- Спрашивал? - Рясной узнал голос писаря Васькова, который ходил в штаб.
- Спит, - ответил Марков. - Всю ночь ворочался. Под утро заснул.
- Переживает, - добавил Чашечкин.
- Как там? - спросил Марков. - Дают подкрепление?
- Дадут и еще прибавят, - ответил Чашечкин за Васькова. - Что в мешке-то принес? Не гостинцы?
- Все еще лежат? - спросил Васьков. - Не взяли?
- Там, наверно, и не осталось никого, - сказал Чашечкин. - Поддержки огневой нет.
- Молчат, - подтвердил Марков. - Каждый час вызываю. Видно, с рацией что-то случилось.
- А что докладывать, если лежат. Только нервы трепать.
- На войне надо докладывать, - сказал Марков.
- Это нам за лето наказание, - Чашечкин вздохнул. - Все лето рыбу жарили. Теперь искупаем.
Рясной осторожно потянулся за стаканом, который стоял на табурете. Поясницу обожгло болью. Рясной вскрикнул. Голоса за дверью тотчас смолкли. Потом дверь тихо приоткрылась, и в нее просунулась бритая голова.
- Давай вставать, Чашечкин.
- Здравия желаю, товарищ полковник! - крикнул Чашечкин с порога. Он распахнул дверь, вернулся в сени и вошел в избу с тазом в руках, с полотенцем через плечо. Следом вошел Васьков, поздоровался с полковником, прошел в угол за печку, где стоял его стол.
Чашечкин снова сходил в сени, принес два котелка с водой. Кряхтя и охая, Рясной сел на кровати, Чашечкин подсунул ему под спину подушки, поставил таз на колени Рясному, принялся поливать воду.
В избе становилось светлее. Ставя на пол пустой котелок, Чашечкин задул коптилку. Васьков сидел за столом в печном углу, затачивая карандаши. В сенях Марков включил радиостанцию, начал вызывать "Луну".
Рясной вытер руки, уселся поудобнее на кровати, облегченно и глубоко вздохнул. Чашечкин вставил пустые котелки один в другой, положил котелки в таз, поднял таз и вышел в сени.
- Принеси утюг, - сказал Рясной вслед. - Да погорячее.
Васьков вышел в сени, вернулся обратно с мешком в руках. Пройдя за печку, бросил мешок в угол. Рясной молча наблюдал за ним.
- Васьков, - позвал он.
Васьков вышел из-за печки и встал против лежанки.
- Рапорт передал?
- Так точно, товарищ полковник.
- Кому?
- Адъютанту начальника штаба.
- Он спрашивал, о чем рапорт?
- Так точно, спрашивал.
- Что сказал?
- Сказал: вряд ли можно рассчитывать, что нам дадут подкрепление. Сказал: командующий очень сердит, что мы до сих пор не взяли Устриково, и очень ругал полковника Славина.
- Откуда узнал про это?
- Его раненого привезли при мне. Еще вечером.
- Что говорил еще?
- Сказал, что он все-таки доложит и передаст ответ телефонограммой.
За дверью Марков бубнил безжизненным раздраженным голосом.
- Где был еще? - строго спросил Рясной.
- В отделе кадров, - сказал Васьков и посмотрел за печку.
- У Глущенко? - переспросил Рясной. - Что принес в мешке?
- Так, товарищ полковник, ничего особенного.
- Я спрашиваю: что в мешке? Покажи.
- Там ничего нет, товарищ полковник, честное слово. Бланки взял у писарей.
- Дай мешок! - С испуганным лицом Васьков скрылся за печкой, вынес оттуда мешок, пересек избу, положил мешок на стол.
- Разрешите идти, товарищ полковник? - спросил он, глядя на печку.
- Стоять! Положи сюда. - Рясной показал рукой в ноги, лицо исказилось от боли.
Васьков положил мешок и жалко топтался перед кроватью, стараясь не смотреть, что делает полковник Рясной, но глаза его сами собой притягивались к мешку. Рясной развязал мешок, поднял его за нижние углы и тряхнул.
- Так вот что ты принес, - говорил он, задыхаясь от ярости, - вот что, вот что...
На одеяло, на пол, на табуретку просыпались широкие бланки, переплетенные в одинаковые серые книжицы. Одна из книжиц стукнулась корешком и раскрылась. Стал виден чистый лист, разграфленный в линейку и обведенный густой черной рамкой. На этом листке в линейку и рамку пишется фамилия, имя, отчество, потом добавляется - где, когда, при каких героических обстоятельствах, где захоронен, а может, без вести пропал, еще несколько слов соболезнования, и бланк почти готов. Потом полковник берет в руки черный, остро оточенный карандаш и расписывается, потом писарь ставит число и год и круглую печать с номером полевой почты - и бланк готов совсем. А потом истошный бабий вопль у околицы на всю деревню. Вскрикивает, замертво падает женщина на пятом этаже большого каменного дома. А прохожие спешат по улице и не видят вдовьих слез. А потом сгибаются плечи и волосы покрываются пеплом. Горькие голоса несутся над опустевшими селами, над затемненными городами, и как только утихает один голос, тотчас начинается другой; скорбный стон стоит над русской землей, и русские жены сохнут от слез - ни думой не подумать, ни очами не повидать, - тоска-печаль льется по земле русской, и жены русские, невесты, матери стенают в слезах уже который год: и на кого ж ты нас покинул, куда же ты ушел, мой ненаглядный, возлюбленный мой, желанный мой, защитник мой, любовь моя бесценная, кормилец ты мой, изумрудный ты мой и ласковый, зачем закрылися навек твои оченьки, зачем оставил ты сиротинушек, лучше бы я сама в землю легла. И будь она проклята, будь они прокляты, будьте все вы прокляты, кто затеял эту войну; как только затихает один тоскующий голос, тотчас возникает другой, и вторит, вторит бесконечная боль-печаль.
Они напечатаны на плотной бумаге, рамка сделана аккуратно, почерк у писаря четкий - и без устали работают печатные машины, и сыплются, сыплются из мешка, падают на пол из дрожащих рук сотни, тысячи бланков, и нет тут виновных, а есть только страждущие.
Рясной судорожно встряхивал мешок и уже не чувствовал боли. Мешок был пуст. Серые книжицы рассыпались по кровати, по полу.
- Луна! - закричал радист истошным голосом.
Чашечкин вбежал в избу, размахивая утюгом. Глаза у него блестели от жара.
- Ответили. Обстановку докладывают.
В раскрытую дверь было видно, как Марков подался вперед, прижимая руками наушники. Потом начал повторять срывающимся голосом:
- Докладывает Обушенко. Взяли берег. Дорога перерезана. Фрицы бегут, много фрицев. Продолжаем выполнение боевой задачи. Как понял?.. Понял, понял! - закричал Марков.
- Живы. - Васьков посмотрел на бланки, рассыпанные у ног.
- Пехота-матушка, - сказал Чашечкин, вытирая мокрые глаза. - Царица полей.
- Передай, - крикнул Рясной, - пусть закрепляются, немцы контратаковать будут! Нет, это нельзя открытым текстом. Передай: прибудет офицер, связи с распоряжением.
- К вам прибудет офицер связи. Ждите офицера связи. Как понял? Я - Марс, прием.
- Чего стоишь? - сказал Рясной. - Собирай.
Чашечкин подошел к кровати, держа в руках утюг с углями. Ручка утюга была обмотана прожженным полотенцем. Рясной подвинулся, принимая утюг, и застонал от боли.
Васьков ползал по полу, обеими руками запихивал в мешок рассыпанные книжицы.
ГЛАВА II
Когда немцы побежали из деревни, стало видно, как много их сидело там. Они выскакивали из окопов, выбегали из блиндажей, выпрыгивали из домов, - вся деревня была полным-полна бегущими немцами.
Немцы не выдержали напряжения этой атаки. Сначала они видели, как убивают русских, но те все равно ползут к берегу - и вместе с живыми ползут мертвые. Тогда немцы не выдержали и побежали прочь.
Толкая перед собой Плотникова, Сергей Шмелев почти не видел берега, лишь слышал посвист пуль. Снова толкнул изо всех сил и удивился: какой Плотников тяжелый - оттого, верно, что в нем одеревенел груз жизни...
Он приподнял голову, увидел сквозь сумрак рассвета, что и другие ползут так же - серый вал, сплетенный из человеческих тел, медленно движется по льду. Шмелеву сделалось тоскливо и горько - неужто мы не могли иначе?..
Цепь приближалась к берегу. Шмелев примерился, резко отбросил Плотникова и побежал, обгоняя солдат, увлекая их за собой. И тут же увидел убегающих немцев.
Пулеметы на берегу бьют совсем редко, снег под ногами стал мягким, глубоким, значит - под снегом земля. Гранаты рвутся, звонко ухая, выбрасывая теплый земной прах. Впереди пологий подъем, земля чернеет из-под снега - скорей, скорей к земле. Окоп, прыжок, мимо сгоревшего сарая, через кладбище, мимо церкви, по старому саду - и все время под ногами земля: острые камни, комья мерзлой глины, бревна, щепа, куча навоза, плетень - хорошо, когда под ногами земля.
Выскочили на шоссе, широкое, пустое. Дальше, дальше, мимо изб, снова через плетень, снова по саду, за деревом перекошенное лицо, удар - и лицо пропало, навек исчезло с лица земли. Опять плетень, а за ним чистое поле - и всюду немцы выскакивают, прыгают, бегут - все поле усеяно немцами.
Шмелев перевел дух, осмотрелся. Светлело. Снежное поле прояснилось, серые фигурки резко выделялись на снегу. Немцы бежали через поле в Борискино, проваливаясь в снег, ложились, отстреливались, бежали дальше. Они были уже на полпути, когда навстречу им начал бить пулемет, а затем второй. Немцы залегли в снег, а пулеметы били по ним. Потом пулеметы замолчали, немцы поднялись и ушли в Борискино, исчезая в проулках и садах. Солдаты стояли за плетнем и смотрели, как убегают немцы.
- Красиво бегут, черти, - сказал пожилой солдат в каске.
- Одно слово - немцы, - восхищенно прибавил другой.
Шмелев всмотрелся в пожилого солдата, узнал Шестакова.
"Мертвые не воскресают", - подумал Шмелев.
- Ты живой, Шестаков? - спросил он на всякий случай.
Шестаков тяжело вздохнул, почесал заросшую щеку:
- Ох, не говорите, товарищ капитан. На том свете побывали, а теперь вроде назад вернулись.