Показался мне на первый взгляд этот Поликарп не то чтобы необычным, а даже исключительным человеком. Если бы не шагал он рядом с Оленкой, я, наверное, испугался бы. Первое, что бросилось мне в глаза, его рост. Такого рослого человека, по правде говоря, я не встречал до этого времени ни в своем селе, ни здесь, в городе. Оленка возле него - как синичка возле аиста. Высокий, широкоплечий, длинноногий. Одну ногу он тянул и, если бы не опирался на крепкую палку, вырезанную то ли из сучковатого дуба, то ли из какого-то другого дерева, наверное, и совсем завалился бы на одну сторону. Но не рост его меня поразил и даже не хромота, испугало выражение его медно-красного лица, густо усыпанного следами оспы, поразил его необычайный взгляд. Из-под густых рыжеватых бровей и низкого надбровья раскаленным угольком пылал карий, почти золотистый глаз, а другой, такого же цвета, мертво застыл. Потом я заметил, что неподвижным глаз был не случайно, вообще, видно, он чудом уцелел после сабельного удара, след от которого прорезал весь лоб, рассек бровь и даже достал скулу. Странным лицом обладал отец Оленки. Украшала его лишь густая копна каштановых волос, ниспадавших на лоб, на виски, лежавших на ушах и за ушами; завитки их были и на крепкой шее; если бы не эти волосы, наверное, само лицо было бы похожим не столько на лицо человека, сколько на маску сказочного великана. Одет этот человек тоже был нестандартно: на нем добротно сидела одежда не штатского - военного покроя, но подобранная так, что одно взаимоисключало другое, и поэтому в этой одежде напрасно было искать что-либо близкое привычной моде того времени. На ногах - сапоги, сшитые в форме неправильного четырехугольника, даже неопытный человек мог сразу понять - шилась обувь не для красоты, а для удобства, в таком сапоге любая нога будет чувствовать себя наилучшим образом, и просторно ей, и тепло. Штаны из добротной ткани цвета хаки, из такой прекрасное галифе выходит. На нем же были не штаны, а словно конструкция из двух труб, сшитых сверху вместе и украшенных на коленях кусками желтой юфти, видимо, для прочности. Нашивки эти надежно сливались с голенищами сапог, от чего создавалась иллюзия единства сапога со штаниной. Плечи его ладно облегал просторный пиджак из серой шерстяной материи, с большими карманами по бокам. Из-под расстегнутого на шее пиджака - синяя в белую полоску рубашка, над левым нагрудным карманом серебрился и золотился невиданный знак, такой поразительно красивый, что мои глаза сразу же прикипели к нему, и я безошибочно определил, что это не просто вещь, она указывает на исключительность этого человека.
Позже я узнал, что это был и в самом деле не простой значок, а орден, орден Боевого Красного Знамени, редкостный символ боевой доблести.
Встретился я с Оленкой и ее спутником неожиданно, завернув за угол улицы, столкнулся с ними и остолбенел. Прилип к земле, смотрел на них как на что-то диковинное. И не знаю уж, долго ли торчал бы так, если бы не дружелюбный характер Оленки. Увидев меня, сразу вся встрепенулась, обрадовалась, словно бог весть кого и встретила, словно год с ней не виделись.
- О! - округлила она глазенки. - Деревянная пуговица! Ты смотри!
Я стоял растерянный и не понял ни того, что она выкрикнула, ни даже ее голоса. Кричит девчонка про какую-то пуговицу, а мое какое дело?
Незнакомец блеснул на меня живым пылающим взглядом, какое-то мгновение рассматривал, затем сразу на глазах переменился в лице, сразу стал неузнаваем: куда и девалась суровая медно-красная маска. Мне улыбалось такое живое и милое лицо великана, которое разве что в сказке можно вообразить. Вмиг исчезли и оспа, и холодный блеск неживого глаза, растаяла и красная полоса от сабельного удара, суровая маска ожила, засмеялась, заискрилась, все неладное на ней полиняло, а простая красота и привлекательность проступали все четче и четче, подобно тому как проясняется фотокарточка на дне ванночки, наполненной проявителем.
- Чем именно знаменит товарищ Пуговица? - спросил он густым, приятным голосом.
Оленка охотно объяснила, что единственное мое достоинство в том, что имею высокую честь учиться с ней в одном классе, и тут же добавила, что у меня есть и настоящая фамилия, а Деревянная пуговица - не что иное, как школярское словотворчество.
- Кстати, ты знаешь, Поликарп, какое мне дали прозвище?
И она так весело и заразительно рассмеялась, что лицо Поликарпа приняло выражение заинтересованности, я тоже не удержался и расхохотался.
Минуту спустя я познакомился с Поликарпом, и не просто познакомился, как знакомятся в нашем селе, а по всем правилам вежливости. Мою безвольную руку держал своей гигантской лапой, поросшей густыми золотистыми волосами, отец Оленки, к тому же и потряс ею так, что чуть не выдернул из костлявого плеча.
- Идем с нами, товарищ, - предложил Поликарп.
- Не откажи, Макар, будь другом, - скрепила это приглашение и Оленка.
Как нитка вслед за иголкой, потянулся я вслед за Поликарпом и Оленкой. Неудобно мне было, не по себе, но и оторваться от них тоже не было сил. И вскоре освоился, ощутил себя непринужденно, словно всю жизнь был знаком с этим меднолицым богатырем.
Ни на миг не закрывался ротик Оленки. Она все дергала за руку Поликарпа, все расспрашивала:
- Ты понимаешь, Поликарп? Нет, ты понял?
Поликарп добродушно посмеивался: понял, дескать, понял… Вот только не мог отгадать, какое именно прозвище всучило общество Оленке.
- Нет, ты только представь себе, Поликарп, они меня прозвали Скотинкой!
Поликарп от удивления остановился, даже палку переложил из руки в руку.
- Да что ты говоришь?
- Представь себе! Они думают, что этим меня уязвили. Ты видишь? Будто большая разница: Скотинская и Скотинка!
Не успел Поликарп выразить свое отношение к этому наименованию, как Оленка уже затарахтела о другом:
- Представь себе - его прозвали Деревянной пуговицей. Это потому, что у него вместо пуговиц на сермяге - деревяшки. Это же правда от бедности? От бедности. А у них насмешки… Нечестно. Не классово, правда же, Поликарп?
- Нечестно, - пробаритонил Поликарп. - Мы крови не жалели, жизни не жалели… Чтобы не было бедных и богатых…
- А они - прозвища! Деревянная пуговица!.. Подумать только…
Поликарп глухо смеялся. Словно шилом колол этот смех мое сердце. Думал - надо мной. А он о своем вспомнил.
- Меня тоже прозывали… Школьная братия - выдумщики! И знаете как?
Оленка сурово стиснула губки, нахмурила брови.
- Какую-нибудь гадость прицепили… Я их знаю!
- Гайаватой звали. Как у Лонгфелло.
- А что такое Гайавата? - встрепенулась Оленка.
- Индеец. У меня лицо покрыто оспой, вот и Гайавата.
Оленка не расспрашивала про Гайавату. Ее интересовало другое.
- А почему у тебя лицо покрыто оспой, Поликарп?
- Было время, когда в России каждый второй умирал от оспы. Это была ужасная болезнь. Когда разгуливалась эпидемия оспы - солнце казалось людям темным. Одни умирали, другие хоть и выздоравливали, но становились непохожими на себя…
- А почему же ты не сделал прививку?
- Мать не успела, а бабушка лечила меня старинным способом: заболел мальчик у соседей, и она меня к нему подкинула, верили люди: если нарочно заразить, то болезнь легкой будет. Ну, правда, соседский мальчик умер, а я выздоровел. Только лицо сделалось как у индейца. Гайаватой стал…
Поликарп добродушно улыбнулся, с лица незаметно исчезли все следы оспы.
- А ты все равно красивее всех, Поликарп, - убеждала отца Оленка. И даже ко мне обратилась: - Правда же, Макар?
Я промолчал, так как не привык еще к Поликарповой оспе, а кривить душой не научился.
- Ниче, братцы, - весело сказал Поликарп, - не в том сила, что было когда-то, сила в том, что имеется сегодня. Свободу завоевали, братцы, свободу. Теперь не будет ни покрытых оспой, ни обездоленных. Все будут равными, для всех одинаково будет светить солнце. Ты, Макар, из села приехал? К свету науки потянуло?
Я только ниже склонил голову: потянуло, дескать.
- То-то и оно. А когда-то, при царизме, крестьянский хлопчик, с деревянными пуговицами, в полотнянке, о школе и мечтать не мог. Так что пусть даже Скотинками нас обзывают, а нам от этого ни холодно ни жарко. Нам - идти вперед. Преград для нас не существует. И не будет никогда. Не так ли, Оленка?
- Так, так, Поликарп! - как из пулемета, татакнула Оленка.
Долго мы тогда гуляли по городу, ходили по улицам, не раз оказывались в тупиках, возвращались назад, попадали на заросшие пустыри, преодолевали какие-то лощинки с таившимися вонючими болотами, пока не вышли к речке. Я знал, что наш город стоит на речке, искал ее до этого, но так и не попал на берег. Видимо, и Поликарп с Оленкой были здесь впервые, так как девочка победно воскликнула и округлила и без того круглые, как у совенка, глаза, а Поликарп довольно крякнул, переложил палку под мышку и сверкнул на нас пылающим взглядом.
Светилось в нем большое удовлетворение и радость.
Оленка уже раскрыла было ротик, чтобы затарахтеть о чем-то своем, но Поликарп опередил:
- Вот чудо природы! Водная преграда, Дунай! Настоящий Дунай!
Оленка с интересом спросила:
- Ты и на Дунае бывал, Поликарп? Ишь ты, а молчишь.
- Где мы только не бывали, Оленка, какие только миры не видели. "Під Перекопом ворога били і на Карпатах бували". А вот Дуная не видел. Чего не видел, того не видел, что было, то было, чего нет, того нет…
- Тогда при чем тут Дунай? Это же совсем не Дунай…
Поликарп будто застыдился, склонил голову.
- Да это как-то вырвалось. Наверное, из песни…
- Из какой?
- А вот из какой.