Тоня Тростникова в белом халате поверх школьного платья сидела у него на койке, когда он открыл глаза. Лицо ее выражало сострадание и в то же время какую-то значительность.
- Больно очень? - спросила она.
Он отрицательно мотнул головой.
- Ты совсем как настоящий раненый. Тебя на грузовике привезли со станции. Папа говорит, что это контузия.
- А ты почему в халате?
- Я помогала папе при операции.
Смолинцев уставился на нее вопрошающе.
- Ну да. Подавала инструмент и все, что было надо.
- Ты разве не боишься? - Он вспомнил про ампутированную руку в эмалированном тазу.
- Ну вот еще! Я хочу пойти на курсы медицинских сестер. И Майя Алексеевна тоже. Мы уже сговорились, только папа еще не знает.
Она помолчала.
- Там, на крыльце - пленный немец. Говорят, что он сам сдался нашим. Ему будут делать перевязку.
- А кто он такой?
- Не знаю. Послали за переводчиком. Мог бы и папа, но папе некогда с ним говорить.
- Пойдем посмотрим! - Смолинцев приподнялся на локте.
- А ты разве можешь ходить?
- Я уже вчера тут ходил.
Она встала и пошла в коридор, чтобы не мешать ему одеваться.
Немец сидел на крыльце вместе со своим конвоиром, прислонясь к деревянному парапету.
С особенным, трудно изъяснимым чувством разглядывал Смолинцев прямой высокий затылок пленного, его обтянутую потертым зеленоватым сукном спину, словно в них заключалась какая-то нераскрытая еще формула войны. Но нет! Это был обычный человек, такой же, как все, такой же, как они с Тоней. Это казалось удивительным.
Вот пленный повернулся лицом к ним: оно было неожиданно печальным и выражало растерянность и усталость.
На крыльцо вышла Майя Алексеевна и, заметив немца, отпрянула в сторону. Батистовый платок выпал у нее из-за кофточки к ногам пленного. Немец поднял его, слегка встряхнул и протянул учительнице. Но Майя Алексеевна только негодующе взглянула на него, и он в замешательстве положил платок на барьер.
- Пошли! Пошли! - сердито сказал солдат-конвоир.
И оба ушли в дом, очевидно, в перевязочную.
Едва они скрылись, как над полем за школьными огородами показались немецкие бомбардировщики. Все, кто был во дворе, бросились в траншею, заблаговременно вырытую у забора.
Из траншеи Смолинцеву было хорошо видно, как, разворачиваясь, самолеты проносились над школой. Вот один из них, словно для забавы, начал пикировать. Скрежещущий, нарастающий вой железа невольно заставил Смолинцева прижаться к земле. Он видел, что и Тоня и Майя Алексеевна испытывают такой же страх и такое же, очевидно, чувство оскорбленного достоинства и стараются приникнуть к самому дну траншеи.
Но вдруг Майя Алексеевна поднялась во весь рост и принялась сердито отряхивать платье.
- Все-таки как это противно, - гневно сказала она. - Там, в этом самолете, сидит, должно быть, какой-нибудь судетский фашистик в грязном белье, и вот мы готовы лечь и превратиться в ничто!
Тонкое лицо ее вспыхнуло, а затем медленно побледнело, и прямая решительная складка пересекла чистый лоб.
- Я пойду принимать сводку, - заявила она и быстро выбралась из траншеи.
- Подождите, - остановил ее солдат, тоже спрятавшийся вместе со всеми, - если они увидят - будут бомбить дом. Они гоняются на дорогах даже за отдельными грузовиками и подводами, за отдельными людьми.
- Не можем же мы до сих пор оставаться без сводки, - насмешливо сказала Майя Алексеевна.
И вот уже ее легкая фигурка появилась на деревянной панельке у крыльца. В то же время над кронами деревьев показался самолет с оранжевыми оконечностями плоскостей. Три яйцевидных черных предмета один за другим мелькнули под машиной. Послышался характерный нарастающий и давящий свист. Огненные куски металла впились в стены школы, дыхание взрыва вынесло раму, сорвало кусок крыши.
Сквозь пыль и дым Смолинцев увидел Майю Алексеевну. Отброшенная взрывом, она лежала на корнях старого ясеня и упрямым, гордым усилием пыталась выпрямить голову и подняться. Но руки ее, упираясь в мокрую, обрызганную кровью траву, скользили и расползались в стороны…
Когда Смолинцев подбежал к ней, она уже лежала недвижимо, уткнувшись головой в траву, как будто капризничала и по-детски шалила.
Майю Алексеевну похоронили тут же, в школьном парке под липами, на высоком месте, недоступном весеннему половодью.
Из перевязочной пришел доктор Тростников и помогал Смолинцеву копать могилу. Руки у него дрожали, и лопата плохо повиновалась ему. Тоня сидела рядом на траве и плакала.
Бомбардировщики еще два раза появлялись над школьной усадьбой и обстреливали парк из пулеметов. Тогда все трое - доктор, Смолинцев и Тоня - забирались в могилу и в ней пережидали стрельбу. Маленькое тело учительницы лежало под деревом, спокойное лицо ее было устремлено к небу. Как и в последние минуты жизни, она не испытывала страха.
Доктора опять вызвали в перевязочную, потому что с поля приползла колхозница с раздробленным предплечьем и нужно было сделать срочную операцию. Вместо доктора пришла тетя Сима с заплаканным, как бы одеревеневшим лицом и молча взялась за лопату.
В это время над школой опять показались самолеты. И на дороге за школой послышалась беспорядочная стрельба.
Во двор въехал грузовик, и на него торопливо, без осторожности стали укладывать раненых.
Доктор Тростников появился на крыльце в белом халате, с ланцетом в руке и с видом человека, которому помешали работать. Да в сущности это и было так.
Через несколько минут грузовик, переполненный ранеными, рванулся на дорогу и помчался, подымая пыль. Хорошо, что они спешили, потому что к дороге уже бежали немцы и вели огонь.
Из дома вышел раненый с забинтованной головой; левая, тоже перевязанная рука его покоилась на широкой повязке, перекинутой через шею.
- Вишь, храбрецы! Лезут с десантом на лазарет, - сказал он с какой-то пренебрежительностью в голосе.
Он был в командирских галифе, без гимнастерки, в тапочках на босу ногу; ворот его нижней рубахи был распахнут, и из-под него виднелась широкая волосатая грудь.
- Есть тут какое-нибудь оружие? - обратился он к доктору.
Смолинцев еще утром приметил в коридоре под койкой несколько винтовок, очевидно принадлежавших раненым. Он бросился за ними и спустя минуту вынес их на крыльцо целую охапку.
- Стрелять умеешь? - строго спросил его раненый командир.
- Мы стреляли в тире, - пробормотал Смолинцев не очень уверенно и, приняв оружие, заметил с неприязнью к самому себе, что руки дрожат от волнения.
"Майя Алексеевна не испугалась, а я…" - пронеслось у него в голове. Он сердито оттянул на себя затвор: заряжена ли винтовка? Ствол был пуст, но из магазинной коробки пружинка услужливо вытолкнула красную медную гильзу с белым наконечником. Он дослал ее в казенную часть, щелкнул затвором и сразу почувствовал себя гораздо увереннее.
- Идите к ограде, - сказал ему командир.
Он бросил Смолинцеву два подсумка с патронами и крикнул доктору:
- Пробирайтесь через огороды в лес как можно скорее. Забирайте всех, кто может идти! Мы будем прикрывать вас!
Смолинцев помахал Тоне рукой и быстро поковылял к ограде. Там уже лежал на животе в характерной солдатской позе, раскинув ноги и чуть приподняв одно плечо, боец-конвоир. Смолинцев пристроился с ним рядом.
Десятка два немцев в касках и с автоматами разрозненной цепью бежали по полю, но не к школе, а наискосок, к вокзалу.
Далеко впереди за дорогой, то скрываясь в пыли, то выскакивая из нее, мчались мотоциклисты.
Смолинцев не утерпел и выстрелил наугад, просто так, совсем не целясь.
- Не горячись, - сказал, подходя, командир, - отсюда их не достанешь.
Он был уже в сапогах, в гимнастерке, и на ходу застегивал ворот, на котором Смолинцев заметил продолговатую капитанскую шпалу.
Капитан тоже лег на траву, и они стали следить за немцами из-за забора, еще не стреляя, так как расстояние было неблизким.
Так прошло минут десять, может быть, двадцать.
И вдруг с другой стороны школы, от дороги, раздалась автоматная очередь. На деревянной панельке за крыльцом послышался грузный топот.
Долговязый немец с автоматом, показавшимся Смолинцеву отростком тела, вбежал на двор, беспорядочно стреляя. Увидев их у забора, он внезапно остановился и снова вскинул автомат.
Но как раз в это мгновение из окна школы гулко грохнул выстрел. Немец покачнулся и, потеряв равновесие, упал на спину.
- За мной! По одному! - крикнул капитан и, размахивая винтовкой, побежал через двор за угол здания.
Через минуту боец тоже исчез вслед за ним. Смолинцев вскочил.
У деревянной панельки рядом с убитым немцем валялось что-то похожее на большой пистолет.
Автомат! Как только они его не заметили! Смолинцев быстро огляделся по сторонам, подхватил оружие и прямо с налету перемахнул через траншею, в которой еще недавно прятался от самолетов.
Но как неудачно он прыгнул! Резкая, пронзительная боль в правой и без того больной лодыжке заставила его присесть на месте и коротко вскрикнуть. Кое-как, корчась и покрываясь противной липкой испариной, он выпрямил подвернувшуюся ногу. Но чтобы бежать - об этом нечего было и думать. Закусив губу, Смолинцев добрался до угла дома. Ни капитана, ни бойца уже не было видно поблизости. Очевидно, они пробрались по канаве вдоль огородов к лесу. На дороге тоже никого не было видно. И все было тихо, только от станции доносились изредка глухие автоматные очереди.
Протяжный, болезненный стон неожиданно донесся откуда-то.