16. Мустафа Кемаль, пехотный лейтенант, год 1474 (4)
Далеко от Эскибахче - триста миль через горы, минуя Денизли, Ушак и Бурсу, за Мраморным морем - Мустафа Кемаль учится в военном училище в Стамбуле. Идет 1899 год, и гордый юный македонец, который в детстве, играя в чехарду, отказывался сгибаться и говорил: "Если хотите, прыгайте через меня в полный рост", теперь всего лишь незаметный провинциал, ошеломленный буйным модернистским распутством в христианской части города и средневековой оцепенелостью и упадком в мусульманской.
Жизнь в училище тяжела. Тут заведено, что сержанты бьют курсантов, если те не обращаются к ним "эфенди", а кормежка хуже, чем в английской общественной школе. Газеты, книги и спиртное запрещены, насаждается исламское благочестие, в Рамадан следует непременно поститься. А в христианской части города полно газет, баров и борделей. В кафе "Пти-Шан" подают виски, а еще есть многолюдные бары "Йонио", "Стефан", "Яни", куда частенько заглядывают армяне, греки и невероятный левантийский сброд. Мустафа приятельствует с Али Фуатом - курсантом из хорошей семьи; они совершают лодочные походы, практикуются в риторике, ездят на острова и спят в лесу в палатке. Али знакомит друга с ракы́, и Мустафа, пригубив, восклицает: "Какой чудесный напиток! Он пробуждает желание стать поэтом!" Водка определит судьбу Кемаля. Она станет его снотворным, поможет преодолеть застенчивость, придаст вдохновения, осложнит отношения с людьми и в конце концов прикончит. Мустафа продолжает читать труды великих французских мыслителей и задумывается о необходимости что-то предпринять для спасения своей страны от чужеземцев и от нее самой. У него появляется привычка к усиленным ночным размышлениям, что порождает бессонницу. Он поклоняется одновременно Наполеону Бонапарту и Джону Стюарту Миллю , позаимствовав у последнего идею о том, что все моральные и политические поступки должны осчастливливать максимальное число людей. По окончании учебы Кемалю присваивают лейтенантское звание и зачисляют в штат училища, а он, бессовестно используя оборудование департамента ветеринарии, начинает выпуск подрывной газеты, цель которой - разоблачение коррупции и злоупотреблений властей. Начальнику Мустафы предписано его остановить, но тот намеренно закрывает на все глаза. Султан превращается в удивительного недопеченного тирана с параноическим сомнением в себе и бездеятельной нерешительностью, с такой обреченной на провал мешаниной миротворчества и абсолютизма, что даже его собственные офицеры более ему не преданы.
Мустафу производят в капитаны, и он с друзьями снимает квартиру в армянском доме на площади Беязит. Они, как все молодые люди, говорят о революции и собирают запрещенные европейские книги, но в один прекрасный день их же приятель, попавший в обширную султанскую сеть шпиков, выдает их полиции и заманивает в кафе, где всех и арестовывают.
Обращаются с ними плохо, но Али Фуат, несколько утратив связь с реальностью, с достоинством и апломбом заявляет следователям: поскольку он носит военную форму, никто чином ниже Султана не имеет права его бить. Мать Мустафы убеждена, что сына казнят, а тот в довольстве проводит время в тюрьме за чтением и сочинением стихов.
Проводится следствие, и власти приходят к убеждению, что Мустафа и Али Фуат - просто глупые мальчишки, которые со временем перебесятся и станут хорошими офицерами. Принято решение направить одного в Адрианополь , а другого в Салоники, и им предоставляется право самим договориться, кто куда поедет. Приятели договариваются так быстро, что власти подозревают неладное и обоих отправляют в Дамаск. Али Фуат и Мустафа Кемаль проводят последний день в Стамбуле, накачиваясь виски, и затем австрийский лайнер везет их в Бейрут. Поездка занимает целых восемьдесят дней, отчего кажется, будто пароход двигают не машины, и пойманная стайка сардин.
17. О чтении и письме
Каратавук, второй сын гончара Искандера, и Мехметчик, сын Харитоса и брат Филотеи, сидели рядышком на утесе над городом. Их послали собирать кизяк, но они сначала подглядывали за Псом, а потом кидались камешками в разбитую бутылку, которую установили в развилке миндального деревца. Теперь зеленые осколки окончательно расстрелянной бутылки опасно поблескивали на земле, а мальчишки решили, что можно еще маленько поваландаться.
Из кожаных фляжек они налили в свистульки воды и стали состязаться, кто выдаст трель протяжней и заливистей. Внизу городские жители на секунду отвлекались от дел и прислушивались, а зяблики с коноплянками подпрыгивали на жердочках в своих клетках и обеспокоенно крутили головами.
Устав от музицирования, Мехметчик бережно спрятал глиняную малиновку за кушак, взял палочку и принялся писать в пыли у своих ног.
- Что ты написал? - спросил заинтригованный Каратавук.
- Свои имена, - ответил приятель. - Никое и Мехметчик.
- А где какое?
- Где длиннее - Мехметчик, имя-то длиннее, дурень.
- Сам дурак. А почему это означает "Никое", а вот это - "Мехметчик"?
Мехметчик нахмурился: как объяснить такую простую вещь?
- Означает, и все, - наконец сказал он. - Из этих букв составляется "Никос", а из тех - "Мехметчик".
- Жалко, я не умею читать и писать, - вздохнул Каратавук.
- А чему вас тогда в школе учат? Что вам ходжа Абдулхамид рассказывает?
- Мы изучаем Пророка и его триста достоверных чудес, проходим Авраама, Исаака, Иону, а еще Омара, Али, Хинда, Фатиму и святых. Иногда нам рассказывают о битвах Саладина с варварами. Еще читаем вслух Святой Коран, потому что должны знать наизусть аль-фатиха.
- Чего это?
- Начало.
- А какое оно?
Каратавук закрыл глаза и стал декламировать:
- Бисмилла аль-рахман аль-рахим … - Закончив, он открыл глаза, отер лоб и заметил: - Это трудно.
- Ничего не понял, - пожаловался Мехметчик. - Но звучит красиво. Это человеческий язык?
- Конечно, человеческий, дурак. Арабский.
- А какой он?
- На каком арабы говорят. И Аллах тоже, поэтому надо учить наизусть. Там чего-то такое про милосердие и Судный день, и про указание верного пути. Если что-то не так, или ты беспокоишься, или кто-то заболел, надо только прочитать аль-фатиха, и все, наверное, будет хорошо.
- Я и не знал, что Бог говорит на разных языках. Отец Христофор обращается к нему на греческом, но мы его тоже не понимаем.
- А вы что учите?
- Больше вашего, - важно ответил Мехметчик. - Про Иисуса, сына Марии, и его чудеса, про святого Николая, святого Дмитрия, святого Менаса и других святых. Про Авраама, Исаака, Иону, а еще про императора Константина, Александра Великого и Мраморного императора , про битвы с варварами и Войну за независимость. Еще учимся читать, писать, складывать и отнимать, умножать и делить.
- Значит, аль-фатиха вы не учите?
- Если что не так, мы говорим "Кирие элейсон" , и еще есть красивая молитва.
- Какая?
Мехметчик зажмурил глаза, невольно подражая другу, и прочитал:
- Патер имон, о эн тис уранис, агисфито то онома су, энфето и василиа су…
Когда он закончил, Каратавук спросил:
- Про что там? Это тоже какой-то язык?
- Греческий. На нем мы говорим с Богом. Точно не помню, там что-то про отца нашего, который еси на небеси и оставляет нам хлеб насущный, и не вводит нас во искушение. Не важно, что мы не понимаем, главное, Бог понимает.
- Может, греческий и арабский - один и тот же язык? - размышлял Каратавук. - Потому Аллах нас и понимает. Я вот - то Абдул, то Каратавук, а ты - иногда Нико, а иногда Мехметчик. Имени два, а нас с тобой по одному. Наверное, и язык один, а называется то греческим, то арабским.
- Не знаю, - неуверенно ответил Мехметчик. - Надо будет спросить.
- Покажи мое имя, - неожиданно попросил Каратавук. - Напиши его на земле.
- Какое ты хочешь: Каратавук или Абдул?
- Пиши "Каратавук".
Мехметчик ногой стер свои имена в пыли и палочкой вывел новое имя. Каратавук взволнованно смотрел на буквы; очень странно - он как будто надежнее утвердился на свете. Потом взял палочку и старательно скопировал надпись.
- Смотри! - гордо сказал он. - Я написал свое имя!
Мехметчик оценил работу скептически:
- Так себе получилось.
- Научи меня читать и писать! - загорелся Каратавук. - И еще этим штукам - прибавлению-отниманию. Придешь из школы - и расскажешь мне, что узнал.
- Ваша школа лучше нашей, - возразил Мехметчик. - Вы с ходжой Абдулхамидом сидите поддеревом на площади, он добрый и смешит вас, а мы корябаем на досках и торчим в темноте с Леонидом-учителем, который дерется и обзывается.