- Прекрасная перспектива! - Станек рассмеялся, пытаясь скрыть свою растерянность. - Я буду прятаться на своем КП, в какой-нибудь лощине, ты где-то на переднем крае, скажем у Рабаса, тот всегда лезет в самое пекло, а мне прикажешь умирать от страха за тебя?
Большой кувшин оттягивал занемевшую руку. Но она крепко держала его, словно он был ее опорой.
- Речь не только обо мне, но и о тебе тоже. Для нас обоих лучше, если я буду от тебя подальше!
Лицо его посуровело. Однако он деланно засмеялся:
- Мне виднее, что для нас обоих лучше! - Он вырвал у Яны из руки кувшин, поставил на столбик и обнял ее.
Яна оттолкнула его:
- Нет! Как раз из-за этого за мной следят!
- По какому праву?
- Они не хотят, чтобы я любила тебя, а ты - меня.
- Может быть, мне взять у них разрешение?
Яна спросила вдруг:
- Тебе обязательно надо было посылать на "Андромеду" именно Боржека?
- Обязательно.
- Но ведь он был очень изнурен.
- А кто из нас в те дни но выкладывался до конца?
- И все-таки он больше устал, чем другие связисты.
- Это упрек с твоей стороны или со стороны "других связистов"?
- Не с моей.
- Тогда все ясно. Ребята ревнуют тебя ко мне и поэтому ставят мне в вину Боржека.
Станек и сам из-за гибели Боржека лишился покоя. Хотя он и знал, почему так поступил - это в самом деле помогло быстрому восстановлению связи с "Андромедой", - но все-таки винил себя.
- Кто же эти связисты? Назови!
Яна погладила его по руке.
- Кому ты больше всего нравишься? Скажи! Я растолкую этому негодяю…
Она представила себе, как он придет на пункт связи и в запальчивости наговорит много грубого, резкого или поступит опрометчиво, как в свое время с капитаном Галиржем. У того до сих пор, когда он вызывает Станека, голос строгий, официальный. Если она выдаст Станеку имя Махата, он непременно исполнит свою угрозу, а в результате наказанным будет не Махат, а Иржи.
Робко, едва касаясь, она гладила его по руке. Станек отдернул руку:
- Ну что? Узнаю я наконец?
- Я сама толком не знаю, кто об этом говорит. Может, никто и не говорит, просто настроение такое…
Настроение? Станек это ощутил уже на себе: его ребята, обслуживающие основной пункт связи, относятся к нему не как прежде. Он был даже рад, что в последнее время бригада без передышки меняла позиции и он успевал говорить с ними только о самом необходимом по службе. Но сейчас бригада уже давно стоит на одном месте, а он предпочитает подольше задерживаться у других связистов, разбросанных по всем подразделениям, а к этим еще ни разу не заглянул на огонек. Они всегда любили посидеть и поговорить с ним. Обрадуются ли они ему теперь?
- Изнуренный Боржек! Больше всех! Разве снаряд знал, кто из нас троих больше всего изнурен? С таким же успехом он мог попасть в Калаша или в меня! - Ему хотелось поскорее успокоить Яну. - Я командир, и я отдаю приказы. И отвечаю за них. Но не перед рядовым составом! - Он повысил голос - Я отдаю приказы не потому, что мне так хочется. К этому вынуждает меня война, фронт, а я, слава богу, язык фронта уже немного понимаю!
Станек говорил решительно, уверенно, но его уверенность вызывала в Яне противоречивые чувства.
- Дошло до тебя?! - спросил он.
Видел сам: не дошло! Вздохнул: о, прелести командирской жизни! В Киеве теряю Боржека, после Киева - старого друга, Галиржа, теперь у меня отнимают девушку и еще хотят оклеветать. Да, если бы на фронте человеку угрожали только снаряды!
- Идет война! А я - мужчина. Бесчувственный, жестокий. Когда в этом есть необходимость, ничего не поделаешь - бесчувственный, жестокий.
Она испугалась. Он ни перед кем оправдываться не станет, а отец сказал: еще капля - и чаша переполнится.
- Ну что? - Станек обхватил Яну обеими руками за талию. - Что теперь тебя страшит?
Она судорожно вцепилась пальцами в его плечо, прижалась к нему, чтобы быть ближе в эту минуту, когда скажет ему о своем решении:
- Отправь меня к тому же капитану Рабасу, хотя бы на время… - Она с отчаянием обнимала его, и только это давало ей силы досказать начатое: - Если мы не будем так часто встречаться… - вспомнила Махата, - ребят это не будет так будоражить, - закончила словами отца.
- Все будет наоборот! Мое свободное время - полностью твое! А твое - мое!
Пальцы, вцепившиеся в его плечо, ослабли, Яна медленно опустила руки. Молчала. Он почувствовал себя задетым, не услыхав от нее того, что ждал. Закурил и уставился перед собой. Вдалеке увидел солдат. Они несли котлы с обедом. Полдень. Самое лучшее время суток. Затишье. В котелках, словно пестики в ступах, позвякивают ложки.
Ему стало досадно, что так глупо проходит это прекрасное и короткое время. Кровь волнами ударяла ему в голову:
- Я дурак! У меня в ушах беспрестанно твой голос на "Андромеде", твой страх за меня. Я ощущаю на лице твои горячие поцелуи в Киеве. Ты была там такой счастливой, а сейчас… словно ты хочешь обо всем забыть! Или все это было притворство?
Она отвернулась. Взгляд ее остановился на одинокой яблоньке, росшей в углу двора. "Я тоже принадлежу этой мертвой деревне. Должна принадлежать, - подумала она. - Жизнь, счастье, цветы, улыбки - все это не для меня, не здесь, не на фронте".
Станек видел, как дрожат ее губы. И почувствовал, что если скажет еще одно резкое слово, между ними все будет кончено. Нет! Это было бы безумием!
- Прости меня, Яна, что лезу к тебе со своими заботами. Прости. Я вот сегодня думал: если бы я мог взвалить на свои плечи всю эту войну… Лишь бы ты о ней вообще ничего не знала. Я люблю тебя.
Невдалеке темнела сгоревшая хата. Посередине одиноко торчала труба, уже забывшая запах дыма. Но лицо Яны прояснилось: я не хочу принадлежать этой мертвой деревне!
Станек раскрутил ворот. Ведро, позвякивая цепью, полетело в колодец и плюхнулось в воду. Потом цепь медленно навивалась, пока полное ведро не показалось у сруба колодца. Станек закрепил его, чтобы не сорвалось. Он подумал: "Уходит прекрасное время! Откладывать, оглядываться - надоело. Больше я не в состоянии это выносить!"
Весь свет зимнего полдня серебристой дымкой сгустился вокруг Яны, посеребрил ее бледное лицо под высокой ушанкой.
- Ты все твердишь - отправь меня в другое место, а сама ведь этого не хочешь! Я же по тебе вижу, что тебе со мной хорошо!
- Ничего ты не видишь…
- Сама посмотри! Вот зеркало! - Он показал на полное ведро.
На поверхности воды она увидела отражение своей улыбки.
- Я выловил твое признание со дна колодца.
- Какое признание?
- Что ты не хочешь со мной расставаться.
- Конечно, не хочу! Как я могу этого хотеть?!
Девушек здесь по пальцам можно перечесть, лихорадочно думал Станек, а тут вдруг одна - не обрученная! Это притягивает, как магнит. Он должен убедить ребят в том, что она уже обручена.
- Я все сделаю, положись на меня. Что я хочу сделать? Об этом тебе поведает не колодец, а мой "паук". И уже завтра. Помни: никто не смеет лишать нас радости. И мы никому не дадим от нее ни кусочка. Ты довольна? Теперь тебя ничего не страшит?
С ведра в колодец падали капли, позванивая в глубине, словно кто-то бросал туда мелкие камешки. Яна покорно вздохнула:
- Теперь нет, Иржи.
Но страх не покидал ее.
10
Рабас соскочил с коня, погрузившись по щиколотки в грязь, и с ругательствами ввалился в домик Станека.
- Подожду, - пробурчал он раздосадованно, услышав от Леоша, что Станек спит. Пододвинул стул к печке и стал греть руки.
Леош перевесил вымокшее обмундирование Станека поближе к теплу, чтобы оно лучше сохло, поставил ботинки носками к огню и подкинул в печь дров. Жирный суп, закипев, перелился через край кастрюли, запахло горелым.
- Что варишь, парень?
Леош похвастался, что выменял для Станека за кусок мыла курицу. Рабас встал и охотничьим ножом несколько раз уколол курицу. Леош с опаской и недовольством следил за его действиями. По какому праву он хозяйничает, тут? Это все-таки не его батальон!
- Старая кляча, - сморщился Рабас - Нашел чем нас - (надо же - он имел в виду не только Станека, но и себя!) - порадовать! - При каждом уколе острие ножа с усилием погружалось в жилистое мясо. Рабас ногой отшвырнул к печке мешавшие ему щепки и вдруг заметил там отрезанную петушиную голову. - Ну, мое почтение! - выдохнул он с кислой гримасой. - Ведь это же петух! Потасканный паша. И это я, милый мой, должен жрать?
Леош удрученно уставился на петушиную голову, на которой яркими кораллами горели зубчики крупного гребешка.
- Будь посмекалистее, - посоветовал ему Рабас - Брось это в печку. Ладно мне - не порти аппетит хоть ему.
Леош, следуя совету, схватил петушиную голову и швырнул ее в огонь.
Рабас ткнул большим пальцем в сторону двери:
- А что, Старик в самом деле спит?
Леош обстоятельно растолковал: да, спит и просил не будить: с раннего утра мотался по линиям и вернулся насквозь промокший.
- Ну, ладно, - буркнул Рабас недоверчиво.
Он понимал, конечно, что чем дальше от Киева, тем шире и шире участок фронта, занимаемый бригадой, и что связистам здорово достается: они должны тянуть провода от одного конца к другому, да еще в непролазной грязи. Все это так, но не продрыхнет же он все свое свободное время? Это на него не похоже. Что с ним вдруг приключилось? Рабас, стремительно повернув свое массивное тело, мгновенно очутился у двери. Леош так и остался стоять на месте.
- Прости, Иржи, твой ординарец сказал, что ты спишь. А ты, оказывается, мечтаешь… Если б я знал, - Рабас показал на нотную бумагу, - я…