- Военная тайна, - отшучивались одни. Простодушно разводили руками другие, третьи хмурились. Сами бы дорого дали, чтоб узнать. А женщина была уверена, что кто-кто, а "военни люды" знают, до каких пор они будут отступать и когда начнут наступление - ведь от них же это зависело! - и обижалась, что от нее, жены красного командира, бойцы скрывают правду.
"Вполне возможно, - думал Никифор, - я видел того Подопригору, только по фамилии не знал…"
Сколько уж раз военная судьба мимолетно сталкивала его с людьми и тут же разлучала. Ни фамилии, ни имени не оставлял человек - лишь несколько оброненных фраз да иногда выражение лица в минуту сильного душевного напряжения. Кто он был, тот широколицый поджигатель, который погиб рядом с Никифором? Как его звали, откуда он родом? Следовало бы вытащить документы из кармана гимнастерки, но ведь разве до того было!.. Погиб безымянным. Напишут: пропал без вести. И о многих, оставшихся у той балки, раздавленных танками, напишут так. Может, и Подопригора - кто знает! - был там. По фамилии Никифор знал только командира взвода связи, а остальных командиров в роте только в лицо.
Бой у степной балки торчал в памяти, как заноза: и во сне, и наяву видел Никифор удивленное лицо смертельно раненного поджигателя танков, видел, как растекается по броне, словно огненная вода, горючая жидкость из разбившейся бутылки, как вздрагивают и нехотя никнут подрезанные пулями свекловичные листья. Стоял перед глазами навязчивым кошмаром кровавый блин раздавленного танками человека. На него, этого человека, вернее, на то, что осталось от него, Никифор натолкнулся в сумерках, когда очнулся от беспамятства и выполз из некошеной ржи на дорогу.
Над степью алел закат. Было тихо и пустынно. На фоне заката чернел силуэт танка с открытым башенным люком, на всю степь разило горелым железом, машинным маслом и еще чем-то тошнотворным. Шатаясь от слабости, Никифор побрел прочь. Куда идет, он не имел представления. Знал только, что надо идти на восток-закат, значит, должен оставаться за спиной.
Ночью в поле он наткнулся на четверых, чудом, как и он, оставшихся в живых. Один был оглушен взрывом и полузасыпан землей, это и спасло - немцы приняли за мертвого. Двое санитаров из эвакогоспиталя отсиделись в балке, укрывшись среди тюков свернутых брезентовых полотнищ от громадных госпитальных палаток. Четвертому помогли быстрые ноги и, главным образом, счастливая звезда. Этот, четвертый, не знал, а остальные в один голос говорили, что немцы, разозленные потерей двух танков, пристреливали раненых и пытавшихся сдаться в плен. Так что, похоже, из роты, усиленной взводом связи и артиллерийской батареей, от обоза и эвакогоспиталя остались в живых только они.
С короткими передышками они шли всю ночь и на рассвете в приречной березовой рощице увидели вооруженных людей. Вернее, сначала их, пятерых, увидели и окликнули: "Кто идёт?" Это был отряд в полсотни человек, сколоченный из окруженцев, с двумя ручными "дегтярями", минометом и лошадью, тащившей на простой крестьянской повозке ящики с боеприпасами. Люди были из разных частей, чуть ли не треть имела в петлицах треугольнички и кубики - младший и средний комсостав. Командовал ими старший по званию и возрасту, с седыми висками, интеллигентного вида комбат. Приказания он отдавал негромким, каким-то штатским голосом, обращался на "вы".
Командир взвода связи, под началом которого Никифор служил более месяца, тоже иногда обращался на "вы" к солдатам, но лишь в официальном порядке и когда делал разнос. Если уж завыкал, то жди нагоняя, крика, ругани. А этот говорил на "вы" всегда и со всеми. У Никифора спросил: "Хотите вместе с нами прорываться к своим?" А мог бы не спрашивать, просто приказать. Говорили, он из бывших царских офицеров, до войны работал инженером на каком-то крупном заводе и был мобилизован из запаса первой очереди. Откуда эти сведения - бог ведает. Вполне возможно, и выдумали. Когда не знают, выдумывают. Особенно, если сталкиваются с чем-нибудь непривычным.
Несмотря на негромкий голос и штатскую внешность комбата, слушались его беспрекословно, приказания выполняли старательно. Осторожно и словно бы не очень спеша, вывел он отряд к линии фронта, пересекли ее без всяких происшествий, без боя, потому что немцы и наши еще не успели закопаться в землю - линия фронта была прерывистой, подвижной, не установившейся окончательно.
Отходят на восток войска. Чем ближе к Днепру, тем чаще слышатся разговоры, что на этом большом водном рубеже прекратится отступление. Сама природа подготовила преграду немецким танкам.
Колонна, в которой шагал Никифор, на подходе к Днепру пересекла подготавливаемую оборонительную полосу. Покуда хватал глаз, в обе стороны от шоссе тянулся глубокий противотанковый ров, перед ним и за ним городского обличья девчата рыли окопы полного профиля.
- Эй, чернявая! - крикнули из колонны. - Далеко ли до Днепра?
Несколько девушек распрямили спины, не выпуская из рук лопат. Ответила не чернявая, а скорей белявая, которая была ближе:
- Та ни. К вечеру побачите Днипро.
- Ходим с нами, кохана!
- Мамка не велить! - в тон ответила девушка, и девичья компания прыснула смехом.
Бойцы, миновав укрепрайон, заметно повеселели. Окопы спешили закончить - значит, здесь думают обороняться. Отделенный, шагавший впереди Никифора, высказал догадку:
- Основная оборона - на Днепре. Тут предполье. Чтобы дать возможность основным силам спокойно переправиться через Днепр.
- Вумный ты, как вутка, - сказал кто-то и на лицах зацвели давно не виденные Никифором улыбки.
Им предназначалось переправляться через Днепр, а здесь в обороне будут другие. И это тоже вызывало немного эгоистическую, но вполне оправданную радость. Многие побывали в окружении, хлебнули лиха, испытали на себе ужас танковых атак - теперь им отводилось место за Днепром, как за крепостной стеной. Там тоже, понятно, не сахар, но по крайней мере не надо опасаться танков. А здесь, в предполье, пускай повоюют новенькие.
Подвода с женщиной из Балты, приотставшая, когда пересекали укрепрайон, вновь заскрипела, застучала колесами рядом с Никифором. Девочка не играла тряпичной куклой и не спала, а скучливым взглядом смотрела поверх голов. В солдатском мешке Никифора лежал завернутый в газету кусочек шоколадки, несколько долек шоколада изредка, по довоенным правилам, выдавали некурящим вместо махорки. На ходу Никифор снял вещмешок, развязал петлю лямок и протянул шоколадку девочке. Та посмотрела и отвернулась с накуксившимся лицом: вот-вот заплачет.
- Вже ж захворала, чи шо? - женщина обеспокоенно дотронулась до лба девочки. И сама взяла у Никифора шоколад - отказываться от такого угощения было бы грех. Поблагодарила:
- Дьякую!
Неподалеку в колонне запели. Молодой ломкий тенорок выводил на маршеобразпый мотив, в такт шагу:
Из Ливерпульской гавани,
Всегда по четвергам,
Суда уходят в плаванье
К далеким берегам…
И я хочу в Бразилию,
К далеким берегам!
Игривые слова песенки выдавали ее опереточное происхождение и не вязались с обстановкой Но в них, как и в голосе певца, звучали надежда и бодрость.
Откуда-то сзади донеслось и волной прокатилось по колонне:
- Воздух!.. Воздух!
Шоссе быстро опустело. По обе стороны от него разбегались в поле люди, грохотали по рытвинам телеги, теряя добро. Самолеты пролетели мимо, словно бы и не заметив войска на марше. Бойцы возвращались к шоссе, смущенно отряхивая одежду, и, как всегда в таких случаях, перебрасывались грубоватыми шуточками.
Женщина из Балты и везший ее хмуроватый возчик увязывали на телеге развалившиеся узлы. Девочка стояла поодаль и плакала. Ее испугало внезапное всеобщее бегство, резкий крен телеги, когда она съезжала с шоссе, крики и суета.
- Идем ко мне, - протянул к ней руки Никифор.
Девочка глянула на него исподлобья, прижимая к себе тряпичную куклу, и отрицательно покачала всем телом. Потом отчего-то переменила решение: доверчиво подняла рученьки, глядя на Никифора сквозь влагу слез. Никифор поднял странно легкое тельце, девочка прижалась к его пропотелой гимнастерке. Было приятно ощущать ее теплоту, и пахло от нее младенчески чисто, славно.
Колонна опять пришла в движение. Задержавшиеся в поле или слишком далеко убежавшие рысцой догоняли своих. Где-то далеко впереди тяжко ухали бомбовые удары. Немцы бомбили переправы на Днепре, скопления войск и техники перед переправами. Никифор шагал с девочкой на руках рядом с телегой. На лице женщины застыла любезная улыбка, какой улыбаются матери, когда их ребенком интересуются незнакомые люди. И вдруг опять:
- Воздух!
Отбомбившиеся самолеты возвращались назад. - На этот раз люди не бросились врассыпную, как прежде. Некоторые, правда, отбежали от шоссе, но недалеко и не особенно прытко. Фашистские стервятники растратили свой боезапас - чего их теперь бояться?!
- Та-та-та-та!.. - налетело сверху, как вихрь, и слилось в один дерущий за душу звук. Черная тень пронеслась вдоль шоссе, за ней вторая, третья… У них еще остались патроны в лептах.
Никифор прилег с девочкой в придорожной канаве, но подбежала мать, выхватила ребенка и помчалась в поле. Пулеметная трасса легла перед ней, выбив из земли длинную полоску пыли.
- Ложись! - крикнул ей Никифор. Она не слышала. Тогда он вскочил, бросился за ней: надо было повалить хотя бы силой эту ошалевшую со страха дуру-бабу.
Пробежал он немного, успел сделать каких-нибудь полтора десятка шагов - и как палкой ударили по ногам - тяжело рухнул на землю. Уже лежа почувствовал: удар пришелся выше колена, что-то горячее, зудящее растекалось в онемевшей ноге тупой болью.