Ахмет опять недоверчиво и с зарождающейся обидой исподлобья взглянул на меня. Его, видимо, насторожила моя улыбка.
- На самом деле зеленые?
- Да. А ты думаешь, что такая мелочь, как цвет глаз, может быть затруднением для Аллаха?
- Не думаю. Просто мне такие глаза никогда не встречались. Я ведь дальше соседнего кишлака нигде и не был.
- Молодой еще, успеешь всего наглядеться. А потом поймешь, что лучше родных мест и нет ничего в мире. Нигде нас никто не ждет, нигде мы никому не нужны. Признаюсь тебе, что я тоже в молодости рвался из родных мест, а теперь отдал бы все, чтобы туда вернуться.
За эти годы я освоил и пушту, и дари. Понимал почти все в сфере обиходной речи и мог сносно объясняться. Но, тем не менее, все же старался без крайней нужды не встревать в ненужные разговоры. Все-таки акцент выдавал чужака и сразу настораживал незнакомых. Может, и с Ахметом уж слишком разговорился. Но все-таки паренек тронул меня - подарил амулет деда. А что такое амулет для пуштуна, я знал не понаслышке. Если крестьянин-афганец, да и горожанин тоже, забыл дома один из нужных для определенного дела амулетов, то с полдороги вернется. Амулеты - защитники от злых духов, беззаконно вершащих свои черные дела. Больше всего боится простой пуштун сглаза и порчи. И каких только камушков, кусочков дерева или кожи не обнаружишь у него в карманах, не считая тех, что висят на шее или на запястье. Древние языческие поверья, идущие от прошлых тысячелетий, мирно уживаются с любой, самой современной религией.
Я сдержанно, проникновенно глядя в глаза, поблагодарил Ахмета и пожелал, чтобы его жизнь как можно скорее изменилась к лучшему. И чтобы жену он нашел и богатую, и красивую.
Ахмет махнул рукой и улыбнулся:
- Да я на любую согласен! Только чтобы не очень старая и не ленивая.
Хотел было напомнить, что сам Мухаммед женился первый раз на далеко не молодой женщине. Но вовремя удержался. Для таких женщин, как его Хадиджа, обыденные и стандартные мерки неприменимы. Как неприменимы они и к самому Мухаммеду.
За время долгой жизни на этой земле мне часто приходилось слышать, особенно на базаре: мол, не связывайся с ним, он же из Кафиристана, с джиннами дружит. Только дружбой с джиннами и чуть ли не с самим Иблисом, их всевластным главой, шайтаном, объяснял простой народ мое редкое умение бросать камни точно в цель. Тем более, что в этой стране камень то и дело пускали в ход - благо этого добра здесь хватало. А побивание камнями - было одним из видов традиционной казни. Не удивительно, что соревнование по метанию камней включили в программу самого почитаемого народом и самого древнего из дошедших до нас праздника. Так же как и включили в него состязания по вольной борьбе, спортивные забеги, конные скачки.
Афганский навруз - в переводе "новый день" - похож на нашего Ивана Купалу. Он связан с древним культом Солнца и его легендарным пророком Заратуштрой. Но только мы уже прощаемся с солнцем, когда оно только начинает уходить с небосклона, а там радостно встречают его первую победу - день весеннего равноденствия. Пусть тьма и свет пока уравновешены, но солнце с каждым днем прибывает, дарит живущим новые плоды и новые жизни. Как и наш Иван Купала, навруз тоже сопровождается прыжками через огонь - семь прыжков очищают ото всех грехов. Ведь огонь - это тоже маленькое солнце, сжигающее всю нечисть.
На праздник навруза собирались искусные метатели всего племени. Особенно после того, как прослышали о моем появлении. Но метать камни так - чтобы ни разу не промахнуться - не получалось ни у кого. Цыштын-дабара - хозяин камней. Мне громогласно присвоили такое прозвище, когда я в третий раз получил призового барана на празднике навруз. Я не промахивался даже тогда, когда и не думал о том, чтобы попасть. Видно, досталась мне эта способность от какого-то очень далекого предка, когда камень был единственным и самым грозным оружием. Ведь даже в Библии рассказано, как простой пастух Давид победил великана Голиафа, недолго думая запустив ему камнем в лоб. Правда, из пращи.
Невольно вспоминаются первые мои успехи в метании. Снарядами оказались тогда гнилые яблоки. После воскресного обеда, когда отец с дедом незаметно выпили свою воскресную бутылочку, - под карасей в сметане, которых отец наловил в колхозном пруду, - бабушка Регина выгнала нас в сад. Мол, пусть проветрятся, пьянчужки, да хоть немного приберутся - перед людьми стыдно: полно мужиков в хате, а в саду такой беспорядок.
- Яблоки рассортировать: гнилые на помойку, хорошие в сарай. Старшим назначаю тебя, Глебушка. Следи за этими алкоголиками, и если что, докладывай прямо мне. Понял, внучек?
- Да, бабушка.
Ну, вроде начали мы уборку. Больше, конечно, кланялся яблокам я, командир уборочной команды. А дед и отец сначала покуривали да спорили о пользе рыбалки, которую дед Гаврилка не одобрял, считал баловством и городской забавой. Отец напомнил ему о только что съеденных карасях. Но дед не сдавался. Что это, мол, за рыбалка в колхозном пруду. Там они сами на берег выпрыгивают. Да по большому счету, это браконьерство и расхищение колхозной собственности. При Сталине тебя бы, сынок, в два счета посадили. Да и меня тоже - как пособника расхитителя. Дали бы лет по восемь лагерей да еще потом на поселение. Добыли бы мы для родины с десяток эшелонов руды или строевого леса. Вот там бы ты и таскал рыбку из таежной речки и кормил бы свою несчастную семейку.
Отец пропустил замечание деда мимо ушей и тут же переключился на свои самые яркие рыбацкие воспоминания. После дембеля он оказался у армейского друга в Саянах, на бирюзовой Катуни, пробыл там полтора месяца, уже и невесту начали подыскивать. И вот посчастливилось ему как-то на рыбалке зацепить на спиннинг и даже вытащить пудового тайменя. Историю эту я слышал десятки раз, но каждый раз она звучала с новыми и красочными подробностями. "И если бы не Регина." Тут обычно отец тяжело вздыхал и надолго умолкал. Но я-то знал продолжение. Правда, от бабушки Регины - она тоже носила это редкое имя.
Моя будущая мама и мой будущий отец дружили еще до армии. Была моя мама и на проводах, - не смущаясь, уверенно сидела за столом рядом с отцом, - а потом ездила к нему и на принятие присяги. Все два года они регулярно переписывались. Так что деревня их давно поженила и перестала перемывать косточки. Но когда гостевание ее суженого на далеком Алтае перевалило за месяц, моя будущая мама поняла, что надо действовать. Пришла в слезах к моей будущей бабушке, матери отца, и упросила дать ее телеграмму, что, мол, дорогой сыночек, очень больна и молюсь только об одном - чтобы увидеться еще разок с кровиночкой своей ненаглядной, единственным моим Игнатушкой.
Регина была из хорошей семьи, работящая, скромная, с чудесными голубыми глазами и тугой каштановой косой до пояса. Она честно ждала моего отца из армии - даже на танцы в клуб не ходила, все книжки по вечерам читала. В общем, ради такой невестки можно было и немного слукавить, большого греха в том не было. Да и то, что имена у них были одинаковые, тоже, видимо, сыграло свою роль. Регина - значит, королева.
Со временем, правда, оказалось, что и характеры у них тоже королевские - ни одна не хотела уступать своей власти над моим отцом, но делали это поистине, как царствующие особы, пуская в ход и дипломатию, и разные женские хитрости. Думаю, что отца это несколько утомляло. Особенно в последнее время. Помимо собственной воли он превратился в постоянное поле сражения.
Наверное, кто-то другой только бы посмеивался и отшучивался, а то и вовсе не замечал бы этих замаскированных женских сражений. Но отец, видимо, принимал все близко к сердцу, - потому что очень любил и мать, и жену. Теперь я думаю, что и на рыбалке он пропадал отчасти и потому, что тягостно было ему оказываться постоянным яблоком раздора для двух любимых женщин. По этой единственной причине и переехали мы, наконец, в собственный дом на краю села. Хотя и в старом места хватало. Но война, хотя и на расстоянии, все-таки продолжалась. Да и сами женщины, видимо, так увлеклись нездоровым соревнованием, что даже начали забывать о том, что стало его причиной, - то есть о любимом сыне и муже. Тем более что все свободное время - чтоб не попадаться им на глаза - он дарил теперь своим карасикам да окунькам.
Деду Гаврилке, видно, надоело слушать давно знакомую всем историю про алтайского тайменя, который с каждым разом понемногу прибавлял в весе и в размерах. Он очень ловко, по-молодому, наклонился и поднял гнилое яблоко. Оглядываясь по сторонам, несколько раз подбросил его на ладони. И вдруг каким-то хулиганским движением неожиданно запустил яблоко в жбан на заборе. Яблоко глухо шмякнуло о его бок и разлетелось на кусочки.
Отец невольно отвлекся и замолчал. Продолжить ему дед не дал.
- Что там твой таймень да колхозные карасики! Ты вот в жбан попади. Яблоко уже ни к чему не годно, а мы даем ему новый смысл, превращаем в снаряд! Оно снова живет! Пли!
Первое попадание деда оказалось и последним. Но дед и не думал сдаваться, входил в азарт. Хорошо, что старый щербатый жбан висел над ямой с компостом. Поэтому все яблоки, пролетавшие мимо, оказывались там, где и нужно им было лечь по велению бабушки.
Отец с трудом наклонился - мешал уже солидный животик, нажитый на сидячей работе, - все время за рулем да за рулем, - поднял парочку яблок и, старательно прицеливаясь, тоже начал бросать. То недолет, то перелет. Но неудача только раззадоривала его, как и деда Гаврилку. Характеры были упорные, мужицкие.
- Ты уж лучше сразу через забор бросай, чтобы нам потом не подбирать за тобой, гроза тайменей! - откровенно потешался дед.