- Спозаранку еще, наверное, прут, - сказал Рома. - Конца-края не видать. Заперло, видно, магистраль-то. Десантуру нашу туда утром и бросали. И хоть бы одна вертушка прикрывала. Колхозники. Хрена лысого из жопы тут вызовешь. Узбеку с цыганом придется до девятнадцатой двигать… Всё? - Почувствовав, что я начинаю обмякать, он опять положил меня на спину и укрыл халатом. - И правильно, не трать силы.
- Стикса не видали внизу? - спросил я с закрытыми глазами.
- Нет. Откуда?
- А откуда столько дубарей?
- Где?
- На склоне. Отсюда я мог снять двоих-троих, от силы. Где он?
Рома промолчал, и по тому, как напряженно замерла его рука, подсунутая мне под голову, я понял, что он озадачен.
- Хотя, конечно, вряд ли… - возразил я сам себе, вспомнив простреленную куртку в покере на стене.
- О чем я и говорю, - неопределенно поддакнул санитар и закурил.
Я испытывал смешанные чувства жертвы розыгрыша. Увиденное в ущелье одновременно воодушевляло и злило меня, усиливая озноб. Вот почему, когда я поинтересовался у Ромы, имеются ли на позициях трупы после прямого попадания мины, лучше без головы и конечностей, он решил, что я брежу, и пощупал мой лоб. Подозвав Мартына, я сказал, что чьи-нибудь обезображенные до неузнаваемости останки необходимо упаковать в брошенную Стиксом гимнастерку. Свою сумасшедшую просьбу я был готов подкрепить самыми трезвыми доводами - от соображений выгоды для Капитоныча и семьи Ариса до складывания зашифрованной фиги Козлову с гэбистами, - но Мартын все понял с полуслова. Он потащил санитара за собой в глубь заставы, даже не дослушав меня. Подходящий труп - безголовое, измочаленное взрывом тело духа с ошметьями рук и ног - был вскоре найден, обряжен в разодранную перед этим и вывалянную в крови куртку Стикса, прострелен очередью из трофейного ствола и вместе со Стиксовым пулеметом положен в одном из окопных укрытий под куском брезента.
- На цинк хватит, - заключил Рома.
- На цацку тоже, - выдохнул Мартын, аккуратно, будто ножом, взрезая пальцем грязные страницы в бумагах будущего героя.
…Саманта Вильсон рассеянно водит ногтем между клавишами своего коммуникатора, дожидаясь, пока я закушу очередную рюмку и налью из графинчика новую. Ресторанный зал почти полон. За барной стойкой громыхает музычка. Программа конференции на сегодня завершена. Ненароком сходясь глазами со скучающим в углу телохранителем моей интервьюерши, я указываю ему на графин. Стриженный по-военному молодчик с улыбкой отводит взгляд.
- Значит, вы думаете, он ушел? - спрашивает Саманта.
- Так точно, - рапортую, - ушел.
- А его ранение?
- Не было никакого ранения.
- Откуда вы знаете?
- Саманта, вы не слушаете меня: с горы тогда я мог подстрелить не больше пары духов. Все это шито белыми нитками, по-моему.
- Арис Варнас прострелил свою одежду и убил тех муджахедин в бою? - уточняет Саманта с сомнением. - Но он, если я правильно поняла из ваших слов, простите, хотел другое - заслужить наше доверие?
- Вы поняли из моих слов совершенно правильно, - говорю, - но ниоткуда не следует, что сам я правильно понял его.
- Что это значит?
- Это значит, как в "Фаусте": хочу одно, получаю другое. Стикса, думаю, не интересовала американская прописка.
- То есть? - непонимающе хмурится Саманта.
- То есть… - Собираясь с мыслями, я снова таращусь на графин. - Я - часть той силы, что вечно хочет зла… Ну и так далее. То есть вечно танцую не с той ноги. То есть не знаю, чего хочу, и еще меньше понимаю, что делаю. Ну вот как ваш любимый Горбачев.
- Ладно. Допустим. - Саманта пристукивает коммуникатором по столу. - А что тогда ваша рана?
- А что моя рана?
- Пуля попала вам в нижнюю часть ноги. Как такое могло быть, когда вы были ниже уровня земли, в окопе?
Напоминание о развороченном ботинке откликается чуткой, как сторожевая собака, болью в лодыжке. Пропуская руку под скатертью, я ощупываю голенный протез под чашей культеприемника. Чувство гладкой титановой трубки в пальцах через брючину, как всегда, вызывает во мне впечатление обнажившейся кости.
- В окопе, - говорю, - в бою и не такое бывает. Матиевскис вон как-то говна парно́го на каску поймал. Что касается меня - да, я не помню, как схлопотал пулю. Но ничего сказочного тут нет. Подстрелил меня кто-то из духов, кому удалось пролезть на позиции. Ну, или сработавший при падении автомат этого… перца без головы. Тоже ничего себе.
- Вы говорили про память, что это… - Саманта задумчиво щурится. - Что она не сохраняет прошлое, а прячет его. Так, по-моему?
- Не сохраняет или прячет… - Я передвигаю с места на место свою рюмку, отчего водка плещет через край. - Нет. Просто как человек видит прошлое, так он собирает и самого себя. - Промокнув мизинцем пролитое, я подношу палец к носу. - И бывает самим собой только задним числом. Как вклад в банке - чем больше времени прошло, тем больше денег.
- А когда наше время кончается? - Поддаваясь моему ироничному тону, Саманта скрещивает кисти рук.
- Так о том и речь…
- Минутку. Я не понимаю. Значит, мы сами хозяева для своего прошлого - можем исправить его, когда хотим? Фабриковать? Так?
- Так. Но при одном условии.
- При каком?
- Что мы хозяева сами себе. - Я выпиваю початую рюмку.
Саманта скептически и в то же время с хитрецой покусывает губу.
- Знаете, вы… очень самокритичны.
От прихватившей горло водки я прокашливаюсь в кулак.
- Вы это о чем? Если о политике, то - зря, ей-богу. Я не ура-патриот, Советский Союз для меня кончился еще в Азадбаше, но я убежден, что мы сами, и никто другой, в ответе за все, что наше доблестное правительство творит с нами. Если о моей худой памяти, то - тоже мимо денег. Память у меня будь здоров… - Саманта собирается что-то возразить, но я предупреждаю ее, взмахнув вилкой. - Ведь я не имею в виду кого-то конкретного. Даже когда говорю про себя или Стикса.
- Это философия, когда вы имеете в виду не конкретного человека.
- Я имею в виду конкретные особенности человека вообще. Скажем так.
- Скажем так - забывчивость, - подхватывает Саманта.
Я проминаю обеими руками правое колено и, сколько могу подсунуть пальцы, края культи под силиконовыми бортами чашки.
- Послушайте, - говорю, - вы знаете, что такое фантомные ощущения?.. - Саманта открывает рот, и я вновь перебиваю ее: - Материя эта, с одной стороны, философская, как угодно, с другой - очень личная. Короче, отрезанная голяшка моя любит выкидывать коленца. В ней бывает то жар, то холод, но самое странное - чувство опоры. Словно кто-то топает босиком - вместо меня. Представляете? Чем дальше, тем больше я уверен, что этот балаган разыгрывается не у меня в мозгу, а там, где закопали мою ногу. И это не расстройство нервов, а передача. Которую выключают в пиковые моменты моей жизни так же, как больного перед операцией. Что я могу сказать о таких моментах, кроме того, что время встало и жизнь промелькнула? Ничего. Могу только фантазировать. Даже не лгать. Да и ладно бы, говорю, меня только усыпляли…
Саманта приподнимает руку:
- Почему - не лгать?
- В смысле?
- Почему вы можете только фантазировать - не лгать?
Я беру графин, но, чувствуя, как шумит в голове, ставлю его обратно и прикладываю ко лбу холодный нож.
- Потому что ложь хотя бы подразумевает знание правды.
- А фантазия - нет?
- Да какая в конце концов разница?
Саманта подвигает ко мне свой наладонник.
- Решайте сами.
- Что это?
- Привет от вашего друга из Брюсселя. Скажем так.
Музыка в баре делается глуше, переселяется куда-то внутрь меня, под горло, где душный хмельной жар пульсирует ей в такт: на лаковой глади дисплея я вижу северный фланг заставы. Камера находится несколько позади и правее позиций, в районе командного пункта. Съемка скорей всего ведется на длинном фокусе - картинка окопов не только крупновата для такого расстояния, но неустойчива и при взрывах скачет и смазывается. Запись беззвучна, левый нижний угол экрана занят строками цифровой индикации даты и хронометража. Вдруг в центре кадра появляется меловая стрелка компьютерного маркера. Зернистое острие, похожее на выбеленный обрубок копья, танцует возле простоволосой фигурки с автоматом, пока та забрасывает склон гранатами, и гаснет после того, как фигурка вылезает из окопа и пропадает за внешним бруствером. Через несколько секунд следует моментальная смена плана, о чем можно судить по сместившемуся влево, к танковому окопу, полю зрения и по строчке хронометра, прибавившей семь минут. Сначала над бруствером возникает стрелка маркера, затем, как бы подталкивая ее вверх, показывается и простоволосая фигурка. Фигурка приволакивает ногу, опирается обеими руками на автомат и, споткнувшись на бруствере, валится снопом в траншею, исчезает из виду. Несмотря на то, что изображение рябит от помех, а черты фигурки размыты даже на увеличенном стоп-кадре, которым дополняется сцена, я без труда - и без особого волнения, словно шапочного знакомого - узнаю моего мотострелкового сержантишку. Со стоп-кадром завершается и клип. Виртуальный экран проигрывателя подергивается геометрической ряской. Саманта с усмешкой глядит на мою руку. Я тоже опускаю глаза. Оказывается, пока смотрел запись, я держал - и продолжаю держать - над коммуникатором отставленный нож. Дисплей медленно гаснет. Положив нож, я откидываюсь на спинку стула.
- Есть еще один клип. - Саманта забирает наладонник. - Но этот файл у меня не показывает видео. Что-то с драйвером. Идет только шум. Если хотите, я перешлю через Bluetooth…