- Тебя не узнать, Чащин. Где твоя гвардейская выправка? - Николай подошел вплотную, взял его за пояс и притянул к себе. - А ну! Глянь на меня веселыми глазами!
Чащин расправил плечи и выпятил грудь, но не поднимал лица.
- Вот, видишь, - стыдно. И мне за тебя стыдно. Приходится успокаивать твою мамашу, что ты жив и здоров, и извиняться за твою лень, - кивнул Николай на начатое письмо.
- Я напишу ей сегодня же, товарищ гвардии лейтенант.
- Конечно, сегодня напишешь, в этом не может быть никакого сомнения. А пройдет месяц-два, опять тебя вызывать и стыдить придется?
Автоматчик усиленно ковырял пальцем швы на шапке, наконец проделал дырку и начал выщипывать из подкладки вату. Николай взял у него из рук ушанку и отложил в сторону. На лбу у Чащина выступила испарина. Он готов был расплакаться и, засовестясь, выпалил:
- Каждый день буду писать!
- Каждый день ты не сможешь писать, - спокойно возразил Николай. - Особенно, когда в боях будем. Но все же надо почаще. Вот тебе лист бумаги, конверт - иди пиши.
- Да у меня есть. Спасибо. Не надо.
- Бери. И скажи всем во взводе, кто ленится домой письма писать, - Николай хитро сощурился. - По секрету скажи: пусть напишут. Стыдно родных забывать.
- Понятно! - Чащин схватил шапку.
- Можешь идти.
- Спасибо, товарищ гвардии лейтенант. - Глаза его сияли, и лицо расплылось в улыбке. Он сказал: "Счастливо оставаться" - и старательно козырнул и выбежал вон. Николай весело посмотрел ему вслед.
Прошло с полчаса и снова раздался робкий стук.
- Да?
- Можно? - вошел старшина Черемных. Он постоял, сдвигая кожу на лбу и насупив свои рыжие брови, и, наконец, пробубнил. - По личному делу, товарищ гвардии лейтенант…
- Проходи, Александр Тимофеевич, садись.
Старшина помедлил у двери, потом сел и уставился на полоску огня коптилки. И Николай молчал, давая ему подумать. Ясно: у Черемных что-то случилось. Старшина продолжал отсутствующим взглядом смотреть на коптилку. Тогда Николай начал издалека, чтобы завязать разговор:
- Оружие почистили?
- Почистили.
- Что ребята делают?
- Письма строчат. Что-то на них наехало сейчас. Все за бумагу взялись, - попытался улыбнуться Черемных, но улыбки не получалось.
- Да ну? А ты уже написал?
- Кому? - Голос Черемных звучал, как из порожней бочки, и получилось "куму".
- Своей тагильчанке.
- Я ей писать больше не буду.
- Почему же?
- Она на другую колею стрелку перевела: изменила мне.
- Не может быть! Откуда ты узнал?
- Вот уже месяц…
Черемных, запинаясь, рассказал о том, что он не получает писем, хотя сам отправляет почти каждый день. Девушка веселая, бойкая, скучно ей одной. А только письмами, конечно, не проживешь: сколько в котлы воды ни лей, топку не разожжешь - не поедешь. Забыла она поди своего рыжего машиниста… А раньше души не чаяла… Все они такие! - заключил Черемных.
- Да-а, - протянул Николай. - Тяжелый случай, - и лукаво заглянул старшине в глаза.
- Не смейтесь, товарищ гвардии лейтенант. Я ее своей невестой считал.
- Эх, ты, невера!
Николай взялся за телефонную трубку, но потом раздумал, достал полевую книжку, вырвал лист и написал:
"Иван Федосеевич! Очень прошу, если есть время, зайдите ко мне, будто невзначай. Мой старшина Черемных совсем нос повесил. Сидит - мрачнее тучи: сомневается в верности своей невесты. Я не знаю, как быть. Сидим, толкуем. Посоветуйте".
- Эй, гвардия! Петр Васильевич! - громко позвал он.
Петя Банных открыл глаза и, еще лежа на топчане, вытянулся по стойке "смирно".
- Слушаю, товарищ лейтенант.
Николай наклонился к самому уху Пети.
- Живо. Найди замполита. Отдай ему.
- Есть!
Петя умчался. Черемных продолжал глядеть на коптилку и даже потрогал, горячая ли она. Николай расхаживал по землянке, заложив пальцы за пояс.
- Не знаю твоей Кати, но, мне кажется, не верить моей землячке ты не имеешь никакого права. Она ведь тоже занятой человек. Где работает?
Пока Черемных рассказывал о девушке-фрезеровщице, ординарец успел вернуться.
- Ну что? - спросил у него Николай за спиной старшины.
Петя зашептал скороговоркой:
- Капитан сказал, что придет. Сейчас занят. А пока послал меня к механику из второй роты Камалову, чтоб я попросил у него письмо от какой-то Кати. Я письмо принес, а он сказал дать вам, чтобы вы старшине пока прочитали. Вот оно.
Николай подошел к свету и быстро просмотрел письмо.
- Вот слушай: тоже как раз Катя пишет. - Голос его понизился. Он расстегнул воротник гимнастерки: - "Здравствуй, дорогой Вася! Пишет тебе твоя старая знакомая Катя. Ты прости меня Вася - ты наверное давно считаешь, что я забыла тебя и поэтому не писала. Нет, Вася! Я тебя жду. Жду, Вася, как дала тебе слово в тот вечер, когда мы вдвоем последний раз ходили на горку провожать солнышко.
Ты знаешь, Вася, что наша местность была оккупирована. Когда пришли фашисты, я сперва пряталась у тети Даши. Они всех девушек вызывали повестками, чтоб в Германию увезти.
Потом меня нашли. Фашистский комендант меня избил за то, что я пряталась, а потом заставлял жить с ним. А я взяла и убежала к партизанам. В разведке меня ранило, и фашистский карательный отряд забрал в плен. Били. Ногти на пальцах вырывали, но я выжила и им ничего не сказала.
А когда наша армия начала наступать, немцы меня с собой угнали. Заставили копать рвы, чтобы ты, милый, не мог на танке проехать. Я работать не стала, снова убежала. Меня опять схватили и отправили в Германию, в Лигниц. У жирной фрау Гюнке работала прислугой. Сколько волос я там своих оставила: выдрали. Сколько раз меня по щекам ремнем били, кочергой по спине. Сын этой фрау Гюнке, фашист, золотые горы сулил мне, но я снова убежала.
Ой, Вася, милый, если бы не ты у меня, ничего бы я этого не вынесла. Не видал бы ты больше свою белобрысую Катеринку. Ты и не знаешь, как я люблю тебя! Ведь только раз, только раз целовала я другого. Это когда из Германии уже добралась до Бреста, меня зацапали гады и бросили в тюрьму. А когда в город ворвались наши и нас освободили, я поцеловала какого-то маленького артиллериста. Ты прости меня, Вася, но я была так рада, так рада. И все ходила по городу - тебя искала среди танкистов.
Теперь я знаю, что ты жив, любимый мой, и с утра до утра буду ждать твоих писем. А по вечерам хожу на горку провожать солнышко, как это делали мы с тобой когда-то.
Крепко, крепко целую тебя! Катя.
Как я тебя люблю!"
Николай прочитал все без передышки. Затем он положил письмо на стол и принялся подковыривать булавкой фитиль в гильзе снаряда, из которой была сделана лампа-коптилка. Ординарец, как пришел, хотел было подкладывать дрова в печку, но так и простоял с поленьями в руках. Черемных шумно высморкался в платок и взял письмо в руки:
- И почерк похож…
- Значит и характер похож, - уверенно сказал Николай и добавил: - Ты дай адрес, - напишем твоей Кате, что ее гвардии старшина скучает, лежит, бедняга, целыми днями в землянке без дела и почитать ему нечего.
Старшина не заметил иронии.
- Ну, нет, товарищ лейтенант! Обидится, что пожаловался. Катя - гордая…
- Правильно, Александр Тимофеевич. Все настоящие русские женщины гордые. И не надо их обижать всякими подозрениями. Так?
- Так. - Старшина собрался уходить, - Разрешите быть свободным?
- Писать ей будешь - от меня большой привет передай. А приедем домой - я у вас на свадьбе дружкой буду. Возьмете?
- Обязательно, товарищ лейтенант.
Пока они, долго не выпуская, жали руки, в дверь опять постучали. Вбежал Юрий. Старшина попрощался, и они с Юрием чопорно козырнули друг другу. Николай протянул Юрию только что читанное письмо.
- Взгляни-ка!
Юрий быстро пробежал его глазами, потом стал внимательно читать с начала до конца.
- Это кому пишут?
- Одному нашему механику. Тебя кто-нибудь так любит?
- Нет, - покачал головой Юрий. - А тебя?
Николаю хотелось поскорее узнать, как Юрий встретился с Соней. Не отвечая ему, он спросил:
- Ну, как Соня? Давай, садись, рассказывай.
- Ничего.
- Виделись? Что она говорит?
Юрий нехотя ответил:
- Прочитала мне нотацию за то, что я позывными радиостанции у себя на машине сделал "Соня".
- Да ну? На самом деле? Вот это ты здорово придумал! - засмеялся Николай.
- Что ж тут смешного? - обиделся Юрий.
- А как же? Конечно, смешно. Знаешь, раньше рыцари были - имя возлюбленной на щитах писали.
- Ну что же? Доблестные рыцари были! - раздраженно сказал Юрий.
Николай видел, что Юрий не в духе. Но все же сказал, придавая словам глубокое значение:
- А вот я читал - русские богатыри выковывали на своих щитах: "За Русь". И это были по-настоящему отважные воины. Получше твоих рыцарей воевали! Ну, ладно, не злись. А что она тебе посоветовала? Ты объяснил ей, почему так задумал?
- Что объяснять? Сама должна намек понять. Так нет. Правильно говорят, что женская душа - потемки. Говорит, надо, как у всех сделать что-нибудь ветренное - "Ураган", "Тайфун", "Шторм". Предложила мне "Вихрь".
- Ха-арошие позывные!
- Ничего хорошего. И будет только одно "хр - хр" слышно.
- Так можно "Вихорь" говорить, по-уральски - "Ви-и-хо-орь".
- Все равно мне не нравится.
- Ну сделай "Зефир" или "Эфир", чорт возьми. "Ночной зефир струит эфир"… Прямо как у классика будет.
Юрий взглянул с укоризной.