Подростки разом вздрогнули, переглянулись и схватились за противогазы, словно за пистолеты.
Майя бросилась к управдому.
- Не смейте! Это дядечка Костя. Никакой он не диверсант! Сами вы подозрительный. Завесились тут днём…
Управдом вдруг сделался таким необъяснимо бдительным, что на жильцов, живущих в доме чуть не с революции, и то смотрит с непримиримой враждебностью. Жильцы в долгу не остаются: усмехаются, крутят пальцем у виска, намекая на значительные перемены в управдомовой голове с началом войны.
- Усохни, не баламуть трудящих. Я при исполнении. С меня там спрашивают законы блюсти!
И потыкал тощим веснушчатым пальцем в потолок.
- Что же ты молчишь, мама?! - возмущается Майя.
Мама, откашлявшись, спросила осипшим голосом:
- С Дмитрием беда? Не молчи, Костенька. Не скрывай. С ним беда? Говори, не мучь меня…
Устало улыбнулся дядя Костя, покачал головой.
- Правда, Костенька? Не скрываешь от меня? Нет беды? - сомневается Наталья Васильевна. Майя тревожно поглядывает то на маму, то на дядю Костю.
- Правду говорю, сестра.
Тогда мама повернулась к управдому, притихшему у шкафа, сказала веско-укоризненно.
- Это же брат Костенька. Константин Васильевич. С фронта. Мог забыть мою квартиру. Что с того? А вы сразу оскорблять. Зачем так, Митрофан Григорьевич?
- Григорий Митрофанович, - торопливо поправил управдом.
- Вот-вот. Некогда ему тары-бары с вами разводить. Это вам не бессловесные жильцы. Ему с фашистами воевать. Может быть, завтра в рукопашной с ними драться, а вы? Глупый вы, Митрофан Григорьевич.
- Григорий Митрофанович, - повысив голос, поправил управдом.
Подростки с противогазами смутились, тихонько между собой зашептались.
- Правильно, гражданка Александрова, - сказал управдом. - Так и прописано. Забирайте документ, товарищ боец. Как дела на фронте? Даёте фашисту прикурить? Шею ему мылите?
- Вот шёл бы и шею им мылил сам. Моложе моего папы, а тут околачиваешься. Прикрылся своими болезнями, - ворчала Майя, искоса разглядывая туманно улыбавшегося управдома, который стал елейным, тягучим, как вязкая патока.
- Не обижайтесь на нас, - сказал один из подростков. - Приказ вышел - забирать всех подозрительных для проверки. Слыхали, диверсантов в город фашист пачками засылает?!
- Не смущайтесь, ребятки. Время военное. Только как с противогазами ловить диверсантов? А если настоящий диверсант - куда вы с ними? Просто перестреляет как цыплят. Этот, - дядя Костя усмехнулся в сторону управдома, - за вас или за шкаф спрячется. Мальцы вы ещё. А вообще всё правильно!
- Стараемся, - приосанился управдом. - Мы завсегда понимаем обстановку, стараемся приспособиться…
Он важно прошествовал к столу, долго усаживался на скрипучий венский стул, сразу же уткнулся в какую-то длинную бумагу. Он дал понять, что ему крайне некогда.
- Вот-вот, приспосабливаешься, - негромко шипит Наталья Васильевна. - Этого тебе не занимать. Буравчиком вылезешь.
- А живых немцев видели? Какие они? А штыками дрались врукопашную? А в Ленинград они не пройдут? - подростки засыпали дядю Костю тревожными вопросами.
Неловко им было. Они наперебой старались услужить дяде Косте. Один - ему бумагу свернул и подал, потом книжку. Другой - табуретку придвинул. В одном из подростков Майя с трудом узнала Жоржика Иванова. Другой был ей незнаком.
- Не сдадим город, ребятки. За отцов краснеть не придётся. Затем стоим!
Стрелковая часть дяди Кости держит оборону недалеко от города. И надо было случиться такому чуду: в одном из подошедших к нему сапёров он узнал Дмитрия, мужа своей сестры Наташи. Они ахали, тискали друг друга в крепких мужских объятиях, удивлялись такому событию. Потом курили и молчали, поглядывая друг на друга с улыбкой. Поговорить как следует так и не удалось. Дмитрия окликнули, и он заспешил на переправу через реку. Сапёрам на войне всегда много работы: при наступлении и при отступлении. Они расстались, обменявшись между собой адресами полевой почты.
Об этом мама знала из папиного письма. Последнего.
В жакте, увидев брата, она страшно перепугалась. Подумала: с дурной вестью о муже приехал. Она ещё на пороге его узнала, но не могла сдвинуться с места, разом одеревенев. Женщина не слышала, что болтал управдом.
Не с дурной вестью, проведать её приехал Костенька. Наталья Васильевна бестолково и радостно суетилась. Ставила чайник на керосинку, макароны - на примус. Она хотела накормить дорогого гостя. Ничего, что нет мяса, колбасы, макароны подрумянятся и на хлопковом масле. Чайник не кипел, макароны подгорели.
- Господи, вот всегда так, - огорчённо сказала Наталья Васильевна. - Как назло!
- Не суетись. Лучше сядь, дай на тебя посмотрю. У меня и времени осталось мало, а мне ещё до Калинкина моста бежать. Там будет ждать попутка. Мы раненых в госпиталь привезли.
- Много убитых и раненых? - заохала Наталья Васильевна.
- Хватает. Больше, чем хотелось, - нехотя пробурчал дядя Костя. - Война есть война.
- Мы ничего здесь не знаем. Сидим, ждём. А чего ждём? Смерти? А у вас-то как? Как Дмитрий выглядел. Всё расскажи, Костенька, ничего не скрывай.
- Похудел Дмитрий. Один нос остался. И формы на нём нет. Говорит, не всем сапёрам хватило. А работа у них тяжёлая. Ходит какой-то сгорбленный, видно, сильно измотался.
- Господи, формы не хватило. Как же это? У него же тонкие шерстяные брюки. И он контуженный ещё с германской войны. Той. И грыжа оперированная… Как же он в сапёрах?
- Что делать, сестра. На войне не выбирают, куда начальство скажет, туда и пойдёшь. Оборвался, как гопник. Переправы да укрепления делать - не на печке сидеть. А мужества не занимать!
- И ты худой, Костенька. Глаза ввалились. Синяки. Может, помоешься до пояса? Или ноги вымой прохладной водой с мылом. Портянки могу новые дать. А, Костенька? Вон и чайник вскипел. И чаем напою потом. Вон сколько пыли на тебе, помойся, а я гимнастёрку зашью и новый подворотничок пришью. Боже, и у тебя одни глаза остались. Как воюешь?
- Это точно. У всех - одни глаза. Не в санатории. А как воюю - командиры не обижаются. Но ничего героического мною не совершено. И подвиги, и геройства совершают, но я не знаю их имён. Мы не успеваем, не до того, чтобы знакомиться: не успеешь оглянуться, а вокруг тебя уже почти все новые лица… Мясорубка!
- Господи, что же делается, что с вами будет?! И что нас здесь ждёт? Майя, давай живей папину чашку!
- Сплошные неожиданности с утра и до вечера. Скучать некогда. Да сядь, Наташа! Кто знает, увидимся ли когда… Фашист тучей прёт, пощады не знает. А пустить в Питер нельзя. Даже подумать страшно об этом…
Он встал, поглядел на часы, одёрнул выгоревшую гимнастёрку, поправил ремень. Пахнуло солдатским потом, смазанными кирзовыми сапогами, бензином и ещё чем-то.
- Забыл, - спохватился он. - Я гостинец привёз. Вон, глазастая племянница смотрит. Как не привезти! - И Дмитрий сунул банку. - А куда она мне? Не ровен час, убьют. Фронтовой, выходит, привет от отца. Принимаешь, племянница? И от меня.
"Фронтовой привет". Как здорово звучит. Счастливая Майя кивнула.
- Ты плечом подёргиваешь. Ранен был?
- Вроде того. "Кукушка" задела. Почувствовал, словно обожгло. Словно кипятком… Ранка в мягких тканях. Посылал ротный меня в медсанбат, да стыдно с такой царапиной там ошиваться. Обошлось, только иногда плечо ещё дергается. "Кукушка" - самая зловредная птичка. Заберётся в ветки. Он тебя видит, а ты его - нет. Здесь кто кого обойдёт…
Из солдатского мешка выкладывались на стол сказочные вещи. Майя следила за каждым его движением. И стол успела накрыть.
Дядя Костя задумчиво разгладил светлые усы и спросил:
- Нет вестей от Марии?
Мама покачала головой.
- Я оставлю номер полевой почты, если напишут - не поленись, Наташа, сообщи.
- Они под немцем, Костенька. Как им писать? - виновато проговорила Наталья Васильевна. Оба задумались.
- Вас бомбят?
- Тревоги частые, всю ночь бьют зенитки. Ночью не успеешь раздеться, в постель лечь, как снова сирена. В город не пробиваются. А может быть, Мария с сыновьями успела эвакуироваться? Может быть, в суматохе затеряла твою полевую почту, ведь всякое бывает, Костенька?
Они разговаривали, а Майя исподтишка разглядывала подарки. Солидно стояла банка с тушёнкой. Рядом с ней стояла ещё одна банка, поменьше. И ещё что-то лежало в пожелтевшей, пахнущей махоркой газете. Сквозь неё не разглядеть, а развернуть неудобно. Только и остаётся принюхиваться к пакету, как кошка. Но Майин несчастный толстый нос с дурацкой полоской поперёк ничего не хочет улавливать, кроме махорочного запаха.
Чай дядя Костя наскоро выпил, от горелых макарон отказался.
- Господи, наглядеться не успела, а уже уходишь…
- Идти надо, сестра. Война - мужская работа, идти надо. Надо, сестра!
Наталья Васильевна обняла брата:
- Береги себя, у тебя дети. Дмитрий, когда уходил, сказал: придём, мол, скоро домой. Начистим зубы фашисту и вернёмся. Месяца через три. И соскучиться не успеешь…
- Все так говорили. Пора, сестра! Опоздаю, пойду под трибунал.
Он засуетился, заторопился, стал прощаться. Усталый, насквозь пропылённый немолодой уже боец Красной Армии. Защитник.
- Как же вам трудно. Как тяжко. А я, бестолковая, так ничем и не накормила!
Мама сморкалась в платок и виновато глядела на брата.
- Кухня накормит.
Он забросил пустой мешок на здоровое плечо, поправил на боку зелёный противогаз.