Звон в ушах нарастал. Муха басовито гудела, ее звук переливался зеленым перламутром. Это еще не было точным знанием, это было сильнее, - как предчувствие неоткрытого еще туза, когда натягиваешь по миллиметру, касаясь глазами краешка рисунка и ликуя под маской невозмутимости, даешь дальше, много даешь… Он повернул голову, посмотрел на перевал - искоса, как натягивал карту, готовый принять отсутствие туза без сожаления, - и увидел четыре темные точки. Вдруг онемели ноги: острые прежде камни под коленями теперь кололи тупо, как сквозь ватные штаны. Он увидел, как вспыхивают на лишайном склоне горы блики лобовых остеклений.
Их сигнальную ракету заметили. От группы отделился один вертолет прикрытия и пошел к ним; следом устремился второй. Вертолеты неумолимо росли, миражно дрожащие в облаке выхлопа, с узкими, хищно вытянутыми глазастыми мордами, с тяжелыми ракетными блоками под короткими скошенными крыльями - уже были различимы красные головки управляемых ракет и гондолы с пушками.
- А вот и наш Бонд прилетел! - сказал командир, щурясь из-под ладони. - Еще орденок поимеет - да хрен с ним, за нас и Героя не жалко, а, товарищи бздуны? - и он весело толкнул борттехника в бок. - Лишь бы в нас не зарядил, он же потом думает!
Пара "мессеров" не снижая скорости, разделилась, вертолеты подпрыгнули и отработали нурсами по лабиринту, где вела бой основная группа, и по обрыву, под которым лежали окруженные. В лабиринте разбилась черная океанская волна, он забурлил, затрещало, как в печке, - там все кипело, и над грязной, с кровавыми прожилками, пеной пузырьками взлетали и падали камни. Сверху - череда разрывов, земля задергалась, на головы посыпался песок. Вертолеты сделали круг и, проходя над ними, успокаивающе покачали крыльями. Дайте только добраться до вас, и я вылижу всю копоть с ваших боков… Мелькнули на вираже длинные драконьи брюха, пара ушла к лабиринту и, не доходя, открыла огонь из пушек. Возбужденно крутя задранными хвостами, драконы кашляли и плевались огнем и белым дымом, очереди скрещивались, фокусируясь на невидимом пятачке, выжигая, перепахивая его.
Пара "восьмерок" уже летела к ним. Ведущий приземлился у самого лабиринта, и было видно, как высыпали из двери солдаты в касках и бронежилетах, побежали, пригибаясь и разворачиваясь в цепь; пулеметные расчеты залегали, снова вставали и бежали за автоматчиками, - взвод углубился в камни. Второй борт заходил на посадку, полого снижаясь. Он завис неподалеку. Ревя винтами и показывая голубое, в грязных потеках брюхо, опустился и мягко запрыгал на камнях.
…Солдаты бродили среди камней и собирали оружие убитых. Иногда раздавался выстрел, щелкая по горам пастушьим кнутом. Борттехник сидел в жаркой тени и курил очень горькую сигарету, постоянно сплевывая сухую пыльную горечь. Пальцы дрожали.
Пока грузились, два "мессера" кружили по окрестностям, рыскали, опустив носы и постреливая из пушек. Возвращались на 16-м борту, оставив свой покалеченный под охраной солдат. Борттехнику было плохо. Болела грудь - компрессионный удар, - болела и кружилась голова. Выпитая из чьей-то фляжки теплая вода застряла в груди граненым металлическим стержнем, - ему было неудобно в своем теле, оно было не своим, а снятым с чьего-то бешеного плеча. Дух жаждал покоя и спокойного ликования, но для тела покой был мучителен, оно гудело, его распирало изнутри, как глубоководную рыбу, поднятую в тихие, просвеченные зеленым солнцем воды поверхности. Хотелось потерять сознание. Вертолет заложил вираж, к горлу подступила тошнота, холодно взмокло лицо. Он встал, прошел на створки. Задернув за собой тяжелые стеганые шторы, нашарил в жаркой темноте ведро, - в нем тускло блеснуло редукторное масло. "Извините", - подумал борттехник, и его больно вырвало несчастным глотком воды прямо в масло. Пока не перестало трясти, сидел на бардачке у кормового пулемета и, подняв голову, смотрел в черный проем люка - там двигались тросы тяг, там бешено крутился вал трансмиссии, и воровской лучик недвижно лежал на его боку.
6
…Они возвращались. Борттехник, сидя на скамейке в чужом салоне, пытался прогнать навязчивые сцены собственной смерти в вероятном прошлом получасовой давности. Смерти шли чередой, одна страшнее другой, - вплоть до отрезания головы, - этот вариант, уже булькая и задыхаясь, он пытался предупредить, подорвавшись на гранате, но никак не решался разжать руку.
В пылу борьбы он даже не заметил, что навстречу им пролетела пара с техбригадой и экипажем. Бригада заменила пробитый хвостовой редуктор, и когда солнце, красное как клюква, сидело на западных горах, хромой вертолет приземлился на базе.
Где в это время был его борттехник, автор точно не помнит. Он вообще не видит борттехника в первый час после прилета - его как бы не было на земле. Дальше понемногу проясняется. Кажется, быстро смеркалось - да, уже было темно, потому что костер за баней в окопе был ярок. Пили тут же, в ожидании закуски. Банщик пожарил мясо козы, подстреленной "мессерами" на обратном пути, - автор помнит, как ее разделывали в том же окопе. Он помнит, как потекла в пустое ведро вялая, прерывисто-густая струйка крови; отломилась с сухим треском козья нога, и ее выбросили на поверхность. Из мрака появились собаки и набросились на обломок с копытцем. Им выбросили еще ноги и голову. Ее тут же подобрал солдат с ножовкой, аккуратно отпилил крышку черепа с прямыми, кручеными винтом рожками, и боком, по-крабьи заскользил в сторону. Его остановил майор:
- Куда понес, шустрый? Это - моя добыча. - И, обращаясь к борттехнику: - Как, пулеметчик, головка бо-бо? Пойдем-ка, я тебя полечу, у меня средство есть.
Он завел борттехника в предбанник, жестко держа за локоть, развернул к себе.
- Ты после прилета сходил, отметился?
- Куда?
- Куда, куда! К ней. Показался бы, вот, мол, жив, почти здоров. Друг все-таки… Иди, иди, пусть она тебе башку хоть продезинфицирует и заклеит - вон как рассадил, - а у нее БФ медицинский есть. Потом потихоньку двигайте ко мне в балок. Я сейчас попарюсь и приду. И вот еще - рога мои захвати, не пойду же я с ними по городку. А хочешь, себе возьми. Не простая коза-то!
- А какая? - тупо спросил борттехник, глядя на зазубренный срез кости…
- Семен Семеныч!.. Ведь на ее месте должен был быть ты… - майор ткнул его твердым пальцем в грудь. - Если бы не я, - и он холодно засмеялся.
…В комнате, в полумраке, ветер от кондиционера шевелит цветы, высаженные в длинном цинке.
- Тебе сейчас нельзя напрягаться, давай я посмотрю голову. Надо промыть перекисью. Положи вот так, не дергайся. Ну что за блудливые руки, я же…
Пока ее пальцы осторожно перебирают его волосы, он сонно думает в ее колени: не хочу засыпать, после сна все уйдет, этот день кончится - а эта ночь должна быть бесконечна как новогодняя, и все должны веселиться и ходить друг к другу в гости с бутылками, но я очень устал, так жалко пропустить этот праздник, этот карнавал жизни - и в общем веселье всегда найдется темный уголок, куда можно спрятаться с ней…
- Щиплет? - она дует, склонившись, но он уже не отвечает.
Он будет спать пятнадцать минут - головой на ее коленях, окружив руками. Пока автор не постучит по его голове - ей неудобно, да и подозрительно долго вы отсутствуете, друзья. Майор уже выходит из бани и думает - где вы сейчас и чем занимаетесь?
…Сейчас они идут по темному городку, взявшись за руки. Они шарахаются от теней, выныривающих из-за углов, от скрипа песка под чужими ногами, - руки испуганно разлетаются, потом снова находят друг друга. Возле майорского балка, в темноте у лестницы он останавливает ее, поворачивает к себе, обнимает, шепчет на ухо…А она улыбается, она улыбается, закрывая глаза… Не торопитесь, думает автор, постойте еще минутку так, вы же не знаете, что будет дальше. Майор подождет…
Майор лежал на кровати и тренькал на гитаре.
- Ну, наконец-то, - сказал он. - Вы там спали, что ли? А тебя точно, только за смертью посылать. Я тут мяса принес, полкозы заныкал, отдельно пожарили, и водка уже остыла. Слушай, почему до сих пор подругу не завел - здесь много девушек красивых. Сейчас было бы кому за тобой поухаживать, второй день рождения отпраздновать. А так - опять втроем… Ладно, будем считать, семейный праздник.
Сидели, выпивали, ели сухое и пористое как пенопласт мясо козы. Майор рассказывал историю спасения, все время подливая в стакан борттехника.
- Наверное, ему нельзя так много, - сказала она. - Вдруг сотрясение мозга…
- Какого, нахрен, мозга? - горлышком бутылки отодвигая ее руку, сказал майор. - У военных нет мозгов. Один мозжечок, блин! Я, например полный идиот, несмотря на целого майора! А он вообще студент! Давай пей, студент, это лучшее лекарство от страха, который приходит ночью. Останешься сегодня один, закроешь глаза, и будешь кино смотреть про сегодня, - то падаешь не так удачно, - ты же не раз представлял это хряссь!? - то пулю ловишь, то взрываешься и горишь, - вертишься, мокрые простыни накручиваешь, - нет, без водки не уснуть. Если, конечно, один спишь, - и он подмигнул ему. - Мне вот бояться нечего, а ты давай, пей.
Вдруг он встал, взял сигареты, гитару, и со словами: "Пойду, подышу", - вышел.
Борттехник тут же распустил руки и губы, но она уклонилась:
- Мне надо выйти за ним. Ты не видишь, а он пьян и зол. Не знаю, чем все это закончится…
Борттехник остался один. Он положил гудящую голову на руки и закрыл глаза. Но задремать он не успел. Она вернулась:
- Он тебя зовет. Что-то мне не нравится это. Ни в чем не признавайся. А еще лучше, попробуй уйти, скажи, что голова болит. О, господи, какая я дура…