- Мейер! - крикнул я громко, чтобы слышали остальные. - Вылезайте! Закапывайте! - Я указал ему на глину, выросшую холмом возле ямы.
Он оперся о края ямы и выбрался из нее. Потом яростно накинулся на выкопанную глину, швыряя ее назад в яму, дыша тяжело и со свистом, чувствуя, как удаляется от него костлявая смерть-старуха. Он быстро устал, воткнул лопату в землю и некоторое время отдыхал. Потом снова схватился за лопату.
- Ну, Мейер, - сказал я громко. - Не спешите. Вас никто не торопит.
Я говорил это, глядя на остальных. Они молча наблюдали, как исчезает его яма. Я поставил их перед выбором: или взять лопату, или заговорить.
Я решил еще раз пощекотать им нервы.
- Что стоите? - крикнул я тому, кто стоял ближе всех к Мейеру, - Копайте! Копайте!
Мейер уже кончал со своей ямой. Его сосед не мог отвести от нее глаз. Я подтолкнул его, и тогда он, стуча зубами, признался, что и он вместе с Майером расстреливал наших.
- Ага, и вы тоже! - В моих жилах вскипела кровь. - А что остальные? - повернулся я к ним. До сих пор молчавшие, они один за другим стали сознаваться.
- Ладно. Все подробности запишем на месте. А сейчас закапывайте! Быстро! Раз-два!
Они налегли на лопаты и начали забрасывать ямы землей.
Я уже не кричал. Молча стоял рядом, дожидаясь, когда они закончат свою работу. Потом отдал приказ возвращаться. Да, это большая разница - идти навстречу смерти и возвращаться невредимым.
Вернувшись, я записал их показания. В эту ночь я впервые спал спокойно.
Утром мы отправили их в районный центр и передали в руки народного суда.
После этого я снова почувствовал себя человеком. Я серьезно поговорил с женой, и она вернулась домой.
А через две недели за кружкой пива я рассказывал своим друзьям, что со мной случилось, кто были эти немцы и как мне удалось с ними справиться.
Мирослава Томанова
Дорога любви
Станек пересек двор. Вокруг тьма: фронт проходил недалеко от Киева, налеты продолжались, и светомаскировку не отменяли. Особенно строго предписывалось выполнять ее бригаде, разместившейся в бывшем артиллерийском училище неподалеку от Печерской лавры и нового моста, который немцы все время бомбили.
Едва Станек вошел в здание штаба, как на плечи его опустились руки Рабаса с такой силой, что он пошатнулся.
- Ну, иди-ка сюда, иди! А то из-за своих проводов не увидишь Москвы! Ты в составе делегации, дружище. Я тоже! - Рабас, не останавливаясь ни на мгновение, выпаливал все новости: - Смотр отменяется! Никаких парадов! Президент в Киев не приедет. Свобода и пятнадцать избранных повезут бригадное Знамя к нему в Москву. Ты не очень замерз? Так слушай, это тебя согреет! Торжественный акт вручения будет происходить в нашем посольстве, мы получим там медали для всех награжденных, а твою президент приколет тебе сам. Ты не оттаял? Тогда слушай еще! За русскими наградами пойдем прямо в Кремль! - Голос. Рабаса гремел, а у Станека тряслись руки. - Что ты на меня уставился? Понимаешь, какая это для нас честь?!
Станек прикидывал, сколько времени они пробудут в Москве. По меньшей мере, неделю.
- А что будет с бригадой?
- Ничего.
Рабас торопливо объяснял, что Свобода попросил советское командование не направлять бригаду на фронт, пока он с делегацией не вернется из Москвы.
"Яна будет в безопасности", - успокоился Станек и восторженно проговорил:
- Карел, я увижу Большой театр?
Рабас рассмеялся:
- А я тебе все о медалях! Дурачина, забыл, что для тебя самое главное - музыка!
Станек стоял с Рабасом в скупо освещенном коридоре, который его фантазия превратила в театральные кулуары.
- Теперь спустись на землю, - теребил его Рабас. - Возьми парадную форму, пару чистых рубашек. У тебя есть?
Станек мысленно покидал кулуары и вступал в огромный зрительный зал - сплошной пурпур и золото.
- Прямо с улицы на паркетный пол не годится, Ирка, - поучал его Рабас. - Захвати сапожный крем, щетку…
Занавес тоже золотой, сцена открывается, и к Станеку несутся первые звуки оркестра… Чайковский, Бородин, Мусоргский, Прокофьев… Кого ему посчастливится услышать?
- Майор Давид хочет с тобой поговорить. - Рабас взял размечтавшегося Станека под руку и повел.
Но, очутившись перед майором, Станек по-прежнему видел перед собой прославленную на весь мир сцену Большого театра и говорил растроганно:
- Я знаю, это вы, пан майор, замолвили словечко за меня…
- Рад за вас, - улыбнулся Давид. - Знаю, что мимо Большого театра не пройдете.
Рабас наблюдал за ними. Почему Давид так внимателен к Станеку? Не музыкальные же склонности надпоручика волнуют майора! В чем тут дело?
У Станека сомнений не возникало. Он вспомнил, как кричал майору: "В третий раз я не дам оторвать себя от музыки! В третий раз это никому не удастся, даже вам, пан майор!" Подумать только! Не обиделся, наоборот.
- Благодарю за понимание…
- Теперь нам пригодилась ваша одержимость, - одобрительно сказал майор. - Большой театр! "Пиковая дама"! "Борис Годунов"! Кто из наших офицеров может лучше вас оценить это?
"Ласковые слова, приманка", - подумал Рабас.
- В Москве вы услышите и другую музыку, - сказал майор. - Многие и ее не смогут так прочувствовать, как вы.
- О чем вы, пан майор?
- В Москве вы встретитесь с видными политическими и военными деятелями. Там вы услышите, как будет устроена новая республика и какой будет новая армия.
Станек ощетинился:
- Почему именно я должен об этом слышать?
Майор нахмурился:
- Первый день мира - и вы видите уже конец всех хлопот. Но как нельзя без крепкой армии выиграть войну, так нельзя без нее обеспечить мир. - Майор заговорил вдруг о Галирже и Вокроуглицком. - Они ведь знакомы. Что вы против них возразите? Скажите! Ну, пришли из Англии, так что в этом особенного? Это не основание для разделения. Галирж - прекрасный штабной работник. Серьезный офицер. Не позволяет себя оттеснить, заботится о карьере? Это ведь характерно для многих… И опять-таки в этом ничего плохого нет…
Станек затаил дыхание. Сильная армия, которая будет опорой мира…
- А Вокроугдицкий? Ну, летчик! - улыбнулся майop. - Лучше на милю впереди, чем на пять позади. И вот оба они будут костяком армии? Может быть, они еще проявят себя с лучшей стороны!
"Крепкая армия, опора… А могут ли быть Галирж u Вокроуглицкий опорой крепкой армии? Они в армии останутся, я - нет".
- Почему вы мне это говорите, пан майор? - тревожно спросил Станек.
- Чтобы вы спокойно ходили в театр, на концерты и не думали о будущем. - Он посмотрел на Станека как человек, сознающий, что говорит напрасно. - Вы в первый же день мира побежите в консерваторию и оставите все армейские заботы нам, а мы их разделим как-нибудь с этими разведчиками.
Станеку стало не по себе от иронии майора. Он понял, что речь идет о смысле всей его жизни, запальчиво сказал:
- Теперь я знаю, почему вы посылаете меня в Москву. Понять значительность того, что будет после войны. Потом вы отдадите приказ, чтобы я остался в армии, не правда ли, пан майор? - Станек подступил к Давиду: - Могу ли я вам сказать, что означал бы для меня такой приказ? Крушение мечты всей моей жизни, пан майор! Жизнь для меня потеряла бы настоящий смысл.
- Приказ? Нет. Я больше ценю то, что делается добровольно.
Добровольно? Станеку вспомнилось: добровольно забросил музыку, добровольно пришел в бригаду. На собственном опыте убедился, что все это стоило ему больше, чем то, что он делал по приказу. Станек сжал кулаки, словно хотел задержать что-то, проскальзывающее сквозь пальцы.
- Вы мне не верите? - спросил майор.
Станек мрачно молчал.
- Не верите! Могу ли я быть откровенным? - Давид сделал паузу. - Ведь вы же не были каким-то салонным виртуозом. Вы играли не на концертах в зале имени Сметаны, а по корчмам в пригородном оркестрике. Дирижером был железнодорожник, - сухо перечислял Давид. - Тромбонист - слесарь, а половина оркестрантов - безработные музыканты. Я правильно говорю?
Напоминание майора о его прошлом возмутило Станека, но он промолчал.
- Вы играли на танцульках до утра за две кружки пива и сто граммов зельца, так?
Кровь прилила к голове. Насмехается майор над ним, что ли?
- Никакого приказа не будет! Ни от меня, ни от штаба, который посылает вас в Москву! - заявил майор. - Вы сами решите, к чему вас лучше подготовили полуголодный оркестрик и несколько лет армейской, фронтовой службы: к музыке или к армии.