* * *
Галирж лежал, вытянувшись во весь рост, в своем теплом мешке. Неожиданно у него возникло отвратительное ощущение, будто он лежит не на раскладушке, а на операционном столе. Это ощущение переходило в страх - он распластан на смертном ложе. Галирж встал, позвал Оту.
Вокроуглицкий медлил - не хотелось мазаться в мокрой глине и снегу, выбираясь из воронки. Но Галирж позвал снова, настойчивее. Ота неохотно пошел к нему.
Над искореженными деревьями поднялся сноп огненных языков. Сосняк задрожал и исчез в клочьях удушливого дыма. Галирж упал, спрятал голову в запорошенный снегом куст. Вокроуглицкий увидел лежащего на земле Галиржа.
- Джонни! - крикнул он испуганно.
- Где ты? - не поднимая головы, отозвался Галирж.
- Я здесь, - ответил Вокроуглицкий, - но хотел бы не быть здесь.
Он быстро разобрался в создавшейся ситуации. "Немцы поняли, что наши пушки ведут огонь по их батарее, и стали бить сюда. Ну и свистопляска! Черт побери эти кровавые видения Джонни!"
- А куда ты, собственно говоря… - Сказать "идешь" он не мог, а "ползешь" не хотел.
- К тебе. Закурить, - солгал капитан.
Немцы накрывали в сосняке квадрат за квадратом. Взрывы, взрывы, взрывы. В воронке Галирж и Вокроуглицкий держались вместе.
- Ты здесь в таком дерьме, Джонни, - сказал Вокроуглицкий, - а Станек, наверное, сейчас в Большом театре.
Галирж молчал, делая вид, что эта тема его не волнует, но зависть точила его.
"Наше посольство! Я тут должен при каждом выстреле кланяться до земли да сидеть в воронке в грязи. А Станеку президент будет вручать награду". Галирж ухватился за обнажившийся корень сосны, чтобы не скатиться на дно воронки, где стояла вода.
- Как ты думаешь, Джонни, Станек после войны уйдет из армии или нет?
Галирж глубоко затянулся:
- Ирка непрактичный, он определенно сядет за парту в консерватории.
- Значит, ты полагаешь…
- Погоди! Музицирование - вот как он представляет свою жизнь, но он знает также, что наша главная забота будет состоять в том, чтобы сохранить мир, а для этого нужна армия - сильная, хорошо организованная. Ирка это принимает близко к сердцу, так близко, что может отказаться от своей мечты и остаться в армии.
- Мне это тоже приходило в голову.
- И сдается мне, что вы рука об руку пойдете не только по армейской линии. Говорят, что ты уже сейчас здесь обхаживаешь коммунистов. Удивительно, Ота, что у тебя еще нет партийного билета.
- А что? Мне их программа по душе.
- Куда ветер, туда и ты.
- Было бы странно, если бы в компартию хотел вступить ты. Но я… Что ж тут удивительного?
Капитан должен был признать справедливость его слов: сам Галирж сформировался как сторонник Града , тогда как Ота никогда раньше политикой не занимался.
- Ота, - сказал он, - ты слишком спешишь! Видно, считаешь, что после войны ослабнет наше влияние и усилится влияние коммунистов. Но и англо-американская армия тоже пробьется до самой Праги!
Галирж размечтался: "Войска западных союзников будут тоже освободителями. И с ними вернется наше правительство, президент, министерство, мой тесть. Мы будем сильнее".
- Ты представляешь, например, как Ирка поднимается в гору: собирает награды, братается с русскими, едет в Москву! Но не начало ли это падения?! - Галиржа вдохновляла эта мысль. - В гору пойдет тот, кто сохранил верность…
- Понимаю! - сказал Вокроуглицкий. - Ты хочешь напугать меня: мол, вся моя карьера полетит к чертям. Но если твой Бенеш протягивает руку красным, почему не могу и я? - От быстрой речи сигарета прыгала в его губах. - Получается, что ты, Джонни, принципиальнее самого президента, честь тебе и слава, но ты и консервативнее его. Политика требует гибкости, иначе тебя ждет то, что ты предсказываешь мне.
Галирж молчал. Вдруг совсем близко он услышал голос штабного адъютанта:
- Пан капитан! Пан поручик! Это вы?
Они вздрогнули. Слышал ли адъютант, о чем они говорили? Решили не отвечать.
- Кто там? Стрелять буду! - Адъютант выкрикнул пароль: - Танк!
- Тыл, - ответил Галирж отзывом. - Ты спятил? Это ж мы!
Солдат взволнованно докладывал: они должны собраться и выйти к дороге за лесом, где их будут ожидать машины. Галирж и Вокроуглицкий вылезли из воронки.
- Где мой связной? - спросил Галирж.
Солдат помрачнел:
- Здесь, пан капитан. Залез в ваш спальный мешок.
- Ну и нахал! Спит, конечно?
Голос солдата стал вдруг приглушенным:
- Да. Вечным сном.
Галиржа затрясло. Совсем недавно там лежал он.
* * *
Президент приколол к кителю Станека орден.
- Поздравляю вас, пан надпоручик. - Маленькая рука сжала руку Станека. - Как вам служится?
До Станека едва доходил смысл слов. Заикаясь, он проговорил:
- Спасибо… Так… хорошо, пан президент.
Президент со своей свитой удалился. Станек все еще стоял по стойке "смирно". Услышал громкий шепот Рабаса:
- Оратор из тебя, Моцарт, неважный!
Вечером съехались гости. Огромный зал чехословацкого посольства гудел. Станек с восхищением смотрел на светлый, цвета слоновой кости, рояль с золотыми ампирными украшениями. Наверное, какая-нибудь великая княжна музицировала на нем. Пиапист во фраке ударил по клавишам. Мусоргский! "Тоже военный и композитор", - подбадривала его в свое время мама. Станек засмотрелся на пианиста. С восторгом слушал его виртуозную игру. "Так я никогда не смогу! - сжимал и выпрямлял он пальцы - негнущиеся, жесткие, твердые. - Если Рабас не может такими рисовать, то как же я смогу играть?" На душе стало тяжко. Он начал продвигаться к дверям. Пока он был на фронте и с Яной, он верил, что все наверстает. Здесь же, оказавшись лицом к лицу с великой музыкой, он терял эту веру. Станек вышел в соседнюю комнату. Увидев сидящего за столиком Рабаса, тяжело опустился рядом. Рабас налил ему кахетинского.
- После каждой рюмки ты этажом выше. Глотни, Я уже на седьмом. Тебе надо поработать, чтобы меня догнать.
Станек слышал только последние слова. Догнать!
- Никогда уже не догоню, Карел. Никогда. - Он отпил из бокала и взволнованно продолжал: - В мои-то двадцать шесть? Что я могу? Бренчать на фортепьяно вот этими грубыми пальцами! Посмотри на них! Видишь? - показывал он Рабасу. - Из олова, как а твои! А сочинять? Пара дилетантских композиций, больше ничего! - Взволнованный тон сменился унылым: - Война украла у меня молодость. Я не шесть, а одиннадцать лет потерял! Понимаешь это? Целых одиннадцать лет!
- Оставь ты эти подсчеты, Иржи, - отмахнулся Рабас. - У нас ордена на груди, а ты ноешь. - Рабасу была жаль Станека. Он знал, что тот говорит горькую правду, но хотел умерить эту горечь. - Ты вернешься к своей музыке, вот увидишь!
Станек взорвался:
- Как я могу вернуться в молодость? Как? Я должен начинать с того, с чего начинают в пятнадцать лет.
- Ты сможешь, Иржи, - уверял его Рабас. - Я верш в тебя!
- А я в себя уже не верю! Война поглотила меня целиком.
Рабас сочувственно погладил его руку, но сказал твердо:
- Не говори так! Ты не должен стать вторым Рабасом!
- Я уже стал им. Война отняла у меня музыку. Я разбит, опустошен. Вот как мне служится, пан президент!
Из зала донеслись аплодисменты. Из дверей выходила публика. Зал готовили к танцам. С пола убрали ковры. Музыканты рассаживались вокруг белого рояля.
* * *
В траншее у дороги за лесом оба разведчика пригнулись. За дорогой расстилалось широкое ровное поле. Белизна снега оттеняла тьму. Снаряды, падавшие раньше в лес, разрывались теперь в поле.
Галирж заметил вдалеке на белом поле белую фигуру. Она понемногу росла, приближалась. Солдат? Один? Человек шел с трудом, проваливаясь в снег. Галирж затормошил Вокроуглицкого:
- Видишь?
- Ну и смелый!
- Заблудился? - размышлял Галирж.
Вокроуглицкий видел, что солдат в белом маскировочном халате идет медленно, отставив в сторону руку, и эта рука словно держится за поручни.
- Это связист, Джонни! Готовит для нас новый КП.
Галирж взял бинокль. И правда, связист. Ведет рукой по кабелю, ищет место разрыва. Нашел. Сгибается, шарит в снегу. Взрыв, верно, отбросил второй конец куда-то далеко в сторону.
В поле опять разорвался снаряд.
- Боже, как близко! - прошептал Вокроуглицкий, с ужасом наблюдая за связистом, не прерывавшим своей работы.
Со стороны фронта высоко над полем закружил вражеский самолет-разведчик. Сбросил на парашюте осветительную бомбу. Поток яркого света лился вниз.
Вокроуглицкий сказал:
- Фонарь!
В его слепящем сиянии было видно каждый стебель чертополоха, каждую травинку, торчащую из-под снега.
Поле, залитое резким светом, казалось удивительно безжизненным.
- Какая красота, Джонни! Посмотри! Эта серебряная равнина перед нами! Весь мир словно светится!
* * *
А в зале сияют хрустальные люстры. Их мерцание отражают венецианские зеркала. Блестит натертый паркет. На серебряных подносах стоят хрустальные бокалы, в них пенится вино, стекло нежно звенит. Слышны тосты, русская, чешская, английская, французская речь… Приподнятое, праздничное настроение.