* * *
Вечером в кафе собирается все та же компания. Ребята беззаботно пьют пиво, хрустят сухариками. Отставлены в сторону, убраны от глаз подальше костыли. Смеются девчонки, ластятся к парням. Из хриплых динамиков опять кто-то кого-то призывает куда-то увезти…
…А я, глядя на этих ребят, вдруг понял, что они и есть главный символ сегодняшней нашей России.
Исстрадавшиеся, искалеченные за нее, еще толком не понимающие, что с ними произошло, но веселые, азартные, ловко хватающие страшными "клешнями" кружки с пивом, рвущие ловко зубами и одной уцелевшей рукой воблу, которая еще два месяца назад там, в горах, казалась редчайшим деликатесом - они символ. Символ русской жизни, пробивающейся сквозь любые изломы и каменья, приспосабливающейся к любым самым суровым условиям и, несмотря ни на что, верящей в лучшее, тянущейся к свету, к солнцу.
И еще я понял, что эти ребята - главный пробный камень всех сегодняшних дел и обещаний новых наших правителей. Забудут они об этих ребятах, вышвырнут их из жизни, сольют в свои золотые гальюны, как десятки тысяч бывших до них "афганцев", "карабахцев", "абхазцев", тех, еще первых "чеченцев" - и грош цена всему тому новому, о чем убежденно говорят эти самые правители.
- А я, как выпишусь, поеду к брату во Владик. Опять пойду матросом на траулер, - рассказывал подружке десантник. - Поедешь со мной?
Девчонка смеется и прячет лицо у того на шее. В глазах недоверчивый азарт. А вдруг действительно позовет?..
Они верят, что жизнь только начинается…
Обычный герой
Вовку Салимова разбудил знакомый рев движков. Прямо над казармой прохлопала лопастями и ушла куда-то в сторону гор вертушка. Он открыл глаза и еще какое-то время прислушивался к тающему вдали гулу. Потом приподнялся на локте. Прямо у головы на столе громоздились оставшиеся с вечера пустые бутылки, початые консервы, засохший хлеб и прочая снедь, способная поднять вечернее настроение компании фронтовых офицеров. Вовка пошарил рукой по столу и, найдя пластик бутыля с минералкой, жадно приник к горлышку губами. Притушив характерную утреннюю жажду, он откинулся на подушку и заложил руки за голову.
Хорошо!!!
Еще вчера в это время он был в воздухе. Нарезал виражи под облачностью, выискивая в разрывах облаков проход через хребет. И, наконец найдя его, буквально юркнул в стремительно затягивающееся туманом "окно". Прошел в десятке метров над склоном хребта, успел проскочить теснину скал и в уже густеющей облачности соскользнул в узкую горную долину, где вертушку ждали на полковой площадке тяжелораненые солдаты из подорвавшегося на горной дороге "броника". Едва колеса вдавились в жирный горный чернозем, как хлынул дождь. Плафон - позывной местного авианаводчика - только руками развел. Видимость упала почти до нуля. Но это уже было не важно. Взлететь он мог при любой погоде и даже с закрытыми глазами…
И вот теперь первый раз за эти три месяца он встречал знакомый гул движков не на "капэ" и не в кабине своей "восьмерки", а на койке. И это был повод…
Но в одиночку пить Салимов не умел и не желал. Это же просто извращение - пить в одиночку. Крайняя форма эгоизма, переходящая в бытовое пьянство. Поэтому, сев на кровати, Вовка обвел глазами казарму, оценивая обстановку. Результат этой оценки его не обрадовал. Казарма была безмолвна и пуста. Весь народ отвалил на аэродром. И это не могло не огорчить военлета Салимова.
Еще вчера вечером за столом было не протиснуться. Отмечали день рождения замкомэска Партикеева. А вот теперь ему, целому майору, ветерану нескольких войн, выпить, понимаешь, не с кем.
Неожиданно краем глаза он уловил в углу казармы движение. Кто-то лежал на кровати. Салимов приподнялся, пытаясь узнать лежащего, но лицо его было закрыто какой-то книжкой, которую тот читал. И все же по какому-то наитию Вовка его узнал.
- Васильев, ты?
Из-за книжки показалось знакомое худощавое лицо Васильева - штурмана гусаровского экипажа.
- Ну-ка, иди сюда.
- Нет, Магомедыч, я пас, - отозвался Васильев, сообразив, для чего именно зовет его Салимов.
- Ты это кончай, Андрюха! Тебя целый военный майор вызывает. Твой замполит, между прочим. Иди сюда.
- Магомедыч, я больше не пью, - заныл Васильев.
- Ты не агитируй, ты сюда иди.
Васильев нехотя встал с койки, сунул ноги в солдатские шлепанцы и направился к койке Салимова.
"Их же вчера проконопатили", - вспомнил Вовка.
Он был в воздухе, когда услышал доклад, что в районе Арштов "восьмерка" Гусарова попала под плотный зенитный огонь. С окраины села по вертушке отработало десятка полтора стволов. Больше тридцати дырок привез Серега. Пули пробили маслопровод, топливные баки, посекли приборную доску, но главное - одна из них повредила движок, а другая пробила лонжерон. До аэродрома Серега дополз только чудом. Масло текло по остеклению кабины, температура росла. Еще бы минут пять, и точно бы поймали клин…
Впрочем, самое худшее судьба от них отвела. Граната, выпущенная из РПГ с крыши дома, срикошетила о кожух пылезащитного устройства и рванула самоликвидатором метрах в ста от фюзеляжа.
Главное - обошлись без потерь. И хотя на борту находились четырнадцать человек, пули всех обошли. И только молоденькому лейтенанту одна рикошетом раздробила голень.
…Не зря говорят, что самые опасные на войне - это первый и последний день. Лейтенанта покалечило в его первый час на войне…
Инженеры, осматривавшие "восьмерку", только головами качали. Работы теперь как минимум на неделю. И если сам Гусаров к этому случаю отнесся вполне философски, то его штурман явно "клинил". Сначала он жадно выкурил целую пачку "Явы", не куря до этого ни дня. А затем вообще впал в ступор. Молча сидел за столом, не обращая внимания ни на что и не откликаясь на обращения.
Понятное дело, что сегодня экипажу дали отдых. Самого Гусарова уже давно след простыл. И Вовка примерно догадывался, где тот может в этот момент находиться. Еще с вечера Гусаров просто бредил "Балтикой", которую на Ханкалу почему-то упорно не завозили.
Васильев подошел, сел напротив, и Вовка заметил лихорадочный блеск в его глазах. В руках Васильев держал какую-то затрепанную книжицу. "Молитвослов" - разобрал он название.
Отыскал чистые стаканы. Плеснул в них водку.
- Давай, за здоровье!
- Нее… - протянул Васильев, - не буду. Я теперь вообще больше не пью.
- Ты кончай "грузиться". - Вовка озабоченно нахмурился. - Бывает. Все мы дырки привозили. Мы, в конце концов, военные летчики, а не армия спасения. Конечно, не по шерсти, когда видишь, как по тебе бьют. И привыкнуть к этому нельзя. Все боятся - командующий, и летеха. Но и впадать в ступор нельзя. Прошло уже. Все! Выпей и забудь!
Андрей непокорно сверкнул глазами. Сжал в руках томик "Молитвослова", как партбилет перед голосованием.
- Магомедыч, ты в Бога веришь?
- А то как же. Вот, смотри… - Вовка вытащил из-за пазухи крестик на тесемке. - Перед командировкой жена отвела меня в церковь. Крестила. Так что я теперь православный татарин. Иже еси не небеси… Но водку на земле пью…
…Через час Васильев заплетающимся языком объяснял, рубя ладонью воздух:
- …И понимаешь, я же его рожу вижу. Пасть оскаленную, глаза выпученные. Вижу, как затвор у него дергается вперед-назад. Как пламя ствол закрывает. И он, сука, по мне лупит. Понимаешь! По мне! Я Сереге кричу - бей! А он все тянет и тянет. И так целую вечность. Затвор дергается. Вспышки. Дырки в стекле, а Серега все не стреляет…
Сам Вовка слушал этот словесный поток уже в полудреме. Ему было хорошо и спокойно. Выговаривается Васильев. Водку выпил. Значит, в себя приходит. Главное, в себе это не держать. Снять с души. У медиков ступор, кажется, шоком называется.
И его так же "клинило" в свое время. В прошлую "Чечню", когда впервые его "восьмерка" сошлась в дуэли с чечиковской "зэушкой". Тогда все решали мгновения. Восьмерка с десантурой на борту завернула за угол склона, выходя в район десантирования. И там буквально наскочила на дудаевскую "зэушку", развернувшуюся на скальном балконе. Отвернуть, уйти было нельзя. Слева и снизу гребень скалы. Развернуться вправо, но это значит подставиться под огонь в упор, а с такого расстояния не было ни одного шанса уцелеть. И он инстинктивно, буквально "на пятке", развернулся и, резко накренив "восьмерку", поймал в прицел зенитку. Он еще успел увидеть, как лихорадочно крутит баранку наводки чеченский наводчик, ловя его самого в паутину прицела. Он увидел, как напрягся "дух", как его нога потянулась к педали "спуска", и в этот момент он надавил на гашетку "нурсов", а потом, дав максимальный газ, рванул ручку управления на себя. Близкий разрыв подбросил вертолет, и он, уже едва увернувшись от скалы, скользнул в спасительную чашу долины.
А потом, на аэродроме, он вот так же курил одну сигарету за одной и цедил сквозь зубы обжигающий спирт - универсальный русский "антишок"…
Сколько с тех пор было таких вот дуэлей, сколько раз по прилету техники считали дырки в фюзеляже?
Вообще с каждым годом мужиков из старой гвардии остается все меньше и меньше. Из тех, кто прошел Афган, летал в Африке, кто помнит времена Союза. Это уже все больше командиры полков, командующие. Редко кто в комэсках задержался. А вот Салимов так в замполитах и остался. Ну не тянет его командирствовать. Не тот характер. Ему нравится с людьми работать, быть среди них. И летать. Где только он не летал. Работал с космонавтами. Разыскивал приземлившиеся экипажи. Потом занесло его в Африку, в Анголу. Потом была первая Чеченская война. Командировка в Таджикистан. И вот теперь он третий месяц здесь…