- Будем драться. Живыми не сдадимся. - Холодный озноб бил Войновского - пули продолжали стучать по камням.
- Ты тоже хорош. Бежишь и не смотришь, что позади делается. Все легли, а ты бежишь. И я, дурак, за тобой бегу. Пропадет, думаю.
- Замолчите, Шестаков. Как вам не стыдно говорить так про себя?
- Дурак и есть. Стайкин правильно говорил. - Шестаков ткнулся головой в колени, замолчал.
Перестрелка внезапно прекратилась. Войновский осторожно выглянул из-за камня, но ничего не увидел в непроницаемой глубине озера. Ракета взлетела над берегом, в снегу на отмели стал виден глубокий извилистый след, который оставили они, подползая к обрыву. Войновский вздрогнул. Сверху донеслись голоса немцев.
- Es friert , - сказал первый немец, стоявший в окопе.
- Die Russen sind nicht zu sehen, - сказал второй. - Will mal Leuchtkugeln holen .
- Заметили, - прошептал Войновский и схватил гранату; он услышал два слова: "Die Russen" и "sehen", и ему показалось, будто немец говорит, что видит русских.
Голоса стихли. Немцы прошли по ходу сообщения. Было слышно, как хлопнула дверь блиндажа. Войновский положил гранату, придвинулся к Шестакову.
- Ушли, - сказал Шестаков.
- Ушли.
- Это нас за Ганса господь наказывает.
- При чем тут Ганс? Какие глупости.
- Истинно так. Недаром старики говорят: не бей собаки, и она была человеком.
- Какие старики? - не понял Войновский.
- Обыкновенные. Которые долго в мире жили и старыми стали. Нам уж до стариков не дожить. Все лето загорали на берегу, теперь расплата подошла - край жизни...
- Перестаньте, Шестаков. Мы обязаны что-то предпринять. Может быть, поползем к своим?
- Не пройти. Пулемет как раз напротив и два поста ракетных. Нет, обратно нам не пройти. Раз попали сюда - смирись!
Войновский выглянул из-за камня, и ему сделалось страшно - он сам не понимал отчего. Напряженная тишина сгустилась над озером. Ракеты беззвучно падали на лед, освещая стылую пустоту.
- А вдруг наши ушли?
- Куда же они денутся? - спросил Шестаков. - Лежат и горя не знают.
- Вдруг получен приказ на отход. Полковник увидел, что это бессмысленно, и отдал приказ на отход. Наши уже ушли. А мы здесь.
Шестаков посмотрел из-за камня на озеро, но там ничего не видно. Вдруг он вскрикнул, принялся торопливо вспоминать господа. Войновский увидел, как в черной глубине возникли расплывчатые тени. Пулеметы на берегу оглушительно заработали. Солдаты поднялись в рост, побежали. Фигуры бегущих возникали то в желтом, то в красном, то в зеленом прыгающем свете, пулеметы били в освещенные пятна и разрывали цепь на куски.
- Приготовить гранаты, - прошептал Войновский.
Наверху сухо щелкнуло. Все вокруг переменилось. Сильный свет облил ледяное поле, цепь атакующих осветилась из конца в конец, неровная, тонкая, слабая цепочка людей, бегущих к берегу под струями пулеметов.
Над озером неподвижно висела на парашюте ослепительная белая ракета. Бегущие вздрогнули, остановились. Донесся дробный перестук автоматов, пули застучали по камням. Больше Войновский ничего не видел: хрупким вздрагивающим комком прижался к холодному камню, всем телом ощущая, как пули свистят и шлепаются в обрыв, осколки сыплются, бьют по спине, и каждый удар кажется последним - камень снова бьет по спине - снова в последний раз - он был еще жив и слушал...
Осколки перестали сыпаться, а он все лежал и вздрагивал. Шестаков прильнул к нему, жарко дышал в шею. Пулемет над обрывом продолжал бить длинными очередями, и это тоже было страшно: пулемет бил туда, где были товарищи.
- Ушли, - сказал Шестаков.
Войновский с трудом оторвался от камня. Ракета на парашюте все еще висела, искры осыпались с нее и гасли в воздухе. Вдалеке на правом фланге горела вторая ракета. Цепь уходила в темноту, унося раненых и убитых. Фигуры солдат скоро смешались с темнотой, стали расплывчатыми и смутными, вовсе исчезли. Ракета догорела. Тлеющий уголек опустился на лед и зашипел. Зеленые, красные ракеты поднялись над берегом. Несколько темных бугорков неподвижно лежали на льду.
- Слава те господи, - сказал Шестаков. - Живы пока. Наши, верно, отдыхают. А нас в расход списали... Старшина водку-то на нас получит, может, помянут нас...
- Холодно, - сказал Войновский. - Говорят, замерзнуть очень легко. Самая хорошая смерть.
- Всякая смерть нехороша. Потому сказано в Писании: "Не убий!"
- Обидно было бы погибнуть от своей пули. - Войновский до сих пор не мог прийти в себя и забыть то страшное чувство, когда он лежал под холодным камнем и ждал конца.
- Всякая смерть человеческая несправедлива. Замерз, сгорел, утонул, взорвался, от пули помер - все одно несправедливо.
- Хорошо бы умереть сразу, неожиданно для самого себя. А потом уже ничего не будет, ни боли, ни страха.
- Вот оно и есть самое страшное, - сказал Шестаков. - Горе лютое.
- Знаешь что, Шестаков. Давай подороже продадим свои жизни. Если что, вылезем наверх и прямо к этому блиндажу, закидаем его гранатами - и погибнем. Ладно?
- Все одно уж, - равнодушно сказал Шестаков. Он сложил руки крестом на груди, откинул назад голову, закрыл глаза.
- Хочешь, я первый наверх полезу? А ты за мной, ладно? - Войновский дрожал от холода и возбуждения. - Об одном прошу тебя, Шестаков. Если ты останешься после меня, забери мой медальон, он на груди висит. А потом, после всего, напиши письмо. В кармане лежит конверт с обратным адресом. Напиши, пожалуйста, по этому адресу в Горький, как ты видел мою смерть. Это невеста моя, пусть она тоже узнает.
- Тебя как звать-то? - спросил Шестаков, не открывая глаз.
- Юрий.
- А по батюшке?
- Сергеевич.
- Юрий Сергеевич, значит. А я Федор Иванович. Вот и обратались, значит, на краю...
- Ой, что это? - невольно вскрикнул Войновский.
Пулемет под обрывом давно не стрелял, в тишине стало вдруг слышно, как немец в блиндаже заиграл на губной гармошке. Немец играл "Es geht alles vorbei" . Они не знали этой песни, ее протяжная горестная мелодия показалась им чужой и враждебной. Но и эта чужая песня говорила о человеческом страдании и надежде, и ее печальная мелодия зачаровала их. Они подвинулись теснее друг к другу, зачарованные чужой песней и страшась ее, потому что она снова напоминала им о том, как близко они от врага.
- Они убьют нас, - прошептал Войновский.
- А ты надейся, Юрий Сергеевич. Прижмись ко мне крепче, теплее будет. Ты не думай, вспоминай что-нибудь хорошее.
- Как только рассветет, они тотчас увидят наши следы.
- До утра дожить - и то спасибо.
- Холодно. Ой, как холодно, - сказал Войновский и закрыл лицо руками.
ГЛАВА XIV
Старшина Кашаров полз вдоль цепи. Кашаров вовсе не хотел идти под огонь пулеметов и мог бы не делать этого, послав другого, но дело касалось водки, а водку старшина боялся доверить даже себе. Старшина Кашаров исполнял свой долг: полз вдоль цепи, раздавая водку солдатам.
- Старшина?
- Он самый. - В свете ракеты Кашаров увидел худое синее лицо, заросшее щетиной. Солдат смотрел на старшину, глаза горели лихорадочным блеском. Ракета упала, глаза солдата потухли.
- В атаку скоро подымать будут? - спросил Проскуров. - Не слышал у начальства?
- Озяб? Грейся. - Кашаров откинул крышку термоса, зачерпнул водку алюминиевой кружкой.
- Поднеси сам, старшина. А то руки совсем закоченели, боюсь расплескаю.
Старшина поднял чарку. Зубы Проскурова стучали по кружке. Он кончил пить, крякнул.
- Вкусна. А я уж думал, конец пришел. Замерзну.
- Наркомовская, - сказал Кашаров.
- Может, еще поднесешь? Об одной чарке хромать будешь.
- Норма, - сказал старшина и захлопнул крышку.
Пулемет на берегу дал очередь, пули засвистели неподалеку. Старшина спрятал голову за термос.
- Хочешь, я рядом поползу, - быстро говорил Проскуров, - от пуль тебя закрывать буду, как командира. У нас многие так закрываются. А ты мне за это чарочку поднесешь.
- Ишь ты, - только и сказал старшина.
Они подползли к солдату, лежавшему ногами к берегу. Проскуров дернул солдата за ногу. Тот лежал ничком и не шевелился.
- Эй, проснись, - сказал старшина.
- Не буди, старшина, не добудишься. - Проскуров поднял голову солдата, заглянул в лицо. - Он самый. - Проскуров отнял руку, голова глухо стукнулась о лед. - Из студентов.
- Переверни его. Медальон надо забрать.
Проскуров вытащил медальон. Кашаров спрятал медальон в сумку, открыл термос.
- Хорош напиток, - сказал Проскуров, опорожнив кружку, - недаром им покойников поминают. Еще полчаса назад живой был, мы с ним разговор вели. Образованный. Много фактов знал. Всю жизнь по книгам учился. А вот все равно замерз. Застыло сердце. За что только? Мне-то не жалко. Я пожил. И водки попил, и с бабами поспал. Все было. Не учился, правда. Но вот, видишь, живу пока. - Проскуров отдал пустую кружку старшине, привстал на колени.
- Может, еще чарочку выпьешь? - спросил Кашаров.
- Спасибо, старшина, но боюсь. Как тепло станет, заснешь - и конец. А ведь за меня и выпить некому будет. Ты уж теперь сам ползи, тут дорога прямая. - Проскуров быстро задвигал ногами, уползая в темноту.
Сержант Маслюк лежал на боку за щитком пулемета и набивал ленты патронами.