Сыр, как и все на земле, кончился, и мать вновь стали одолевать мучительные мысли о поисках пищи. "Брат, скорей бы приехал брат!" - мечтала она, и облик брата возникал в воображаемом пару кипящих кастрюль, шипении жареных котлет, сухом треске разламываемых галет…
Мать достала из шкатулки кольцо - свою последнюю драгоценность - и лихорадочно перебирала в памяти знакомых, которые могли бы помочь выгодно его обменять на продукты.
И в этот миг снова раздался стук в дверь. На пороге стоял румяный и оживленный Пашкулич.
- Ой, - воскликнула радостно мать, потому что связывала уже с его приходом надежды.
- Проходил я рядом, горемыка, дай, думаю, наудачу постучусь, авось добрым взглядом разживусь.
- Раздевайтесь, проходите, я чай сейчас согрею, - захлопотала мать.
- Чай - это хорошо, а к чаю мы что-нибудь накумекаем, - и Пашкулич выложил на стол пачку галет, пригоршню конфет "Мишка на Севере" и красную головку сыра.
- Ой, что вы! - покраснела по-девчоночьи мать.
Закипел чай, и все втроем сели за стол.
- Как здоровье ваше? - профессионально спросила мать.
- Плохо, - сокрушенно уронил голову Пашкулич, хотя выглядел - плакаты бы с него писать!
- А что? - с тревогой взглянула мать.
- Работа ответственная, нервная система не выдерживает порой, - уклончиво заметил гость, и все замолчали, чувствуя что-то запретно-секретное за этими словами.
Пашкулич пил и ел нехотя, вроде как собираясь с мыслями, готовясь к важному для себя разговору, - он многозначительно поглядывал на парнишку. Наконец и до матери дошло, что он, Пашкулич, хотел бы остаться с ней наедине. И она сказала просто, обращаясь к сыну:
- А. теперь на боковую, живо!
Сын перешел в соседнюю комнату, лег на диван, но ему было слышно, как говорят взрослые.
- Благодарность наша безмерна, сами знаете, какое время, - произнесла мать.
- Да что уж там… Теперь каждый, чем может, друг другу должен…
- Конечно, друг другу… - подхватила мать.
- Я бы к вам, - вдруг напрягся голос Пашкулича, - товарищем заглянуть желал бы…
- Да, пожалуйста, - простодушно согласилась мать.
- Ну, мы там закусочку бы соорудили - того, другого, четвертого… Малыша бы после в сад выпустили, а сами бы свои разговоры разговаривали.
- Да я бы всей душой, - отозвалась мать.
- Товарищ мой в чинах, его еще уговорить надо прийти, ну, а коли придет, уважение оказывать…
Мать вскинула брови.
- Мы семья интеллигентная, умеем встречать гостей.
- Да уж ясно! Да уж ясно!.. Я не к тому, чтоб как тарелку поднести, а к тому, чтобы все сообразить.
- Слушаю вас, - удивилась мать.
- К тому я, - подбирал слова Пашкулич, - что я посередке беседы вдруг "бряк" со стула сделаю, на пол.
- Что? - не поняла мать.
- Ну, "бряк" со стула, и забьюсь до синевы на полу, аж до пены на губах… Эпи-лепти-че-ски, - по складам выложил он. - А вы меня таковым и аттестуете на глазах у товарища. - Да зачем это вам?
- Да затем, - четко и зло сказал Пашкулич, - что на фронт меня намереваются отправить, а мне туда рановато еще… Продержусь малость, тогда меня замначальником военторга смогут сделать… Это из завмагов-то! Тут, главное, недельку, две, три задержаться. Вот вы и поможете мне, а уж мое спасибо - до пупа! - развязно добавил Пашкулич.
Мать молчала, сын понял, в каком смятении находилась она. Наконец она тихо сказала:
- Но это подлог.
- Да никакого подлога! У меня вся уже эпилептика разработана, как на репетиции. Вам проштамповать на глазах у начальника - и прощай блокада для вас навсегда!
Сын весь сжался в комок, все соображая и ожидая ответа матери. Он так ждал приезда своих дядей, они ему снились ночами - в белых полушубках, ремни крест-накрест, у каждого в руках по плитке шоколада. Ему чудилось, что они все время, без перерыва, долбят фашистов… А этот бугай не хочет быть с ними, чтобы долбить. "Эпилептик!" Он знал, что это такое. Их сосед по лестнице бился в падучей, но во всамделишной падучей.
- Малыша ведь спасать надо, - донеслись вкрадчивые слова Пашкулича.
- Нет, Пашкулич, я вам не сделаю фальшивки. - И сын понял, что мать не сделает. Если она кого-либо называла по фамилии, этим выражала свое крайнее неодобрение и несогласие.
- Ну, что ж, бывайте, подберем нужные кадры, а вам - доброго здоровьица, - с издевкой протянул он. - Уж, извините, сырок за визит неласковый оставлю, а галетки и конфетки прихвачу.
Мать молчала, и слышно было, как Пашкулич прокопытил крепкими каблуками до двери. "Господи, - думал сын, - что сейчас в душе у матери! Отказаться от еды, оставить меня голодным, ради чего? Кто ее проверит? Бьется человек в падучей - ну, и дала бы справку. Кто проверит? Как бы мне сделать, чтобы не хотеть есть!" - уткнулся в подушку и, зажмурив глаза, снова видел дядей, молотящих фашистов, а у фашистов были бесстыжие рожи Пашкулича.
Наутро мать подошла к сыну, темные подглазья были еще чернее. Видимо, она не спала.
- Сын мой, - спросила она в раздумье, - ты смог бы украсть?
- Я еще об этом не думал, - честно признался он.
- И не думай, мой мальчик, - слабо улыбнулась она. - А как ты считаешь, мы выживем? - мать заглянула ему в глубь глаз, словно сама вычитывала ответ в них на свои слова.
- Обязательно! - заорал он и обнял мать, чувствуя, что делает что-то самое нужное сейчас для нее.
Через несколько дней опять раздался стук в дверь. И все было как в сказке: на пороге стоял мамин брат.
Димка
Димка был на два года старше меня. Но он нисколько не выделялся среди моих сверстников и ни на какое главенство не претендовал. Единственный раз мы почувствовали свою зависимость от него, когда он раздобыл старинный пистолет-монтекристо с изящной перламутровой рукоятью. Мы ходили на задний двор и стреляли в глухую кирпичную стену. Пульки были почти игрушечные, они щелкали по кирпичу, делая едва заметные отметины. Однако участковый прознал о нашей забаве и Димку как зачинщика и владельца пистолета водил в милицию. Там допытывались, откуда пистолет. Перламутровый монтекристо отобрали, а Димку, поругав, отпустили.
- Ну, что там было? - спрашивали мы.
- Пустяки, - равнодушно отвечал он, - я сказал, что в хламе нашел… Участковый пальцем погрозил, а так ничего…
Мы разочарованно замолчали - Димка не выглядел в этой истории героем.
И вдруг он исчез.
- Уж не случилось ли что? - забеспокоились мы на третий день, не встречая его на улице, и зашли к нему домой.
Оказалось, что Димка ушел… в армию. Ну, конечно, не в разведроту и не в танковую часть, а всего лишь в армейскую сапожную мастерскую. Но все равно он числился рядовым и стоял на армейском довольствии.
Мы поудивлялись его скрытности, а потом занялись своими делами и о нем вспоминали не часто.
Осенью он появился собственной персоной: шел, браво постукивая каблуками, а на груди у него сверкала, отражая солнце, медаль "За отвагу".
Димка посмотрел на нас и сказал покровительственно:
- Привет, земляки.
- Здравствуй, - поспешно ответили мы.
- Растете? - по-взрослому спросил он.
В его вопросе сквозило явное пренебрежение к нам, но мы старались этого не замечать.
- Ты надолго?
- В отпуск. Видите, - он потрогал медаль, - фашиста пристрелил…
- Да ну?! - хором воскликнули мы.
И тут Димка стал прежним Димкой, пропал весь его важный вид. Ему страшно хотелось рассказать, как прикончил фашиста. Он присел на бревно.
- Метель жуткая началась, мело три дня подряд… Все траншеи забило. А наши снайперы больше всего такую погоду любят. То есть не самую метель, а как только она кончится. Тогда хочешь не хочешь, а надо окопы от снега очищать. Вот тут и жди, что немец голову высунет. Упросил я сержанта Петрова взять меня с собой. Взял. Залегли мы. Час ждем, больше… Замерзаю совсем. Уж и винтовку в сторону отложил. И вдруг видим: два немца осторожно с лопатами пробираются по брустверу, чтоб скорее в другую часть окопа проскочить. До них метров двести не было. Петров мне шепчет: "Первый мой…" Я во второго как дам - он ткнулся, лопата в сторону отскочила. Потом меня командир полка лично отметил, сыном полка назвал и медаль вручил…
Отблеск Димкиного подвига падал и на нас - ведь мы все-таки были товарищами. До самого отъезда Димки мы ходили с ним по улицам, и другие мальчишки нам завидовали, потому что у них не было такого своего Димки.
Вскоре он уехал. И больше уже не приезжал на побывку домой.
…Совсем недавно я возвращался после работы домой и неожиданно на углу Большого проспекта и Введенской услышал резкие гудки автобуса. Я оглянулся. Распахнув дверцу, ко мне тянулся… Димка. Я бросился к нему. Машины выстраивались вслед за его автобусом, шоферы нервничали и выскакивали из своих кабин. А я жал Димке руку, улыбался, и мы что-то говорили друг другу. Засвистел милиционер, подбежал ко мне.
- Ваши документы! Вы нарушаете правила…
Тут я сообразил, что мы с Димкой так ни о чем и не договорились.
- Запиши телефон! - закричал я. - 32-7…
Димка закивал и вытащил из кармана карандаш.
- Поезжай! - рявкнул милиционер.
- Запиши, - кричал я.
- Пройдемте в отделение, там разберемся, - сурово сказал милиционер.
Димка уже сворачивал за угол. Вокруг меня стояла толпа любопытных. Какая-то бабка объясняла!
- Прямо в карман - и бежать. А на вид - посмотрите - и не скажешь, да и не молодой уже…
Оправдываться было бесполезно, и я пошел с милиционером.
Я шел и думал: когда же теперь позвонит Димка?