- Я пытался, но не могу, - сказал Юсуф. - Мне стыдно, но я не могу.
- Только не я. Почему я, папа?
- Ты смелый. Очень смелый. И послушный. Это мой приказ.
- Папа!
Юсуф видел изумление и душевные терзания сына, но не уступал.
- Пусть это сделает Икрем, - умолял Садеттин. - Он старший.
Икрем выставил руки, точно заслоняясь от брата, и яростно замотал головой.
- После смерти матери он займет мое место, - сказал Юсуф. - Икрем наш первенец. Вы привыкли ему подчиняться. Он станет главой семьи. Это должен сделать ты. - Юсуф помолчал. - Я приказываю.
Отец с сыном долго смотрели друг на друга.
- Я приказываю, - повторил Юсуф-верзила.
- Лучше я убью себя, - выговорил Садеттин.
- У меня еще останутся сыновья. - Юсуф положил руку ему на плечо. - Я твой отец.
- Никогда тебе не прощу!
- Знаю. Но я так решил. Иногда… - Юсуф запнулся, стараясь подобрать слово для того, что лишает человека выбора. - Иногда мы бессильны.
Отец с сыном молча смотрели друг на друга, в глубине комнаты зарыдала девочка. Садеттин бросился к матери, упал на колени и схватил ее руки:
- Мама! Мамочка!
Кая высвободилась, коротко и беспомощно всплеснув руками. Она вдруг стала похожа на отвернувшуюся от жизни старуху.
- Я приказываю тебе, - сказал Юсуф.
- Это падет на твою голову! - зло воскликнул мальчик, вставая с колен.
- На мою голову, - повторил Юсуф.
Садеттин прошел на женскую половину. Ставни закрыты, в полумраке уютно пахло женственностью и тайнами. В темном углу мерцали ужасом глаза милой Безмиалем - самой ласковой и самой любимой сестры.
- Садеттин, - прошептала девочка. Нежный голосок полнился смирением. - Я думала, придет Икрем.
- Я тоже так думал.
Взглянув на пистолет, Безмиалем положила руку на живот.
- Ты убьешь нас обоих.
- Да.
- Ребенок не виноват.
Пистолет показался еще тяжелее. "Я не стану осквернять правую руку", - подумал Садеттин и переложил оружие в левую.
- Моей вины нет, - сказал он.
- Мы все невиновны.
- Кроме тебя. - Садеттина вдруг кольнула злость: она виновата в том, что навлекла на них позор и загнала брата в ловушку.
- Оказывается, есть нечто выше чести, - сказала Безмиалем, и ее глаза на миг вспыхнули счастливым воспоминанием.
- Что же выше чести?
- Не знаю, как это называется. Но оно выше. И потому я невиновна.
Садеттин опустился перед сестрой на колени, взял ее руку и приложил к сердцу, губам и лбу. Преодолевая муку, он потупился и наконец выговорил:
- Это делаю не я.
Мальчик старался поскорее избавиться от слов, иначе тоска закупорила бы их в горле, где они умрут.
- Это делает наш отец, - сказала Безмиалем. - Несправедливость не твоя.
- Да примет тебя Аллах в раю.
- И пусть мы там встретимся.
- Пусть тебя унесут ангелы.
- И тебя, когда настанет время.
Садеттин встал и понял, что все же придется осквернить правую руку. Он переложил в нее пистолет, а левой обнял сестру за шею. Обоих била дрожь. Безмиалем нежно, как возлюбленного, обхватила брата. Садеттин почувствовал на шее мягкое прерывистое дыхание. Он прижал дуло пистолета к сердцу Безмиалем, зажмурился и, пробормотав "Во имя Аллаха…", выстрелил. Безмиалем будто подавилась, по телу побежали судороги. Садеттин держал ее, думал, что они никогда не кончатся, и его охватил ужас при мысли, что, наверное, придется выйти, перезарядить пистолет и выстрелить еще раз. Затем мелькнула отчаянная мысль отнести сестру к врачу, где ее спасут. Но вот голова Безмиалем упала ему на плечо, и Садеттин осторожно опустил сестру на пол. Встал на колени и, согнувшись в заученном на молитвах в мечети поклоне, поцеловал ее, а потом прижался лбом к ее лбу.
Когда Садеттин в рубашке, испачканной темной кровью, которой кашляла сестра, вернулся на мужскую половину, он выглядел другим человеком. Выдержав отцовский взгляд, парень презрительно швырнул к ногам родителя пистолет и с громким хлопком стиснул ладони.
- Из-за тебя я осквернил правую руку. С вами у меня все кончено, - сказал он.
- Куда ты направляешься? - спросил отец.
- А куда направляются птицы? - Он махнул в сторону Тавр, что мрачной огромной крепостью вздымались над райской долиной у побережья. За горами тянулись на восток хмурые равнины, где обитали жестокие дикари, что месяцами сидели в темноте и безделье, молча ожидая, когда стают зимние снега. - Я преступник. Мое место там. Надеюсь, Аллах не позволит мне долго жить.
Садеттин взял только мушкет и ушел, не поцеловав, не приложив руку отца ко лбу и сердцу.
Вскоре Юсуф-верзила в вычищенной феске и с пистолетом за поясом вышел из дома. На улице собралась небольшая толпа, встревоженная выстрелом. Люди видели, как взбешенный Садеттин в окровавленной рубашке выбежал с мушкетом. Казалось, все живое ему опостылело.
Не обращая внимания на толпу, Юсуф двинулся по оживленным крутым улочкам.
Обыденность городской жизни казалась оскорбительной. Юсуф перешагивал через дрыхнущих собак и обходил разлегшихся верблюдов. Вдалеке Богохульник поносил священника. За маленькой Филотеей, как всегда, следовал по пятам Ибрагим, за ее подругой Дросулой тащился преданный Герасим. Ходжа Абдулхамид восседал на Нилёфер в звякающих колокольчиках и развевающихся лентах. Гончар Искандер, вертевший круг под навесом, лениво махнул Юсуфу заляпанной глиной рукой. У дверей учителя Леонида в клетке щебетала птичка. Али-снегонос вел ослицу, поблескивали ее мокрые от подтаявшего льда бока. Под фиговым деревом Каратавук в черной рубашке и Мехметчик в красной играли в камешки. Вся эта обыденность казалась насмешкой Аллаха.
На площади за столиком в тени платанов два жандарма играли в нарды. День становился жарче, и расстегнутых пуговиц на их кителях прибавлялось. У обоих недельная щетина настоятельно требовала бритья, которое они предпримут сегодня вечером, накануне пятницы. В глазах жандармов сквозило законное недовольство, что их отрывают от священного долга перед нардами.
- Хош гельдиниз, - неслаженным хором произнесли служители закона.
- Хош булдук , - ответил Юсуф. - Извините за беспокойство. - Он вынул из-за кушака пистолет и осторожно, стараясь не сбить фишки, положил на доску. Озадаченные жандармы молча ждали разъяснений. - Я убийца и пришел сдаться, - тихо сказал Юсуф.
28. Унижение армянина Левона
С 1189 года по мусульманскому календарю, что соответствует 1774 году в христианском летосчислении, Российская империя, захватывая новые земли, применяла политику религиозной чистки. В Крыму, на Кавказе и в южной Украине, в Азербайджане, в Карсе, Ардагане и Лазе русские уничтожали и изгоняли мусульманское население, затопляя Османскую империю беженцами, с которыми та не справлялась. Невозможно подсчитать количество убийств и вообразить способы, какими они совершались. То был нескончаемый холокост, но, в отличие от более известного, времен Второй мировой войны, мир его не запомнил, поскольку он не предавался гласности ни тогда, ни после. Не воздвигались памятники, не вносились памятные даты в календари, не служились панихиды и задним числом не делались благочестивые выводы в назидание потомкам. Территории уничтоженного населения русские заселяли христианами, отдавая предпочтение славянам, а в их отсутствие довольствовались армянами.
Любопытно, что русские, называющие себя христианами, как и многие другие номинальные христиане в истории веры, не придавали ни малейшего значения ключевому завету Иисуса Христа, который учит возлюбить как самого себя ближнего, а также проклинающих и ненавидящих нас. Для христиан это не имело значения, поскольку главные эпифеномены любой религии - возникновение и расцвет лицемерия, мании величия и психопатии, и при основании религии первыми гибнут намерения ее основателя. Можно представить, как Иисус с Магометом угрюмо почесывают головы в раю, сличая записи, а потом оплакивают свои напрасные усилия и страдания, которые привели лишь к созданию двух монументальных гробов повапленных.
Неудивительно, что православные армяне, к несчастью для себя, поддались на уговоры собственных пастырей поддержать русских в борьбе против соплеменников-оттоманов и многие вступили в российскую армию. Соответственно, приливные волны сражений заносили беспринципных армянских поселенцев на территории, недавно очищенные от мусульман. Чего же удивляться, что для оттоманских ушей слово "армянин" стало подлинным синонимом предателя, и сотни тысяч армян, разбросанных по империи, жили в напряжении и опасности, обитая бок о бок с оттоманами иных исповеданий и народностей, которые не делали различий между армянами и не разжимали занесенный кулак лишь потому, что конкретный армяшка вообще-то протестант, католик или верноподданный Султана.
В год 1331-й по исламскому календарю и 1912-й по христианскому, в год, когда Греция, Болгария и Сербия, желая расширить собственные территории и освободить своих собратьев, напали на империю, армянин Левон нечаянно толкнул на площади отца Дросулы Константина. Левон, щурясь от солнца, пялился на грифа, появившегося высоко в небе над западной окраиной города, и в результате сей невнимательности ударил плечом Константина, шедшего навстречу.
Пресловутый Константин, закоренелый пьяница, начинал день с жуткого похмелья, а заканчивал блевом в сточной канаве. Некоторые умышленно накачивали его ракы, чтобы потом насладиться учиненным беспорядком и безобразными выходками, на которые он был мастак. Поразительно, как он умудрялся быть пьяным, не имея денег, и хмелеть от одного глотка.