В непрерывном грохоте разрывав и пулеметных очередей, казалось, что приходит конец света. Все, и белое-белое солнце, неподвижно застывшее в зените, которое уже основательно раскалило броню, и дышащее жаром орудие с пулеметом, и пороховые газы, которые, не смотря на беспрерывную работу вентиляторов, уже почти под потолок залили десантное отделение - все это затмевало, затуманивало сознание. Люди действовали уже механически, без всяких чувств и ощущений. Кто-то палит из-за дувала - туда гранату, кто-то бежит с гранатометом наперевес - короткая очередь. Пустые пулеметные коробки, магазины - и пальцы механически пихают туда патроны. Эта механическая карусель, казалось захватил всех. Бойцы понимали друг друга с полуслова, объясняясь зачастую жестами, мимикой. Каждый понимал, что от него зависит жизнь многих.
Центром этого небольшого коллектива, под пышащей жаром броней боевой машины, и был тот старший лейтенант - худощавый, загоревший до черноты, облаченный в легкую камуфлированную накидку. Рот крепко сжат, глаза горят боевым азартом, руки уверенно наводят оружие в цель. Между выстрелами из "Грома" он успевает осмотреть десант, подбодрить насмерть измученных солдат. Глядя на командира, угрюмы их лица светлели, натруженные руки действовали уверенней, пули ложились метче.
Вскоре из облака пыли появился первый БТР. Из всех его бойниц, и башни велся непрерывный огонь, не давая душманам возможности даже выглянуть из-за укрытий. Опасней всего для боевых машин были не те боевики, что обстреливали дорогу с гор, а те, что каждую минуту могли выскочить с гранатометом наперевес из-за глинобитной стены. Поэтому командир все внимание сосредоточил на изломах ближайшего дувала.
Передовой бронетранспортер соседей на полной скорости развернулся и тут же, не останавливаясь ни на минуту ринулся назад.
Вслед за ним показался второй, третий БТР, лихо развернувшись вскоре и они исчезли в пыли. Четвертой шла боевая машина пехоты.
Пока механик-водитель разворачивал неуклюжую машину из-за пролома в дувале, выскочил гранатометчик, и, уверенно вскинув трубу гранатомета прицелился.
- Не успею, - со злостью подумал офицер, спешно разворачивая башню. Но его, к общей радости, опередил все тот же ловкач, Федирко. Командир еще продолжал по инерции смотреть на подкошенного расторопным бойцом боевика, когда боковым зрением вдруг почувствовал, что в его сторону смотрит зеленая головка гранаты. Смертельный холодок тронул виски.
- Это конец, - подумал он, а руки подсознательно делали свое дело. Не дожидаясь, пока замрет башня, нажал на спуск. Выстрелы раздались почти одновременно. Его чуть раньше. Граната, чиркнув вскользь по башне, взорвалась где-то рядом и оглушила его…
Офицер откинулся на спинку кресла, в изнеможении прикрыл глаза. Звенело в ушах, голова словно раскалывалась на части. В этот момент он услышал радостный возглас сержанта:
- Товарищ старший лейтенант, "духи" бегут! Вертушки их добивают!
Он еще пытался заставить себя руководить боем, через силу подбодрить своих ребят, словно ничего и не произошло, но, услышав, что душманы драпают, расслабился и впал в радужно-созерцательное состояние.
Перед глазами, словно во сне, проносились наиболее запавшие в душу картины жизни. Вот он со своим закадычным другом Володькой, вылепив из пластилина солдат, пушки, танки и даже усатого генерала, ведут бой. Его войска то и дело меняют позиции, маневрируют, и потому постоянно побеждают. Володькины - же стоят на месте и лишь огрызаются. Наконец Володьке игра надоедает, и он принимается давить его солдат, пушки и танки руками. И такая злость его тогда взяла, что с кулаками кинулся на закадычного друга. Через день они помирились. В пластилиновых солдатиков они с Володькой больше не играли, но, тем не менее, тяга ко всему военному у него осталась навсегда. И когда перед ним предстала вечная послешкольная дилемма - куда поступать - в гражданский ВУЗ или военное училище, у него даже ни на минуту не возникло сомнения.
Словно в замедленном кино пронеслись картины его поездки в Ейск, для поступления в авиационное училище. С какой надеждой и юной самоуверенностью ехал он туда, что когда услышал от майора медицинской службы:
- В летчики по состоянию здоровья не подходишь, - ушам своим не поверил. Наивно стал что-то доказывать начмеду, председателю медицинской комиссии. Тот, бегло прочитав медицинское заключение, сказал:
- Молодой человек, у вас еще все впереди. Послужите в армии, а там, если желание стать офицером останется, поступайте в любое пехотное училище.
Позже он так и поступил.
Но сначала была служба на пограничной заставе.
В голове пронеслись картины его первого выхода на границу. Кругом горы, внизу речка, за речкой Иран. В тот первый свой наряд он услышал слова угрозы исходящие от иранских жандармов. И тогда понял, что не все люди на земле хотят добра ему и его стране.
Подумал тогда:
- Вот я, а вот они, мы сейчас больше враги, чем друзья, если они от слов перейдут к делу я сделаю все, чтобы никто из них своим поганым сапогом не коснулся моей, нашей земли.
Ему почему-то показалось, что о том - же думают и его сослуживцы. Потом сквозь туманную пелену забытья доносится музыка. Он видит праздничный зал, разгоряченные лица своих друзей, их подруг. Видит, с какой торжественностью ложится рука, пригласившей его на белый танец девчонки, на зеленый с малиновой окантовкой курсантский погон. Танцуют молча. Он затылком чувствует оживление и улыбки друзей, которые посчитали его за пай-мальчика, краснеющего от одного взгляда девиц. Почему она выбрала именно меня, думал он, не смея открыть рот, чтобы спросить, как же эту смелую синеглазую девчушку зовут. Наконец познакомились, слово за словом и словно не было рядом с ним незнакомого человека. Что понравились они друг другу с первого взгляда и возможно навсегда, никто из них в тот вечер их первой встречи, ни на минуту не сомневался.
Потом бывали и продолжительные разлуки, но после них были и незабываемые встречи. Вскоре Лена стала его женой. Потом родился Сашка, были радостнее хлопоты, бессонные ночи и гордое чувство отцовства. Он - глава семьи. Служба, конечно, не была сахаром, но он старался все свои тревоги и заботы оставлять за порогом дома. Иногда, когда Сашка спал, они читали его старые курсантские письма и хохотали до слез, до-упаду. Иногда, в минуты наивысшего откровения, краснея, читал стихи посвященные ее глазам, губам, их будущей безоблачной жизни…
Потом он почему-то вспомнил свое очередное чудачество. В один из отпусков решили они всей семьей навестить его бабушку. В трудные житейские времена она заменила ему мать и отца. Женщина удивительной и трудной судьбы, все тепло своего сердца, всю свою нерастраченную ласку и любовь передала ему. И он старался навещать ее почаще, и этим хоть как-то отблагодарить ее за заботу. За время отпуска успел отпустить бородку и усы и в этом маскараде, оставив Лену и Сашку за дверью, зашел в комнату бабушки.
- Бабушка, как вы живете, - говорит, - я корреспондент, пришел чтобы написать о вас.
- Ой милый, да что, обо мне писать. Внучат я жду, так, что некогда мне.
Аркадий широким жестом открывает дверь:
- А вот и внуки твои бабушка…
Они купались в лучах своей любви, но нет да и возникала у него тревожная мысль, что все это может скоро кончится. Лена не понимала отчего внезапно грустнели его глаза и он замолкал не желая тревожить ее своими черными мыслями.
Он вдруг отчетливо вспомнил разговор с отцом, в один из отпускных, беззаботных дней.
- Батя, что ты чувствовал и видел на фронте? Что такое война? Каково на войне солдату?
Отец недоуменно посмотрел на сына.
- Мне трудно ответить тебе на эти вопросы, сын, - задумчиво сказал он. Да и не к чему тебе это знать, дай - то бог, чтобы ни тебе, не твоему сыну воевать не пришлось. Ведь не даром я свою кровь проливал, да смерть у виска чувствовал…
Сегодня он на себе почувствовал дыхание смерти и подумал:
- Нет гады, меня голыми руками не возьмешь, я очень нужен своей жене и своему сыну. Не может такого быть, чтоб меня убили. Ведь жизнь так прекрасна.
Боевую машину резко тряхнуло и, больно стукнувшись головой о резиновый налобник прицела, офицер вдруг очнулся из забытья. Стрельбы не было слышно. Всмотревшись в прицел, он узнал развалины кишлака перед въездом в их временный лагерь. Вскоре машина, изрыгнув клубы гари, замерла в капонире.
Офицер медленно открыл башенный люк и не торопясь, выбрался на свежий воздух. Лег на охлажденную от быстрой езды броню, уткнувшись головой в брезентовую скатку.
Солнце уже зашло, и долина стала быстро заполняться чернильно-черным, непроницаемым мраком. С гор подул прохладный живительный ветерок.
- Как все-таки хороша жизнь, - вслух сказал он, всем телом ощущая еще отголоски боя и той непонятной и тем более страшной душевной боли, которую успел прочувствовать за неполные полчаса боя и небытия.
- Товарищ старший лейтенант - ужин готов, - позвал его сержант к огоньку, разожженному в глубине оврага.
Стоя на броне, он размял ноги, и легко спрыгнув на бруствер, подошел к костру. От подогретых на солярке банок с тушенкой и кашей шел аппетитный парок.
Солдаты не дожидаясь его уже поужинали и теперь оживленно, то и дело прерывая друг друга, вспоминали о наиболее жарких эпизодах боя.
Наклонившись к огню, командир взял оставленную ему банку, кусок зачерствевшего хлеба и с жадностью начал все это поглощать. Только опорожнив половину банки, он вдруг с удивлением отметил, что его бойцы почему-то молчат, что-то разглядывая у него на голове.