Так вот разыскивали мы однажды мину, которую, по донесению дозорной службы, фашистский самолет сбросил в опасном для наших кораблей месте. Иду я по грунту и пристально всматриваюсь в подводный сумрак. А мимо меня то рыбина проскочит, то кот проплывет. Долго ходил я и все же нашел. Вижу: лежит, как большой черный шар. Подхожу, и вдруг из-за этого шара выплыли и уставились на меня два круглых зеленых глаза. Горят, как фары автомобиля. Я остановился. Таких глаз мне еще не приходилось видеть. Сначала я подумал, что это электрический окат. Но всматриваюсь и вижу в сумраке смутное очертание какого-то большого пузатого мешка с огромной головой. И от этой головы во все стороны расползаются толстые змеевидные отростки метра по два длиной. "Что за черт!" - думаю. А когда понял, что это такое, даже назад отшатнулся. Верное слово.
- Кто же это был?
- Оказывается, меня поджидал большущий спрут.
- Ну?!
- Да. И сразу мне вспомнилось все, что я раньше читал или слышал о них. Мне вспомнилось, как один спрут вышел ночью на берег, где стояли бочки с рыбой, взял одну бочку своими лапами и с треском раздавил ее. Карауливший сторож испугался и побежал звать на помощь народ, а собака кинулась на спрута, но, схваченная сильными и гибкими ногами, была тут же задушена. Мне вспомнилось, как один капитан парусного судна, застигнутый в пути безветрием, решил от нечего делать почистить снаружи свой корабль. Сделали из досок беседки, спустили их на веревках за борт, и матросы принялись скребками наводить чистоту. Вдруг со дна моря поднялся спрут, обхватил ногой стоявших рядом двух матросов и стащил в воду. Другой ногой он захватил третьего матроса, стоявшего у борта, но захватил вместе с вантами и стащить в море не мог, но и бросить не хотел, и, обвившись, как удав, стал душить матроса так, что у того захрустели кости и потемнело в глазах. На его крик сбежались товарищи и топорами отрубили спруту ногу. Хищник скрылся в воде, утащив с собою двух матросов, а третий, хоть и остался на корабле, но спрут успел так изломать ему кости, что с наступлением ночи он умер... От этих мыслей у меня даже под ложечкой заныло. Стою и просто не знаю, что мне делать. А он неотрывно глядит на меня своими холодными зелеными глазами и, чувствую, приковывает меня к себе, как удав гипнотизирует свою жертву. Рука моя инстинктивно потянулась к ножу, но, как на грех, ножа на этот раз у меня с собой не было.
- Ну и что же вы?
- Слышу, спрашивают меня по телефону: "Как там, нашел или нет?" - "Нашел, говорю, да не знаю, что делать". - "А что такое?" - "На спрута напоролся. Лапы метра по два. Сидит рядом с миной и так на меня глядит, что мороз по коже продирает". Наверху помолчали, потом слышу голос командира: "Золотов, стой так и не шевелись. Слышишь? И на всякий случай держи побольше воздуха в костюме. Он ждет, что ты будешь делать. А ты молчи. Тебе время надо выиграть. Если пойдет в сторону, следи, не давай ему зайти с тыла. Сейчас я приду к тебе на помощь. Слышишь?" - "Ладно", - говорю, а сам стою как прикованный к его глазам. Вижу: он тронулся и не в сторону, а прямо на меня. Ползет, как танк, а я гляжу на него и холодею от страха. Верное слово. Да и сами понимаете, что я мог сделать голыми руками? А этот огромный хищный паук, медленно переставляя свои извивающиеся, как змеи, ноги, подползает ко мне все ближе и ближе и глазами так насквозь и пронизывает. Но я стою как вкопанный, только кисти рук судорожно сжимаются в кулаки. Вот уже до него рукой подать, и я вижу, что туловище у него горбатое и покрылось слизью, как прибрежный камень-валун. Голова, что перевернутый котел, и впереди торчит кривой, как у орла, клюв. Восемь ног, как восемь серо-зеленых удавов, выгибаясь, отсвечивают снизу белыми присосками.
Придвинулся он ко мне так, что я и дышать перестал, остановился, ощупал меня глазами снизу доверху и приподнимается, чтобы схватить. Что делать? Уйти все равно не уйдешь и выбрасываться наверх - глубина большая, да и поздно. И двинулся я на него.
- Ну?! - упавшим голосом сказал кто-то из курсантов.
- Да. И вижу: он испуганно замер. Я смелее. Он качнулся и покраснел как рак. Потом вдруг шарахнулся в сторону, выпустил какую-то чернильную жидкость и, часто работая своими ногами, уполз в темноту. Смотрю, и глазам не верю. А вокруг меня становится светлее и светлее, и справа подходит ко мне водолаз с ярким электрическим фонарем в руке.
- Так, может быть, он огня испугался?
- А кто его знает, - улыбнувшись, ответил Золотов и, взглянув на часы, поднялся продолжать занятия.
ПОПУТЧИК
Как-то вскоре после войны мне, работавшему тогда корреспондентом севастопольской газеты, пришлось идти в Балаклаву пешком. Трамвайную линию, что была до войны, немцы разрушили, автобусов еще не было, и люди либо ждали за городом попутной машины, либо отправлялись, как говорят, на своих на двоих. Ходьбы там часа два с половиной, и в хорошую погоду пройтись одно удовольствие, особенно если попутчик или попутчица попадаются приятные. Именно так и было. День выдался не жаркий, хотя стоял и август. Выйдя из города, я увидел сидевших на траве у дороги несколько женщин, кто с корзиной, кто с сумкой, а чуть поодаль стоял моряк и читал газету. Фуражка с козырьком. На погончиках - по две золотые нашивки. А фланелька и синий воротничок новенькие, с иголочки. "Должно быть, интендантская служба", - подумал я и, подойдя к нему, спросил:
- Давно ждете, старшина?
- Да, уже порядочно, - охотно ответил он глуховатым голосом. Лицо у него было красное. Нос большой. Глаза светлые, спокойные. Я вынул папиросы, закурил сам и угостил его. Узнав, что я тоже направляюсь в Балаклаву, он предложил:
- Пошли пешком. Чего тут стоять.
Я согласился, и мы тронулись в путь. Дорога, поднимаясь все выше и выше, холстинной лентой бежала мимо побуревших придорожных трав и темных глазниц воронок, мимо каменных развалин и сохранившихся дотов и дзотов. В канавах и на полях еще лежали покрытые ржавчиной рамы от грузовиков и продырявленные башня танков. Все кругом напоминало о недавних боях. Попутчик мой оказался необыкновенно спокойным, говорил неторопливо, но охотно. Мы познакомились, и я узнал, что фамилия его Сергеев, что служит он в дивизионе подводных лодок и уходить из флота не собирается.
- В переделках не приходилось бывать? - осторожно поинтересовался я, видя, что на груди у него никаких наград нет.
- Было всякое, - спокойно и просто отвечал он. - Наше дело такое: в воду - так в воду, на дно - так на дно.
- Как на дно? Вам и на дно приходилось идти?
Сергеев посмотрел на меня и тихо усмехнулся.
- Страшного ничего нет. У меня профессия такая. Водолаз я.
- А-а. Тогда конечно.
- Но один раз думал, что придется отдать концы.
- Да?
- Да-а...
Мы поднялись на холм и поравнялись с небольшим домиком, одиноко стоявшим с правой стороны дороги. Домик был обшит тесом и выкрашен в желтый цвет. Двор и зеленый виноградник обнесены новым заборчиком. Чувствовалось, что здесь живет человек хозяйственный. Мне хотелось пить, и я сказал Сергееву:
- Винограда тут нельзя купить, не знаете?
- А это мы сейчас узнаем, - ответил он и направился к калитке. Я остался ждать у дороги. Во дворе к нему под ноги с лаем подкатилась лохматая коротконогая собака. Но он шел, словно не замечал ее. На крыльцо вышла женщина в пестром халате и заставила собаку замолчать. Поговорив с хозяйкой дома, Сергеев вернулся и объявил:
- Через пять минут принесет.
Мы сели возле заборчика на траву, закурили. По дороге мимо нас прошла на Балаклаву грузовая машина, и сидевшие в кузове женщины помахали нам руками. Но ни я, ни мой попутчик ничуть не пожалели, что пошли пешком.
- Так, значит, один раз думали, что придется отдать концы? - сказал я, возвращаясь к начатому разговору.
- Было такое дело, - коротко ответил он.
Я попросил его рассказать поподробнее. Он снова чему-то тихо усмехнулся и, чуточку помолчав, сказал:
- Интересуетесь? Ну ладно, расскажу. По приказу командования наш дивизион подводных лодок менял базу, переселялся из одного порта в другой. Ну вместе с лодками шла и наша "Матка". Так мы свой пароход зовем. Он у нас вроде плавучего общежития. Когда опасная зона кончилась, лодки ушли выполнять задание командования, а мы пошли дальше, охраняя сами себя. Чтобы фашист не продырявил нас торпедой с подлодки, шли мелями, неподалеку от берега. А туманный день укрывал нас от "юнкерсов". Все было нормально. Но тут нанесли нас черти на рыбацкие сети или, может быть, сети откуда-то принесло, только намотала их "Матка" на винт - и стоп. Вызывает меня командир корабля и говорит: "Сейчас спустят на воду баркас. Берите, сколько вам надо, матросов, грузите водолазное снаряжение и немедленно очищайте винт. И побыстрее. Положение наше вы сами знаете какое, туман век держаться не будет". - "Понимаю, говорю, товарищ капитан второго ранга". Спустили баркас, погрузили снаряжение и подплыли к корме. Оделся я, взял с собой нож и полез. Под корму парохода подвели пеньковый конец, и я, перебираясь по нему руками, добрался до кронштейна. Вижу, сети так навились, что винт стал похож на огромную куклу. Я отпустился от подкильного конца и перебрался к винту.
- А на чем же вы стояли? - спросил я.
- Стоять там не на чем, - все так же глуховато и неторопливо отвечал он. - Как говорят, ни стать, ни сесть. Висеть приходится. Устраивать беседку некогда.
- А как же работать?
- Ничего. Одной рукой держишься, а другой работаешь.
- Сколько ж так продержишься? Ведь вы же груз надеваете, и он вас книзу тянет.
- Верно. Грузу мы надеваем пять пудов.
- Ну вот.
Сергеев снова тихо усмехнулся.