- Крюков, конечно, штука прилипчивая. Так ведь здесь не поселок и он не комендант. Офицеры батальона тебя уважают, да и с солдатами, как вижу, отношения нормальные. Чего же еще? Ну а насчет известности о твоих шагах лучше помалкивай. Тут все мы, брат, одинаковы. Говорят же: доверяй, но проверяй. Вот и проверяют. И не одного тебя.
- Душно, Паша, век под прицелом коротать.
- Да перестань ты ныть! Вон солнышко выглянуло, дождь уже давно перестал. Пора мне собираться в обратный путь... Перемелется все это, поверь. Когда я сюда под ливнем крутил педали, готов был избить тебя за этакую разболтанность. Да еще замполит меня подогрел вчера, как выяснилась просрочка стажа. А на деле-то вышло, не бить, а помочь надо, иначе ты тут совсем закиснешь. Так что не вешай носа! Из всех правил бывают исключения. Продлим тебе кандидатский стаж, чтобы смог законно взять рекомендации по месту службы - вот и все.
Павел успел обуться, пока говорил. Свернув накидку, сунул ее под мышку и, прощаясь за руку, добавил:
- Будь здоров! Желаю тебе пореже встречаться с Крюковым. Все образуется.
Удивительно устроен человек. Оставшись один, Володя перебрал в мыслях весь разговор с парторгом и вдруг обнаружил, что успокоило его, вернуло в прежнюю колею не столько то, что с кандидатским стажем все решится как надо, а отношение всех людей к майору Крюкову. Но главное - "всех проверяют, хотя и доверяют". А вместе со всеми легче делить и свою судьбу.
15
Молодость ли, здоровье или жгучее желание скорее поправиться, а может быть, все вместе помогло выздоровлению, но уже на пятый день, когда Ганс приехал на заставу узнать о здоровье лейтенанта и сказал, что мотоцикл Редера в полном порядке, Володя не мог удержаться, чтобы не поехать с ним, потому что чувствовал себя вполне пригодным для такого путешествия.
А Ганс повез на этот раз так, что хоть стакан с водой держи - не разольешь. Отто не упрекал лейтенанта за случившееся, даже наоборот, держался как-то виновато, и Володя понял, что Ганс не струсил и рассказал отцу правду. Большого и хорошего разговора, как в прошлый раз, не получилось.
А когда лейтенант засобирался домой, Ганс предложил отвезти его, но тот отказался. Отто не вмешивался в их разговоры.
Благополучно вернувшись на заставу, Грохотало застал во дворе несколько человек, задержанных на линии. Здесь стояли миловидная женщина лет двадцати пяти, с картонными коробками; мужчина лет сорока, очень высокий и тощий, без головного убора, с длинными рыжими волосами. Он презрительно поглядывал вокруг и все время подергивал плечами, словно с них сползал плащ. Носок огромного рыжего полуботинка будто отсчитывал такты - равномерно поднимался и опускался. В одной руке немец держал маленький красивый чемоданчик, другая засунута в карман плаща.
Два молодых парня, очень похожие друг на друга, в одинаковых желтых куртках и серых брюках, держались свободно и, казалось, временный плен их не угнетал.
Совершенно обособленно держался старик в весьма оригинальном костюме. Седую голову с волнистыми, спускающимися на плечи волосами украшала зеленая шляпа; на переносице покоилось пенсне; черный галстук на белой манишке, просторный серый пиджак, тяжелая трость - все это выглядело довольно представительно. И вдруг - коротенькие замшевые шорты и голые стариковские ноги, костлявые и сплошь покрытые волосами до самых ботинок. Пустой рюкзак на спине со множеством карманов и карманчиков делал его фигуру еще более сутулой и даже горбатой. Было видно - старик очень взволнован: короткие усики по-боевому щетинились на сухом лице, а козлиная седая бородка вздрагивала.
Лейтенант решил немедленно заняться задержанными. Чумаков, заменявший начальника заставы в его отсутствие, доложил, что среди задержанных подозрительным является только один: высокий рыжий немец, а остальные - мирные люди.
- Что у него обнаружено? - спросил Грохотало, когда вошли в комнату. Чумаков взял у задержанного чемоданчик и раскрыл. Там было всего две вещи: артиллерийский оптический прицел, прикрепленный ремнем, и коробка, величиною чуть побольше радионаушника, тоже прикрепленная ремнем. Документы не вызывали подозрений.
- Откуда и куда идете, господин Шмерке? - задал Володя стандартный вопрос. Почти всегда приходилось начинать разговор с этого. Немец спокойно и обстоятельно начал объяснять, что живет недалеко от Нордхаузена, что был у родственников в Ганновере и теперь возвращается домой.
- А зачем вам понадобилась вот эта вещь?
- О-о! Господин лейтенант считает, что я собираюсь стрелять из пушки, - рассмеялся Шмерке. - Нет. Я хорошо знаю оптику: оптический мастер. До войны работал на заводе фирмы "Карл Цейсс". Люблю фотодело, радио и в свободное время конструирую всякие безделушки, совершенствую фотоаппарат.
- Так при чем же тут все-таки прицел?
- Ах да, прицел! У него, видите ли, поставлены очень хорошие линзы. Вот они-то мне и нужны.
- В Западной Германии такие вещи продают в магазинах?
- Вы, оказывается, большой шутник, господин лейтенант, - рассмеялся Шмерке и тяжело положил на стол руку, покрытую густым рыжим волосом. - Я нашел эту вещь на берегу Эльбы, на месте бывших боев.
В самом деле, приглядевшись внимательно, можно было заметить в прорезях шурупов мелкие песчинки.
- А это что за прибор? - спросил Володя, пытаясь вскрыть вещь, похожую на радионаушник. Задержанный встрепенулся и предупредительно выбросил вперед руку.
- Что вы, что вы, господин лейтенант! Так можно испортить вещь! Это - прибор для определения чувствительности фотопленок. В теперешнее время не просто приобрести его.
Уложив на место прибор, Володя закрыл чемодан, велел Чумакову увести задержанного в отдельную камеру. А когда вернулся Чумаков, они извлекли загадочный прибор, и старшина отправился с ним к местному радиомастеру, чтобы выяснить назначение прибора.
Сержант Жизенский ввел двух молодых немцев, которые заявили, что бегут из Западной Германии, что в Гарделегене у них живет старшая. сестра, там они надеются найти работу и жить у сестры. На все вопросы отвечал старший. Ему было лет девятнадцать-двадцать. А когда он закончил, младший брат вытащил из рукава большой, кинжал с фашистским значком на рукоятке и положил на стол.
- Этот нож, - сказал он, - забросил под нары тот высокий мужчина, что был с нами. Он пригрозил, чтобы мы не вздумали сказать об этом.
- Спасибо...
- Бедная женщина так перепугалась, что даже заплакала, когда он грозился.
Вещей у этих ребят не было. В их общей сумке, как доложил Жизенский, ничего не обнаружили, кроме скудного запаса продовольствия. О документах говорить не приходится: у абсолютного большинства перебежчиков они были в порядке. Поэтому приходилось задерживать только тех, кто явно на чем-нибудь попадался. Все подозрительные или уличенные передавались немецким властям для окончательного разбирательства, а остальных отпускали.
Ребят этих решили отпустить. Следом за ними вошла женщина. Она положила на стол паспорт и быстро-быстро заговорила, что давно живет в этой части Германии, что муж погиб во время войны, что своих детей у нее нет и что шла она в Западную Германию к брату, у которого трое хорошеньких ребят, но ее не пустили "русские солдаты". Рассказывая обо всем этом, она раскрыла обе свои коробки и извлекла из них множество всяких игрушек. Когда все игрушки уже лежали на столе, Володя достал кинжал, только что полученный от задержанного юноши, и спросил, кому он принадлежал.
- О, этот бандит так напугал меня, так напугал!
- Который? Тот, что в куртке, молодой?
- Нет, что вы! Нож был у того высокого, в плаще. У-у, я его до сих пор боюсь!
- Ну, что ж, фрау Экерт, игрушки свои можете взять. Но через линию здесь проходить нельзя. Ведь вы хорошо знаете, что для перехода через демаркационную линию есть специальные пункты...
- Конечно. Все об этом знают, господин комиссар. Все об этом знают, но вы подумайте только, как это далеко! - так же быстро говорила фрау Экерт, сгребая игрушки в подставленную к крышке стола коробку. - Сколько на это надо денег и времени. А у меня нет ни того, ни другого...
Коробка выскользнула из ее рук, опрокинулась, и со дна под ноги лейтенанту выпал тетрадный листок. На нем старательной детской рукой были выведены мелкие цветочки, елочки, тележка с веревочкой, лежащей у ног мальчика. В левом углу красовался домик, и еще несколько человечков было изображено на листке.
Полюбовавшись рисунком, Грохотало подал его женщине, заметив:
- Кто же это так рисует? Ведь вы говорите, что у вас нет детей?
- Да, - запнулась она, укладывая листок на дно коробки. - Этот подарок посылает мой племянник по сестре. Он трудился над картинкой чуть не целый день и просил передать братикам как самый дорогой подарок...
- Можете быть свободны.
Фрау Экерт собрала в охапку коробки и не сложенные еще в них игрушки и, усердно раскланиваясь, говорила:
- Нет уж, господин комиссар, лучше я пока не увижу этих славных ребятишек, но здесь больше не пойду.
Не успели скрыться за дверью Жизенский и фрау Экерт, а Володю словно прострелила догадка.
- Жизенский! - крикнул он вслед, кинувшись к выходу. - Уведите ее пока на старое место, а коробки с игрушками давайте сюда. Вам, фрау Экерт, придется еще подождать...
Вернувшись в комнату, Грохотало раздвинул занавеску, за которой скрывался план участка демаркационной линии, взял детский рисунок, и тут все стало ясно.