- Ах, вон ты о чем! - Горобский вскинул голову и, захватив рукой растрепавшиеся волосы, в упор посмотрел на собеседника. Глаза его увлажнились, лицо побледнело, но заговорил тихо, примиряющим тоном: - Это у вас тут ни выходных, ни праздников нет, а в полку все соблюдается. Снял я свою робу, оделся по-человечески, да и пошел посмотреть, как люди живут... А они живут. У них семьи, домишки, деточки - все на месте! Засмотрелся я на них и забыл, куда иду и зачем. Вот как бывает, лейтенант. Может, выпьешь за бобыля, потешишь его душу своим сочувствием?
- Не надо, товарищ капитан, - отказался Грохотало и для себя отметил: здорово же "засмотрелся" капитан, коли занесло его за столько верст! Спросил:
- Вы что же, от отпуска совсем отказались?
- О, нет! Пока уступил очередь начфину. Но поеду. Россия велика. Пропуск вот-вот должен прийти. Второй день в отпуске. Вот и гуляю.
Казалось, последняя кружка подействовала на Горобского отрезвляюще, потому как он все более обретал вполне приличный вид.
В пивную вошел Пельцман, владелец местной мельницы, полный невысокий человек с короткими усиками под толстым носом, с галстуком-бабочкой на белой рубашке и в шляпе с узенькими полями. Он попросил кружку пива и, торопясь, пил прямо у стойки.
- Присаживайтесь, - пригласил его хозяин. - Куда это вы так спешите?
- В Нордхаузен, - словно из бочки, пробубнил Пельцман. - Там совещание мелких промышленников.
- Господин Пельцман, возьмите попутчика, - попросил Грохотало.
- Мне все равно, господин комендант, - начальника заставы называли кто как. - Еду один в целом лимузине. Но ждать некогда: опаздываю, - быстро говорил Пельцман, одной рукой подавая деньги, другой размахивая платком.
- Вам повезло, - заметил Володя Горобскому.
- Да, мне везет, - вздохнул тот тяжко.
Горобский надел шляпу, взял на руку макинтош и пошел впереди Пельцмана. Хозяин пивной любезно раскланялся и вышел из-за стойки, чтобы закрыть за гостями дверь. У двери Горобский пропустил вперед Пельцмана, дождался Володю.
- Шкура! - стиснув зубы и не глядя на хозяина, сказал он по-русски. - Трясется за кружку: ему дела нет, что у человека вся жизнь разбита, была бы цела его кружка!
Усевшись в старенький лимузин рядом с Пельцманом и пожимая руку лейтенанта, Горобский говорил, что если долго не придет пропуск, то он непременно еще приедет в гости.
- Некуда девать себя, понимаешь?
Грохотало понимал это великолепно. А вечером, когда остался наедине с собственной совестью, все перебрал в мыслях много раз. И как ни раскидывал умом - выходило,одно: надо доложить бате о случившемся. Но делать этого не хотелось. К тому же очень трудно было сказать - зачем здесь, на линии, оказался этот капитан. В глубине души, перебивая друг друга, яростно спорили два голоса. Один твердил настойчиво: "Он ведь был в штатском костюме, не опозорил мундир советского офицера". - "Ах, какой умник! - бесновался второй голос. - За штатский костюм спрятался. А совесть у него где? Снимай трубку и звони в полк!".
"...Бобыль... Маменькин сынок... Жизнь разбита вдребезги... Некуда девать себя...", - проносилось в голове. - "Звони же, звони! - издевался первый голос. - Звони, если ты, действительно, маменькин сынок, если тебе, как и хозяину разбитой кружки, дела нет до судьбы такого же офицера, как ты. Может быть, сынок этого хозяйчика сделал Горобского бобылем, а ты...".
- Нет! - сказал себе Володя и постарался успокоиться.
Но скоро в голову полезли иные мысли: а не надеялся ли Горобский, что Грохотало предложит ему поехать в отпуск к его родным?
Первым порывом было жгучее желание немедленно исправить оплошность - позвонить Горобскому на квартиру. И позвонил бы, но вспомнил, что у телефона в такое позднее время может оказаться и Крюков, а с ним Грохотало не хотелось "встречаться" даже на проводе.
И вдруг осенило: если бы капитан искал, куда притулить голову в России, то мог бы обратиться к своим друзьям, к тому же Крюкову, а не тащиться за столько верст к Грохотало... Стоп! Да к нему ли? Ведь если бы он хотел встретиться с Володей, то зашел бы на заставу. А ему что-то надо было в пивной... И для чего этот маскарад с переодеванием в штатское?
Сколько ни старался Грохотало, ничего определенного придумать не мог. А вспомнив Крюкова, тут же вспомнил и Батова, и эту решеточку из пальцев.
7
В Тюрингии радуют глаз пейзажи, очень напоминающие наши, уральские. Может быть, тем и привлекательна она для русского человека, что в этой части Германии природа меньше подчинена строгому немецкому порядку: линия - угол, угол - линия. Скалистые склоны гор сплошь покрыты лесами. Настоящими дикими лесами!
Стоял один из тех воскресных дней, когда, захватив с собой праздничный обед, жители деревень отправлялись в горы, в лес отдыхать. Туда едут на автомобилях, на мотоциклах, на велосипедах, на лошадях, запряженных в самые разнообразные повозки. Некоторые идут пешком с сумками в руках.
Грохотало ехал из штаба батальона верхом. Было жарко, а когда дорога спустилась в лощину - там вовсе парило, как в котле. Гнедой белоногий конь, по кличке Орел, то и дело взмахивал головой, дергал поводья и мерно цокал подковами по старому асфальту. Всадник не торопил коня.
Вдруг далеко впереди, справа от дороги, раздался выстрел. Орел вскинул голову и запрядал ушами. Из леса выскочил человек. Срезая угол поля, он устремился к сосновой опушке, ближе к дороге. Метрах в двухстах за ним гнались люди. Они что-то кричали.
Не раздумывая, лейтенант свернул с дороги и пустил коня галопом. Преследуемый, заметив погоню еще и слева, стал забирать правее, к лесу, и прибавил скорость. До него оставалось уже метров двадцать пять - тридцать, когда со стороны погони донеслось:
- Держите его! Держите! Стреляйте в него!
Против ожидания, беглец остановился и, обернувшись, вскинул пистолет. Грохотало схватился за кобуру, но грянул выстрел - и Орел со всего размаху опрокинулся, а всадник отлетел метров на пять и упал на пахоту. Конь тревожно заржал и вскочил на ноги. Володя тоже быстро поднялся, но после первых шагов убедился, что дальнейшей погони не получится: каждое движение больно отдается в пояснице, видимо, сильно ударило задней лукой во время падения. Да и Орел, поднявшись, едва ковылял к хозяину, не решаясь наступить на раненую ногу.
Трое преследовавших с полицейским впереди круто свернули в лес. А двое, окончательно выбившись из сил, далеко отстали и брели к пострадавшему офицеру.
- За кем это вы гнались? - осматривая раненого коня, спросил Володя приближающегося немца в синей блузе.
Плотный блондин лет сорока пяти с выражением полной безнадежности махнул рукой и, не ответив, спросил:
- Конь ранен?
На лысеющей голове незнакомца каплями выступал пот. Человек тяжело дышал.
Увидев разрыв между щеткой и копытом, Володя принялся ощупывать ногу коня. Рана сильно кровоточила, и это мешало осмотру, но сколько ни старался он отыскать повреждение над копытом спереди - там кожа была невредима. От этого стало спокойнее на душе.
- Кто этот беглец? - повторил Володя вопрос.
- Густав Карц. О-о, это очень плохой человек! - ответил, подходя, другой немец, пожилой человек с болезненным лицом; опустившись на пашню, он долго кашлял. А блондин пошел по конскому следу назад, внимательно рассматривая что-то на земле.
- Этот человек, - задыхаясь, продолжал немец болезненного вида, - только что убил свою любовницу и собственного сына... за то, что подкараулил их вместе...
- Сюда! Идите сюда! - позвал блондин. - Вот причина ранения, - и приподнял с земли звено колючей проволоки, натянутой между тонкими металлическими кольями. - Пуля Густава прошла мимо.
Когда на парах вырастает трава, крестьяне огораживают свои участки и пускают в них скот. Теперь пар был вспахан, а изгородь свалена и лежала на земле, почти не отличаясь от нее. Шип впился в ногу коня и, зацепившись, разорвал кожу под щеткой.
- Не беспокойтесь, рана не опасна, - сказал немец в синей блузе. - Только надо промыть ее. Вон там, внизу, есть ручей.
Грохотало знал этот ручей и направился к нему.
- Идем, Эрнст, - обратился блондин к другому немцу, - все равно Густав испортил нам отдых.
- Да, идем, Отто, - отозвался тот, поднимаясь. - Видно, плохие мы рысаки, чтобы гоняться за Густавом. Да и ваш, господин лейтенант, рысак тоже теперь не для погони, - пошутил он. - Лазарет - его место.
У ручья Володя устроил привал: очистил и промыл рану, туго перетянув ее носовым платком, умылся и покурил в тени. А когда выбрался на дорогу, его догнала машина и, поравнявшись, затормозила. Из машины вышел знакомый уже блондин в синей блузе и назвался Отто Шнайдером. С ним был мальчик лет пятнадцати.
- Это мой сын Ганс, - сказал Отто. - Если разрешите, он уведет коня к вам домой. А вас я довезу на машине. Вы ведь из Блюменберга?
Грохотало с благодарностью принял предложение. Он не первый раз мысленно похвалил себя за то, что сумел научиться довольно свободно говорить по-немецки. Если в полку можно было обходиться родным языком, то здесь без немецкого и шагу не ступишь.
Мальчик принял повод и, намотав его на кулак, приготовился идти.
- А ты верхом ездить умеешь? - спросил Володя.
- Да.
- Так и поезжай: для коня ты не так тяжел.
- Зачем мучить лошадь? - вмешался отец. - Здесь недалеко, добежит, ноги у него молодые.
- А ты, Ганс, все-таки садись.
Косо поглядывая на отца, мальчик ухватился за луку, дотянулся ногой до стремени и, подпрыгнув, взлетел в седло.
- В Блюменберге спросишь, где находится застава, там скажут.