В минуты душевной смуты и нервного напряжения, если позволяли обстоятельства, Никифор всегда старался думать о чем-нибудь приятном. И сейчас под монотонный гул самолетных моторов он фантазировал: вот он спускается на парашюте на луг возле родных Ширпнгушей… Сверху ему видно, как на крыльцо вышла мать, она машет ему рукой… От колхозного двора вместе с ватагой подпрыгивающих от восторга ребятишек спешит на луг, к месту приземления, запыхавшийся отец… А под ногами у Никифора прихотливо виляет по лугу чудесная речка Вад. Каждая ее извилина с детства знакома, как углы родительской избы - здесь все облазено, обхожено, все мило сердцу, ивняк разросся по бережку, солнышко поблескивает в зеркале воды…
Сквозь закрытые веки Никифор почувствовал, как что-то блеснуло в самолете, открыл глаза и тут же зажмурился от яркого света, бившего сквозь иллюминаторы. Резкие частые хлопки раздались снаружи, звонко резонируя в салопе. От них потряхивало самолет - это были разрывы зенитных снарядов. По-видимому, они пролетали над какой-то базой или важным в стратегическом отношении железнодорожным узлом.
Моторы ревели на полную мощь, пилот форсировал двигатели насколько возможно. И потекли секунды, кажущиеся вечностью. Удастся проскочить или нет?.. Никифор превратился весь в ожидание, в сжатый комок нервов.
За правым бортом совсем близко от самолета сверкнула желтая молния, раздался оглушительный удар. Словно натолкнувшись на препятствие, самолет подпрыгнул, потом завалился на бок. В памяти Никифора еще свежа была вчерашняя картина - как падал подбитый фашистский бомбардировщик, и ему почудилось, что с ними происходит то же самое. Самолет проваливался куда-то, тело стало легким, невесомым, его трепало в кресле, кидало то в одну, то в другую сторону. И вдруг с силой вжало в сидение. Кровь отхлынула от головы, она стала какой-то чужой, ломило в затылке, все плыло перед глазами, Никифор почти оглох и ослеп.
Потом прошло. Вернулась способность соображать, он понял, что пилоту удалось вырваться из прожекторного луча и что они продолжают лететь, а зенитная батарея осталась позади. Их не сбили!.. Но что-то было не так в рокоте самолетных моторов, неблагополучно и в салоне. Там, возле двери, явно кого-то ранило: двое десантников нагнулись над одним из кресел, в руках мелькнул бинт.
Из пилотской кабины тяжело вывалился штурман. Он направил луч электрического фонарика себе в лицо и закричал что-то, указывая на дверь. Сначала Никифор не понял, для чего штурман светит себе в лицо, потом дошло: из-за гула моторов слов не разобрать, он хочет, чтоб догадались по губам. "Прыгайте! Прыгайте!.." - повторяли губы штурмана. Смысл неслышимых слов он подтверждал жестом руки.
Чихнув несколько раз, смолк левый мотор.
- На одном моторе не дотянем, - срывая голосовые связки, кричал штурман. - Прыгайте, пока есть высота! Прыгайте!..
Сидевшие поближе к дверному люку десантники открыли дюралевую дверь и один за другим, вобрав голову в плечи, ныряли в темноту. Никифор продвигался в очереди от хвоста самолета. Когда подошел поближе к люку, то увидел, над кем склонялись с бинтом товарищи: на поручнях кресла беспомощно повис Звягинцев, лицо у него было в крови, висок вдавлен внутрь. Испачканный бинт валялся на полу.
Корзину с рацией при выброске десанта должен был скинуть за борт Звягинцев. Теперь это лежало на обязанности Никифора. Он раскрыл карман автоматического вывода грузового парашюта, вытянул раскрыватель наружу. Он замешкался с этим делом и остался в самолете последним, не считая Звягинцева и пилотов. Штурман гневно закричал, показывая на открытый люк.
Никифор подтянул корзину с рацией к металлическому порогу, столкнул ее. Следом, оглянувшись на неподвижно распластанного Звягинцева, на штурмана, который нетерпеливо ждал, глубоко вобрал в себя воздух, словно ему предстояло нырнуть на речное дно, и полетел плашмя в темноту…
7. СТРАНИЧКИ
15 января.
Давно не бралась за дневник. Да и писать, по правде, не о чем было. Жизнь настала тоскливая, глухая. Раньше зимними вечерами, бывало, в клубе не протолкнешься-концерты, лекции, кино, танцы. А теперь с наступлением темноты никто на улицу носа не высовывает. Кругом одни только вздохи: у кого сын неведомо где, у кого - муж и отец. Тем только и живут, что передают друг другу разные слухи. В последнее время много говорят о комете, которая летит к Земле, и, когда столкнется с нею, все живое погибнет. Даже точное расстояние от Земли до кометы называют - 56 миллионов километров. Откуда все это известно? Брешут, не иначе.
1 февраля.
Лида Белова развелась с мужем, вот так новость! А ходит веселая - и мне это еще более удивительно. Не понимаю, чему она радуется?
Семен переехал от Лидки на квартиру и работать устроился в ремонтную мастерскую. А ведь вроде бы жили ладно, и Лидка никому ни разу не жаловалась. А что ей, бедной, осенью пришлось пережить, когда Семен болел!.. И вот тебе - пожалуйста.
11 февраля.
Арестовали членов истребительного батальона и повезли на допрос в Каменку. Бориса Олексенко, моего соученика, тоже забрали. Им сказали, что снимут допрос и отпустят по домам. Они провинились перед немцами только в том, что записались в истребительный батальон, но никаких военных действий этот батальон предпринять не успел. Это все знают.
15 февраля.
Зашла к Лиде Беловой, а она сидит над люлькой и плачет. Стала расспрашивать - не отвечает. Скрытная она стала, странная какая-то. Показала листок с переписанным стихотворением и говорит: "Жалобное очень, слезы вызывает". Дело тут, я думаю, не в стихотворении, хотя и самой мне грустно стало, когда прочитала. Я его тоже переписала себе на память:
Из края в край твой путь лежит,
Идешь ты - рад, не рад.
По ветру нежный зов звучит -
И ты взглянул назад.
Твоя любовь в стране родной
Манит, зовет она:
"Вернись домой! Побудь со мной!
Ты радость мне одна!"
Но путь ведет все в даль и тьму,
И остановки нет…
Что так любил - навек к тому
Запал возвратный след.
29 февраля.
Я вся дрожу и рука дрожит - писать трудно. Как услышала от Наташи эту жуткую новость, так в груди словно оборвалось что-то. Членов истребительного батальона, которых забрали две недели назад, постреляли в Кучугурах. Никто не вернулся. Родственникам выдали одежду убитых и сказали, что к расстрелу приговорил военно-полевой суд. Погиб и Борис Олесенко.
5 марта.
До сих пор люди не могут прийти в себя после страшного события. В семьях расстрелянных плачут. Остальные только вздыхают и хмурятся, потому что боятся полицаев, их родственников и знакомых. Полицаям дано задание подслушивать, что говорит народ, и доносить об этом в немецкую комендатуру.
Об этом давно уже толкуют меж собой, но мало ли о чем сейчас ни говорят - не всему можно верить. А недавно мне подтвердил это Петро Бойко. Он все еще пытается за мной ухаживать, я же никак не отобьюсь.
Петро одним из первых поступил в полицию и теперь ходит по селу кочетом - грудь вперед, глаз с прищуром. Кто не знает его - боится. Ему только того и надо: нравится, когда смотрят на него с подобострастием.
А я ни капельки его, прыщавого, не боюсь. Я сказала ему: "Красная Армия вернется, тебе тюрьмы не миновать, за то что невинных людей постреляли". Он, подлый человек, смеется и говорит: "Мы их только на машину подсаживали, а расстреливали немцы". Еще он сказал, что Красная Армия находится сейчас накануне окончательного разгрома. Я ему ответила: "Брешешь, як кобель приблудный!.." А он пообещал, что донесет о моих настроениях старосте Раевскому и меня арестуют. Говорит, а сам, змея подколодная, усмехается. "Помнишь, - спрашивает, - как вы с Лидкой Беловой грозились донести на меня?.. Благодари - судьбу, что я питаю к тебе, можно сказать, родственные чувства, а то давно бы отправилась на Кучугуры".
Дома я пересказала этот разговор маме. Она перепугалась и ругала же меня!.. Плачет, а сама ругает: "Головы своей не жалеешь, так о родителях хоть бы подумала…"
Не верится мне, чтоб этот плюгавый Петька, которого я знаю с детства, взял да и подвел бы меня под расстрел.
10 марта.
Когда о разговоре с Петром Бойко рассказала Наташе, она сперва обрадовалась и объявила, что я молодец и настоящая патриотка. Но потом подумала и сказала, что мама моя, пожалуй, права - дуракам закон не писан, они по своей охоте об стенку лбы расшибают. Вот что пришлось мне услышать от лучшей своей подруги.
Честно говоря, стало страшно задним числом. А вдруг он донесет?..
26 марта.
Вчера Петро Бойко пришел не один, а со своим приятелем Шуркой Попругой, тоже полицаем. Явились пьяные, да еще с собой принесли бутылку. Налили папаше, а тот и рад стараться. Петро разоткровенничался и сказач, что если бы не я, а другая девушка была бы на моем месте, то гнили бы ее косточки на Кучугурах. Я спросила: "А если бы это была Нюся Лущик? Ведь вы вместе в Хортице учились". Он говорит: "Ну так что ж, что вместе учились? Подумаешь, великое дело…" - "Почему же мне особая честь?" - спрашиваю. Он перемигнулся с Шуркой и говорит: "Потому что ты счастливая и скоро узнаешь об этом".
Не первый раз делает он подобные намеки. Ох, сдается мне, что заводит речь о женитьбе. Ни за что! Лучше умереть, чем такое "счастье". Он гораздо больше гад, чем я думала. Тысячу раз гад! Самый что ни на есть подлючий.