Эмча потянулась к мягкой белоснежной марле. Отдернула руки. Стерильный бинт для перевязок. Боржек не дождался бинта на свою рану. Получил вторую - и, возможно, именно она была смертельной. "Йоза! Как ты мог?"
"Вероятно, я ничем не помогу Эмче, если выясню все точно. Калашу - тоже. Но это лишь два человека. А другие? Их больше, и они должны знать все", - подумала Павла. Она направилась к врачу.
Павла с врачом рассматривали боевую карту Киева. Еще раз проверяли размещение сестер и врачей в тот момент, когда у батальона Рабаса был оголен левый фланг. Там тогда было больше всего работы, туда все стягивались… Нашли место, где пролегала линия связи с "Андромедой". Но от нее медпункт был далеко.
Врач вынул из дела справку об убитом.
- Ничего чрезвычайного. Случай абсолютно бесспорный, - и прочел: - Взрывом снаряда оторвана половина лица - вены вскрыты. Смертельное ранение.
- Других ран не было?
- Да. Позже, еще одна рана. Прямое попадание в сердце. Но смерть наступила раньше, после первого ранения. - Он сунул справку в папку, захлопнул ее. - Теперь я вспомнил: доктор Эмлер говорил, что парню повезло - долго не мучился.
- Солдату всегда везет, - грустно улыбнулась Павла. - Если ранен легко - повезло, что не тяжело; если ранение тяжелое - хорошо, что не смертельное; если солдат убит, то, как сказал доктор Эмлер, повезло, что недолго мучился.
Павла вернулась к Эмче и Яне:
- Выстрел Йозы был уже ни к чему.
Эмча не могла держать раскалывавшуюся голову. Подперла ее ладонями. Слабым голосом проговорила:
- Все-таки, зачем Йоза… зачем?
Павла сказала, утешая:
- Умирающего человека нельзя оставить: он не должен покидать мир один. Такого нужно взять за руку, проводить его - ты же знаешь. Но ни Станек, ни Йоза не могли этого сделать. А если бы Боржек умер в руках у фашистов… ты видела, что они творят. Я это видела уже под Мадридом.
Эмча смотрела на Павлу, глаза ее были влажны.
- Мы дрожим над каждой искоркой жизни, тлеющей в человеке, - сказала Павла. - Я знаю, тебе тяжко, ты любила его. Но и Йоза поступил так потому, что любил его. И не он убил Боржека, а немцы.
Влажные глаза по-прежнему были устремлены на Павлу:
- Сколько у нас с Боржеком было счастливых минут! Правда, урывками…
- Урывками, да? Знаешь, Эмча, что говорит герой "Белых ночей" Достоевского? "Боже мой! Целое мгновенье счастья! Да разве этого мало, даже на всю жизнь?"
В Павле оживало пережитое в Мадриде, Сьерра Гвадарраме, погибший возлюбленный, оживали редкие минуты счастливых встреч со Станеком.
Слезы текли по лицу Эмчи.
- Прощаешь Йозу?
Яна долго смотрела на Эмчу, улыбаясь, словно хотела перенести эту примирительную улыбку со своих губ на губы Эмчи. Только спустя минуту Яна услышала:
- Я уже простила его.
Весть о том, что брожение среди телефонистов начинает волновать уже не только Станека, но и самого начальника связи Давида, вползла в их комнату, словно что-то одушевленное.
- Я никогда не был против нашего Старика, - сказал Шульц. - Суровый, безжалостный… Да вы забыли, как он заботится о нас? Притащимся на новое место - он сразу же беспокоится, чтобы нам не выделили какие-нибудь лачуги, где продувает и подтекает.
Махат блуждал по комнате мутными глазами. Он не знал, что теперь хуже: то, что говорят ребята, или то, что Цельнер и Блага молчат.
- Опять какая-нибудь паршивая линия порвется, - раздраженно начал он, - надпоручик прикажет, и ты пойдешь в этот ад. Но, учти, не каждого ранит только в руку.
- И здесь так же было, - не слушая Махата, вспоминал Зап. - Уже темнело, штабисты давно в тепле, а он по грязи и слякоти обошел с квартирьером все хаты, пока нас как следует не разместил.
Махат не унимался:
- Сперва Боржек, потом я, теперь пусть готовится кто-то из вас.
- А еще он помогал нам подпереть потолок балкой, - продолжал свое Шульц.
- Это не всякий офицер стал бы, - добавил Ержабек.
Млынаржик, нахмурившись, посмотрел на Махата:
- И не всякий солдат оценит.
- У меня уже все позади, - сказал Махат подавленно. - Но вас это ждет. Вы несчастные. Скольких из вас он и Калаш не приведут с задания назад! - Махат повысил голос. - Командир, не имеющий ни на йоту сочувствия к солдату, устраивает для своих подчиненных настоящий ад. И в этом аду вы сгорите один за другим…
Млынаржик бросил на чашу весов в пользу Станека новые ботинки, которые тот ему раздобыл:
- А ботинки?! Они здесь ценятся не меньше, чем оружие.
Шульц полушутливо поддержал:
- В этих ботинках он теперь дотопает до своей Спаленой улицы.
Воцарилась тишина.
- Так, так, - посмеивался Махат, немного успокоившись. - Ботинки - а дальше и крыть нечем.
- Смейся, смейся! - В ногах у Махата стоял Калаш. - Но стоило над этим делом слегка приподнять краешек…
"Краешек? Какой краешек?" - Махат задумался.
- Довольно ты наживался на живых и мертвых. Сегодня этому конец. - Калаш подробно рассказал всем, как все случилось с Боржеком. - Для меня было бы лучше не стрелять. Но вам следовало бы спросить тех умирающих, что для них лучше: когда к ним приближается фашист-фанатик с тесаком в руке или… Только мой выстрел был уже не нужен.
- Значит, Боржека нельзя было спасти? - спросил кто-то из солдат.
- Да, врач подтвердил.
Махат чувствовал, что через "приподнятый краешек" к нему проникает обжигающий воздух, от которого жжет грудь. Нет, ледяной воздух. Его начало трясти. Над тюфяком Махата уже склонились ребята. Он не разбирал, где кто стоит, видел над собой одни разгневанные глаза.
- Здена, - кричал Цельнер. - Я думал, ты все точно знаешь.
- Все это ты затеял из-за своей сумасшедшей ревности.
- Ложные обвинения!
- Клевета!
Злые глаза, злые голоса, злые руки всюду вокруг него, и все-таки Махат собрался с духом:
- Нет, не ложь! Я был уверен, что я прав!
Калаш по-прежнему стоял у него в ногах:
- Что Станек убил, что Калаш убил - я знаю, такое тебе на руку: тебе лишь бы обвинить. Ведь на войне самое страшное - убить своего. - Калаш посмотрел на Махата. В его взгляде было что-то такое, что заставляло Махата отводить глаза. - Но Боржека убил не я и не Станек. Его убил снаряд. Станек выбрал Боржека и объяснил, почему выбрал. Но мог ли он предвидеть, что и снаряд выберет Боржека? Разве снаряд не мог убить меня? Или Станека? Надпоручик шел вместе с нами, хотя мог этого не делать, даже должен был этого не делать… А вчера в той долине он запросто мог получить пулю вместо тебя. И, может быть, не только в руку - вот это единственное, в чем ты прав. А знаешь ли ты, что ложное обвинение кого-нибудь в убийстве наказуемо? Знаешь ли ты, что все мы должны снова идти в ад, о котором ты говоришь и к которому нас так блестяще, черт возьми, готовишь? Не я, не Станек, а ты опасен для нас. Ты ставишь нас под угрозу. Всех! Всех до одного!
Махат молчал.
- Ну вот, теперь ты знаешь правду, теперь вы все ее знаете, - сказал Калаш. Он подошел к столу и принялся составлять тот злополучный рапорт, который никак не давался ему.
Млынаржик сел на скатанный войлок неподалеку от Махата. Рассуждал спокойно, будто не обращаясь к Махату:
- Эти ботинки, которые достал мне Старик, сами до Спаленой улицы меня не донесут. Но без Старика я не хочу идти дальше. Для меня несомненно, что к своему Вашику я дойду скорее с ним, чем без него.
- Паи надпоручик требует рапорт о личном составе, - крикнул Панушка из двери, - Калаш, готово у вас?
- Сейчас закончу, пан ротный. Сейчас - Калаш не успел договорить - дверь уже закрылась.
- Йоза, - бросился Цельнер к Калашу. - Обо мне тоже будешь писать?
- Не бойся, никого не пропущу, - сказал Калаш.
Ержабек смотрел, как строка к строке растет рапорт.
Он подсел к Калашу и тихо, так, чтоб его слушал только четарж, сказал:
- Йоза, ты подумал о том, к каким это приведет неприятностям? Ты подумал о том, что пережил Станек и что ему после этого еще придется пережить? Он хочет того же, что и мы, того же, что и партия, и ради этого - придет время - он много сделает. Так же, как для своего "паука".
- Я выполняю его приказ, - отрезал Калаш.
- Я вижу, что ты выполняешь. Но не будет ли это… - снова спросил Ержабек, - не будет ли это лишь завершением несправедливости, если этой бумагой ты усложняешь его положение?
- Я выполняю его приказ, - повторил Калаш, посмотрел на часы и быстро закончил рапорт на Махата, на ребят, которые поддались его влиянию, и, значит, на самого себя.
- Ну, если ты выполнишь его таким образом, дело это потом так просто в архив не сдашь. А ты должен был бы его выполнить так, чтобы рапорт в конце концов годился лишь для архива.
Калаш поднял глаза от бумаги, Ержабек, наоборот, над ней склонился.
- Что у тебя ушей что ли нет? Есть? Почему же ты не слушаешь, что тебе говорят?
- Ты меня задерживаешь!
- Этого я и хочу. Почему ты здесь пишешь только о том, что было? Почему ты сначала не убедишься в том, что есть сейчас?
Калаш быстро схватил бумагу, чтобы перевернуть.
- Минутку, Йоза. Ты не против, если я поговорю с ребятами?
Калаш оставил рапорт на столе.
- Только быстро.
Ержабек задавал солдатам вопрос за вопросом:
- Кто еще верит тому, в чем Махат обвиняет Станека? Кто хочет подать на Станека жалобу по примеру солдат в Англии, как советует Махат? Никто?.. Ты берешь назад все, что говорил по его адресу, Цельнер?
- Беру.
- Ты, Блага?
- Тоже.