожилой мужчина с очень светлой кожей, с залысинами на лбу, в очках без оправы.
- Этот господин, - заметил японец, - учит японский язык. Он офицер службы информации штаба.
- А вы? - резко, не давая японцу опомниться, спросил Такано.
Японец, видно, и не собирался ничего скрывать. Он спокойно ответил:
- А я старший унтер-офицер штаба. Вообще-то я служу в американской армии, а к этой части прикомандирован временно. Зовут меня Арита.
Такано кивнул.
- Ну а вы? - продолжал японец. - Пожалуй, пора и вам назвать себя.
- Вы хорошо говорите по-японски, - не отвечая на вопрос, заметил Такано. - Бывали в Японии?
- Я родился на Гавайях, но жил в Токио, учился там в средней школе и в институте.
- Вот как!
Теперь, когда он узнал, кто такой Арита, Такано почему-то проникся к нему доверием, и напряжение, которое он испытывал до сих пор, исчезло: он как будто даже забыл, что находится в плену.
- Вы… быстро… говорить имя! - выпалил офицер.
- Да, назовите себя, - сказал Арита. - Вы же знаете, что, согласно Женевской конвенции, мы должны сообщить японскому правительству имя, звание, часть, а также возраст, местожительство, занятие и семейное положение пленных. Через Международный Красный Крест мы сообщаем, что на основании Женевской конвенции взяли под свою защиту такого-то или такого-то. Вы знаете об этом?
Такано покачал головой.
- Неужели не знаете? Вот как! В японской армии даже фельдфебели ничего не знают о Женевской конвенции! Недавно здесь был поручик, так он тоже впервые о ней услышал. Поймите, если вы не скажете свое имя, вы поставите нас в затруднительное положение. Назовите только имя. Номер вашей части, семейное положение и прочее можете не сообщать. Только имя!
Такано продолжал молчать. О Женевской конвенции он не слышал, но ему было известно, что списки пленных будут посланы японскому правительству. Он не хотел, чтобы его имя попало в эти списки. Более того, с сегодняшнего утра Такано не переставал твердить себе, что теперь он не имеет права жить - он же попал в плен!
Когда солдаты противника окружили их там, возле бомбоубежища, он и сам не заметил, как поднял руки. Такано до сих пор не мог понять, почему он это сделал. Возможно, потому, что Ёсимура поднял руки… А он уже просто по инерции. Однако дело было не в этом. Он должен был сражаться до последнего дыхания. Тогда он выполнил бы свой долг, как младший офицер, и оправдал бы себя в глазах других. Но он этого не сделал.
Да, именно то, что он поднял руки, и определило все дальнейшее. Когда их везли в часть, в голове у него стучала одна мысль: "Бежать! Бежать! Побегу - непременно застрелят. Но этого-то мне и надо. Да, я должен бежать". В памяти возникали лица погибших солдат и офицеров - мертвые лица. Сколько их прошло перед ним за то время, пока он командовал отделением, взводом и, наконец, был заместителем командира роты! А он все еще жив! Попал в плен и жив! "Я должен бежать! - кричало его сердце, - Я не имею права оставаться в живых!"
- Вы, наверно, считаете плен позором? Не так ли? А мы совершенно не понимаем, почему попасть в плен в таких условиях, в каких оказались вы, позорно. Но лучше оставим этот разговор. Мы подождем, пока вы не скажете свое имя. Обычно на другой день после прибытия мы отправляем пленных в Торокина. Но вас мы, вероятно, оставим здесь. А пока подумайте хорошенько. На этом сегодня закончим. Можете идти.
Затем так же поодиночке были вызваны Ёсимура и Тадзаки, и им задали те же самые вопросы.
Ёсимура откровенно ответил на все вопросы, касавшиеся лично его. Он почувствовал к Арите расположение, у него было такое чувство, будто он встретился со своим земляком. Кроме того, он не сомневался в том, что Арита говорит правду. Сегодня утром, когда Такано одернул его, Ёсимура подумал, что он и в самом деле сплоховал, назвав свое имя. Но теперь это уже не так сильно тревожило его. Он верил Арите, который утверждал, что здесь с ними не будут жестоко обращаться. Слушая Ариту, он думал: "Убивать нас не собираются, может быть, пошлют в Австралию и заставят работать, и не исключено, что используют на тяжелой работе, но война когда-нибудь да кончится, и нас отправят на родину". О том, что будет с Японией, когда кончится война (вернее, когда Япония ее окончательно проиграет), Ёсимура совершенно не мог себе представить; не мог думать и о том, что станет с пленными, когда они вернутся домой. Однако всевозможные тревоги, мучившие его до сих пор, рассеялись. И он впервые понял: все его рассуждения о том, что он причинит неприятности семье и землякам, что нельзя оставлять позорное имя на этом свете, теперь, когда он в плену, не имеют смысла.
Тадзаки назвал вымышленное имя и звание.
Пока допрашивали Ёсимуру, он выяснил у Такано, что интересует офицера, и решил не говорить ни слова. Однако Арита был так настойчив, что Тадзаки все это в конце концов надоело, и он сообщил, что его зовут Ямада Санкити и что служил он в звании ефрейтора.
Арита сразу же без всяких церемоний перешел с ним на "ты".
- Ну что ты упираешься, - наседал Арита. - Что толку в том что ты не назовешь своего имени. Наоборот, тебе же будет хуже. Старший унтер-офицер Ёсимура все как есть сказал. И тебе ни к чему свое имя скрывать.
Вернувшись в палатку, Тадзаки предупредил Ёсимуру:
- Имей в виду: теперь я ефрейтор Ямада. Смотри не проговорись!
Не успел он произнести это, как в палатку вошел Арита. Появился он буквально следом за Тадзаки, так что можно было предположить, что он все слышал. На этот раз Арита пришел один.
- Замучился я с вами, - сказал он смеясь. - Не один десяток японских солдат повидал я здесь, но такие упорные еще не попадались - даже имя, как клещами, вытаскивать приходится! Уж это-то пленные обычно говорят. Может быть, и лгут, конечно, но говорят.
Арита присел на раскладушке рядом с Ёсимурой.
- Я хотел бы поговорить с вами, - сказал он. - С глазу на глаз. Видите ли, мне непонятно, почему вы так упорствуете. В вашем случае плен - вовсе не бесчестье и не позор. В чем же дело? - сказал он пристально глядя на Ёсимуру. - Может, вы объясните мне, я хочу понять вас…
Ёсимура растерянно молчал.
Арита завел этот разговор, несомненно, для Такано.
- Поскольку я японец, - продолжал Арита, - я, конечно, не могу не знать о "Кодексе воинской чести". "Лучше смерть, чем позорный плен"… и так далее - это, в общем-то, понятно как доктрина. И я считаю, что во время войны нужно поддерживать в армии высокий боевой дух. Однако все имеет предел. Вот гляжу я на пленных, которых привозят сюда, и думаю: ведь едва на ногах стоят от голода! Как и вы, впрочем. Почему же не сдались, почему довели себя до такого ужасного состояния? Мне кажется, в этом есть что-то бесчеловечное, противоестественное. Если сражаться до полного истощения входит в "Кодекс воинской чести", то я отказываюсь понимать его. В любой другой армии таких солдат сочли бы национальными героями. Я считаю вас доблестными воинами, а вы стыдитесь своего положения. Почему?
Арита говорил, время от времени поглядывая в сторону Такано. Было ясно, что его интересует именно этот пленный.
- Ёсимура-сан, что вы на это скажете? - спросил он и, вытащив сигарету, протянул ее Ёсимуре. - Не хотите?
- Спасибо, нет. В прошлый раз у меня голова закружилась, - отказался Ёсимура.
- Да, пожалуй, пока вам не стоит курить. Нужно немножко набраться сил, тогда уж… В Торокина вам будут выдавать сигареты.
- Ну а ты как? Закуришь? - обратился Арита к Тадзаки. - Или тоже голова кружится?
- Нет, у меня не кружится.
- Тогда бери.
- Спасибо.
Тадзаки встал, вытащил из пачки сигарету и потянулся к зажигалке, которую поднес ему Арита.