21
Бригада вдруг получила приказ передислоцироваться в Васильково. Ожидалось, что сюда прибудет верховный главнокомандующий президент Бенеш, прилетевший специальным самолетом в Москву и подписавший там договор о дружбе и сотрудничестве с Советским Союзом. Точная дата визита пока не была известна.
На фронте продолжались ожесточенные бои. Но бригада очутилась в оазисе тишины. Днем она готовилась к торжественному смотру, вечером - концерты, лекции, кинофильмы. Это была почти мирная гарнизонная жизнь.
По мостику через речку перебирался джип. Яна увидела, что в нем сидит Иржи, он возвращался со строевых занятий. Она побежала ему навстречу. Джип остановился, из него выскочил Станек:
- Давно ждешь?
Она ждала почти час, но сказала:
- Нет.
Они пошли по берегу речки. Голый ольшаник сплетался над поверхностью воды в готический свод, в бесконечную галерею.
У Яны дежурство в девять утра. У Иржи, она знала, свободное время до одиннадцати вечера, потом он тоже будет дома, нельзя отлучаться от телефона. У них масса времени: после обеда, целый вечер и, вероятно, часть ночи.
Она показала на сплетенные ветки:
- У нас в саду тоже была беседка, но не из ольшаника, а из яблонь. И от беседки к дому шла уложенная плитками дорожка.
Улыбнулась ему. На губах застыл невысказанный вопрос: а куда мы придем по этой дорожке?
Он остановился у большого дерева, прислонился к стволу, притянул Яну к себе.
Над их головами скрипел, раскачиваясь на ветру, надломленный сук. Вверх, вниз, вверх, вниз. Он боялся, что это напомнит Яне о превратностях войны: радость, горе, радость, горе.
- Слышишь? - сказал он веселым голосом. - Качели. Как у нас на праздник. Только оркестра не хватает…
Едва слышные раскаты канонады долетали сюда из бесконечной дали, а порывистый ветер относил их еще дальше.
- Тебе не холодно?
Она озябла. Но сказала:
- Нет.
Он не поверил. Вел дальше, согревая ее руки в своих.
На одном дереве в ветвях - большие гнезда. Они подошли ближе - посмотреть. Не гнезда, это были пучки омелы. Созревшие ягоды белели среди листьев.
Яна сказала:
- Я видела омелу только позолоченную. Мама всегда доставала ее к рождеству. Приносит счастье… - Тепло ладоней Станека согревало холодную руку Яны. - Где мы будем на это рождество? Вдруг останемся здесь до рождества и придем сюда за омелой?
Он взглянул на дерево. Ольха, пьющая живительную влагу речки, подняла омелу, казалось, к самому небу.
- Слишком высоко, - проговорил Станек.
Яна была счастлива. Ее рука в руке Иржи. Она ладонью погладила его ладонь.
День кончался. Холодное солнце зашло. Они пошли в город.
Показались первые раскиданные тут и там хаты, словно выбежавшие из города в поле и на луг. Холодный ветер гулял по пустым, необработанным полям.
Хаты приближались. Из печных труб вместе с дымом летели искры, кружась над крышами, как рои светлячков. Хаты обещали тепло. Манили. Яна и Станек шли все медленнее, все неувереннее. Все крепче, все покорнее прижималась к Станеку Яна.
Он локтем толкнул калитку. Она спросила:
- Где мы?
- Здесь я живу.
Он вел ее через палисадник. Говорил быстро и тихо.
- Я приготовлю чай. Ты вся закоченела…
Вошли. Он снял с нее шинель. Усадил за стол. А сам принялся за чай. Нашел сахар.
Леош пришел спросить, может ли он пойти в кино. Разумеется. Затопали сапоги. Дверь хаты весело стукнула. Потом стукнула калитка, словно кто-то хлопнул в ладоши.
Станек принес флягу с дневной порцией водки. Пайковый ужин разделил на две части. Одну положил на тарелку и протянул Яне:
- Ну, маленькая, не заставляй себя упрашивать.
- Маленькая, согрейся, кушай! Маленькая? Я уже давно не маленькая!
Улыбнулся:
- Как же не маленькая? Ты моя маленькая! И жизни еще боишься.
- Жизни боюсь, ты прав… Пять лет у меня нет дома, пять лет кочую с места на место, чего я только не перевидела! Боюсь жизни, это правда. Маленькая? Нет, Иржи! Потому и боюсь, что уже многое видела, многое потеряла. - Она грустно посмотрела на него: - Не такой я представляла свою жизнь. Я всегда о чем-то мечтала. Мечтала после окончания школы поглядеть мир. Это исполнилось даже раньше. Я увидела мир, но какой? - Она посмотрела на завешенные окна: - Я не хочу этой слепой жизни! Она пугает меня. Лучше бы я умерла…
- Не говори так, Яна. Мне не нравится, когда ты такая.
- Я не была такой - это потом пришло.
- Ничего не говори! Я все знаю.
- Я несчастна.
- У тебя разве нет тут никого, кто вместе с тобой несет твой груз?
- Папа?
Он слегка улыбался:
- Ты никого не знаешь, кто любит тебя сильнее, чем он?
Голос ее вдруг окреп:
- Мне надоели все мои страхи! Хочу немного радости. Могу я этого хотеть?
Он знал, почему она спрашивает. "Я третий. Я на очереди. Что нее мне руководствоваться ее страхами, а не своей любовью?" Он подошел к ней.
- Теперь я - твой мир, а ты - мой. Так говорят влюбленные уже тысячи лет. Согласись, они правы. - Он обвел нетерпеливым взглядом ее лицо, ища согласия. Губы. Глаза. Опять губы. Не дожидаясь, ответил за нее - Ты так хочешь, правда, хочешь?
- Я хочу того, что хочешь ты.
В перерыве между частями Леош вышел из кинотеатра. Достал из кармана кусок газеты, свернул самокрутку. Фильм был о любви. Леош думал о нем и вспоминал деревню, где высшая справедливость дала ему возможность вкусить любовного наслаждения с Мици. Он со смаком затягивался и мечтал: война кончится, мой первый маршрут - к Мици. Бычок уже обжигал пальцы, он бросил его в грязь. Затоптал.
- Боже мой, - спохватился он.
Побежал назад в кинотеатр, на свет. Поспешно ощупал карманы. Неужели он свернул цигарку из листочка, где Мици написала свой адрес?! Он вытаскивал из карманов свое барахло: нож, пуговицы, копейки, вывернул все карманы - листочка с адресом не было.
Он вошел в зал. Печаль всей своей тяжестью придавила его к стулу.
В комнате уже не появлялось ни теней павших, ни теней живых. Здесь был только Иржи, и еще Яне казалось, что вокруг разливается яркий свет - невидимый, но яркий. Война одарила ее этим удивительным светом, озарением, но Яна забыла о войне.
Он почувствовал тепло ее дыхания:
- Иржи.
- Ты моя… - и умолк, целуя ее, не отрывая губ.
На улице пошел снег. Снежники падали беззвучно. Большая, тяжелая сразу же прилипала к маленькой и сливалась с ней. Они кружились, опускаясь все ниже и ниже.
- Почему это не произошло раньше? - вздохнул Станек.
Только своими самыми прекрасными минутами человек хотел бы наполнить все грядущие дни и все минувшие. Многие годы вперед и многие годы назад наполнить ими. Не знать, когда они начались, не знать, когда кончатся.
- Но теперь так будет всегда, - сказал он.
К югу от Василькова грохотали орудия. Их грохот долетал сквозь падающий снег к самому домику, барабанил в окна.
- Когда мы будем дома, Иржи? Через год? Через два?
- Год? Два? И думать нечего! Скоро конец войне, очень скоро. Я сегодня был на допросе пленного полковника. - Он совсем иначе повернул его слова: - Германия вся разбита, сожжена. Союзники ежедневно бомбят ее, всюду развалины, голод, саботаж, даже их собственные офицеры теряют надежду на победу. - Вспомнил о предсказаниях полковника: вы тоже, бог свидетель, уже не увидите Прагу, и закончил упрямо: - Скоро мы увидим Прагу, поверь мне!
Снежинка за снежинкой, городок обрастал ими, словно белым мехом. Они падают в безветренной тишине - воздушные песочные часы. Много секунд, много минут, несравнимо более богатых здесь, на фронте, чем там, в мирной жизни.
- Любишь меня?
- Люблю, люблю…
В затемнении появилась светлая щель. Утро. Не хотели расставаться. Только мысль: вечером будут опять вместе, примирила их с утром. Они сняли светомаскировку. Белым-бело. Не видно никаких дорог. С яблони за окном осыпались комочки снега, оставляя на белом меху ямки. Предатель-снег!
- Мои следы поведут от тебя к нам. Все увидят! Что скажет папа? Всю ночь! - Она обежала взглядом нетронутую поверхность снега. - Отпираться бесполезно.
- Зачем отпираться?! Мы же любим друг друга! Сегодня знаем только мы, что принадлежим друг другу. Но пусть знают все. Я уже вижу, что иначе покоя не будет.
- А что скажет майор?
- Майор однажды сказал: счастливый солдат - самый лучший солдат.
Станек стоял на крыльце и смотрел, как ленточка следов в снегу тянется за Яной словно кабель. Он весело рассмеялся: "Новая линия связи. Отпечатки валенок на снегу как сигналы морзянки: люб-лю, люб-лю. Эти ямки с фиолетовой тенью на донышке ведут от меня. Пусть скорое ведут ко мне!"
Панушка закашлялся. Потом сел на тюфяке.
- Я была у Иржи, - быстро сказала Яна, предупреждая его расспросы.
У Панушки были свои принципы, но все они годились для мирной жизни. Но на войне? Никто не может видеть столько красоты в мирной жизни, сколько солдат-фронтовик. Он мечтает о ней. Хочет иметь ее хоть чуточку и в окопах. Он по себе это знает: уже пять лет таскает за собой броумовский рай, хотя понимает, что он навсегда потерян. А что же говорить о молодых?
Панушка озабоченно думал. Станек горяч. В бою безрассуден. Не безрассудно ли отдается он и любви? А если посмотреть с другой стороны, - Яна счастлива. Что же еще желать своей дочери? Подождите до свадьбы? А кто скажет, когда у них будет возможность сыграть свадьбу? В этом году, в будущем или никогда?