Одна мысль вращалась в этот момент в опустошенном ужасом мозгу старосты, вращалась, как поврежденная патефонная пластинка, на одном месте, по одному и тому же кругу: "Вот так поздоровался! Вот так угодил!" И опять: "Вот так поздоровался! Вот так угодил!" Раевский ждал, вот-вот гебитскомиссар нажмет кнопку звонка и войдут солдаты, чтобы арестовать его, Раевского, и бросить в карцер. Более года он служил у оккупантов и давно уже понял, что бесполезно в таких случаях доказывать свою невиновность. В глазах новых хозяев все русские и все украинцы виноваты уже тем, что они русские, украинцы. Расстрел 73-х наглядно свидетельствовал об этом, и Раевский, охваченный ужасом и мучившийся от болей в животе, не сводил с Мюльгаббе завороженных страхом глаз.
Пришлось гебитскомиссару сдержать свой гнев: он видел, что русский староста готов упасть в обморок. Это не входило в расчеты Мюльгаббе. Он вызвал старосту для разговора, не терпящего отлагательства, а если этого жалкого труса придется приводить в себя, то возникнет нежелательная задержка. Поэтому Мюльгаббе решил сменить гнев на милость.
Мюльгаббе колебался: приказать ли принести старосте воды или в знак своего расположения угостить сигаретой? Наступившая тишина нарушалась лишь хриплым дыханием Раевского. Для того молчание гебитскомиссара было еще страшнее, чем крики. Раевского осыпало холодным потом, когда Мюльгаббе потянулся к кнопке звонка. Однако рука вдруг, изменив движение, вытянула из лежавшей на столе пачки пару сигарет.
- Возьмайт, - сказал Мюльгаббе, протягивая Раевскому сигареты. - Ти можел раухен… Курийт, курийт! - вспомнил он русское слово. - Ти можел курийт. Битте.
Из кабинета гебитскомиссара Раевский вышел, унося кроме зажатых в кулаке сигарет три истины. Первая, самая важная - он по-прежнему находится в доверии, вторая - ему надлежит не позже завтрашнего полудня сдать в комендатуру пятерых подозрительных, лиц, третья - нельзя приветствовать немцев фашистским кличем "Хайль Гитлер", а надо говорить скромнее: "Гутен таг".
Во дворе комендатуры Раевский остановился, озираясь. Сейчас он хотел только одного-поскорее забежать за сарай, потому что боли в животе стали невыносимыми. Мелкой трусцой засеменил в дальний угол, но из-за сарая, застегиваясь на ходу, вышли навстречу два офицера. Одного из них, в форме жандармского полковника, Раевский узнал: осенью он приезжал в Знаменку.
- Гутен таг, герр оберет! - вытянулся в струнку Раевский.
Полковник замедлил шаг, рассматривая старосту. Он припоминал, где мог видеть эту лакейскую физиономию, которая казалась ему знакомой. Так и не вспомнив, он равнодушно отвернулся и продолжил свой путь.
Дождавшись, пока офицеры скрылись в дверях комендатуры, Раевский раскорякой поплелся дальше. Особо торопиться стало ни к чему: его уже прохватила "медвежья болезнь".
До поздней ночи длилось необычное совещание в Знаменской сельуправе. Гришка Башмак, Эсаулов, Петре Бойко, Карпо Чуриков и еще с пяток других активных помощников Раевского который уж час перебирали списки жителей села и гадали: кто мог подложить на дорогу мины, кто разбрасывает по селу листовки?.. Несколько образцов листовок, написанных от руки на тетрадочных страничках, лежали на столе.
- То, будь я проклят, мастеровщина работает. Те ню во "Второй пятилетке" майстрачат, - клялся Эсаулов. - Мастеровые ще в семнадцатом року народ колобродили, и зараз воны! И пружины на дорогу подбросили тож!
- Так у них обыскивали и ничего не нашли, - подал голос осторожный Крушина.
- Что ж, что не нашли? - замахал руками Петро Бойко. - Те железки только слесарь мог сделать. Не иначе.
- Ну, это ты брось! Если ты, сопливый, не умеешь проволоку согнуть, так, думаешь, другие не могут? Бачил я те железки, чи то пружины - свободно сделаю такие. На то я человек трудящий.
Эту речь, косвенно направленную в защиту слесарей произнес Карпо Чуриков. Тотчас же со всех сторон посыпалось:
- Тю! Нашел, чем погордиться, кобель безхвостый.
- Гля, хлопцы: сам признался…
- Отправим его в комендатуру, а?
- Тише! - гаркнул Раевский. - Тут вам что, гулянка?! Я вот перепишу вас подряд и список гебитскомиссару представлю. Вот, скажу, они покрывают подпольщиков… А если б не покрывали, давно бы выяснили, кто разбрасывает листовки и подкладывает мины!.. Как раз сегодня в личной беседе господин гебитскомиссар просил меня проверить надежность полицейского отряда и других руководящих лиц, - не моргнув глазом, соврал Раевский.
Активисты опасливо примолкли. Но дело не двинулось быстрее. У Раевского была своя политика, у его активистов - своя. Задача была простой: выбрать из жителей Знаменки любых пять человек и отослать их на растерзание немцам. Раевский мог легко сам наметить по спискам этих пятерых, но старался сделать так, чтобы фамилии назвали его помощники. Но те трусили тоже. Каждый знал: если он назовет чью-либо фамилию, на завтра это станет известно всему селу - расскажет сидящий рядом, расскажет ради того, чтобы обелить себя, свалив вину на другого.
Вот и крутились они вокруг да около, делали туманные предположения, а фамилий не называли. Время далеко перешагнуло за полночь, помещение было полно махорочного дыма, а чистый лист бумаги перед Раевским, приготовленный для списка, так и оставался чистым.
- Так что? Ты, Петро, предлагаешь записать слесарей? - в наступившей тишине четко прозвучал вопрос Раевского.
- Не-е! - затряс головой Петро Бойко. - Я так… Высказал соображение… А там, кто его знает!
- А ты, Эсаулов? Считаешь, что они виноваты?
- Как божий день! - прогудел Эсаулов словно в бочку. - Понятно, не усе, а есть средь них своя стерьва.
- Кто же это? - взялся Раевский за карандаш.
Но простоватый Эсаулов, заметив злорадно-настороженное выражение на лицах, сделал неожиданный скачок и ушел от прямого ответа:
- Ить, Иван Яковлевич, колы б знатье, я б тебе сперворазу сказав! Их там трое - поди разбери, кто… Может, Крушина получше моего знает?.. Он ближе ходит.
Крушина, заведомо отказываясь, замахал руками, заулыбался опасливой зверушечьей улыбкой:
- Что ты! Господь с тобою, куманек!
И тут запас терпения у Раевского окончательно иссяк. Он вскочил, трахнул по столу, за малым не опрокинул чернильницу и заорал:
- Думаете, я не знаю, чем вы дышите?! Хотите на меня взвалить?.. Не получится. Слышите: не выйдет! Под списком каждый распишется, и все одинаково отвечать будем. А кто не распишется, того самого в этот список. Понятна-а?
Он долго орал, пока не выбился из сил. А когда умолк и опустился на стул, то после нескольких минут угнетенного молчания подал голос самый хитрый, самый хищный из собравшихся - невысокий, сухонький, как степной волк-койот, Гришка Башмак.
- Усе мы, граждане-господа, всею душою благодарствуем нашему Ивану Яковлевичу за его, значитца, родительскую заботу, - начал Башмак по своему обыкновению метать петли угодливых и головоломных фраз. - Опять же и я лично-персонально весьма и много в довольствии состою, как оженившийся православным церковным браком, и заявляю отцу нашему: спасибочка!
Как всегда при публичных выступлениях Башмака, среди слушателей поднялся смешок - уж больно затейливо излагал тот мысли. С глазу на глаз говорил обыкновенно, как все люди, а возьмет слово на собрании - кишки со смеху надорвешь.
Башмак тем временем продолжал:
- При таком правильном состоянии опять же греха на душу брать никому неохота. Коли веры нету, так тому человеку бог един судья. Бона и выборы при Советской власти тако производили. Нет, значитца, веры, а ты бюллетни суешь и думаешь: бог тебе судья! Потому бюллетни - божье дело, никто их не видит, акромя бога…
Присутствующие насилушку разобрали смысл витиеватой речи Башмака - до того путано и хитро говорил. А простоватый Эсаулов не понял. Ему растолковал Крушина: надо провести тайное голосование, как при выборах в Советы - кого ты вписал в свой бюллетень, никто не будет знать.
- Правильна-а! - грохнул Эсаулов. - От тебя и Башмак! Придумал так придумал. Бычиная у тебя, Гришка, головишша: хоть медленно собразуешь, что к чему, зато верна-а!
Но Башмак еще не кончил своей речи. Он, к удивлению остальных, встал на прямую защиту слесарей из "Второй пятилетки".
- Там старый и малый, - заявил он. - Два хворых мужика, а третий малец-несмышленыш. Куда им! Опять же, и где мы будем ведерочки или там понадобится тяпку приклепать? Ежели в действительном деле они виноватыми скажутся, тогда разговору нема… А теперича, граждане-господа, для обчества от них польза хучь и мастеровые они есть.
Опять послышалось одобрительное:
- Верна-а!
На этот раз кричал не Эсаулов, а Карпо Чуриков, который отнес в мастерскую прохудившийся бидон и теперь боялся, что внесенная вперед плата пропадет, если слесарей отправят в Каменку.
По числу людей нарезали полоски бумаги. Вместо урны приспособили картуз Эсаулова. Заполнять "бюллетени смерти", как их назвал Петро Бойко - самый образованный из полицаев, выходили в соседнюю комнату, где до войны была колхозная бухгалтерия.
Едва последний опустил в фуражку свою свернутую трубочкой бумажку, Раевский перемешал их и вытряхнул на стол. В воцарившейся гробовой тишине он начал разворачивать бумажки и читать вслух:
- Очупренко Василь Григорич, что на Сахарной улице.
- Вареников Иван.
- Ксана Приходько, того Приходька дочка, какой возле Глущенки живет. Тая Ксанка спивала советски писни.
- Племянник Козловой Д. Митрий. Она депутаткой была, а племяш вредные речи говорил на гулянках.
- Воскобойников Хома Гордеич.
- Карпо Чуриков, он всенародно признался, что майстрачил железные шпыри и разбрасывал их на дорози…