- Чертова пуля, - с готовностью отозвался Иван Данилович, поддаваясь на эту уловку. - Мушкет появился в пятнадцатом веке, пять секунд назад по геологическим часам. Пулемет "максим" - в девятьсот втором году, по сути, он наш современник. Но они продолжают стрелять, они никак не могут остановиться. Пишут трактаты, провозглашают доктрины: дайте им право на выстрел… Смотрите, встретились два человека: и оба занимаются побежденными. Да, своей победой мы доказали, что зло не всесильно, но иногда мне кажется, что побежденные извлекли более важные уроки из своего поражения. Тезис о неизбежности войн опровергнут, но мира нет. Уголек все время тлеет по планете, вспыхивая то тут, то там прямым огнем. Неужто война в самом деле сидит в человеческой природе? Вот бы докопаться до сути… Все говорят о мире, а ядерный потенциал растет как на дрожжах. Я где-то читал: число целей, достигаемых ракетами, через два года увеличится в три раза, это уже геометрическая прогрессия. Болезнь опережает диагноз. А ведь решать проблему все равно придется. И теперь решать, пока живо поколение участников войны, знающих ее ужасы. Если придут к власти не нюхавшие пороха, им будет труднее договориться. Чего доброго, еще захотят попробовать: а как это будет выглядеть? Человечество живет не по карману, транжиря свой труд на производство смерти. От обороны к самоубийству. Разрядка необходима всем: молодым и старым, мужчинам и женщинам, министрам и студентам, солдатам и детям, мир устает от того напряжения, в котором он существует. И все это настолько очевидно - до удивления. Зато защитники этой морали утверждают: наука уничтожила войну… - Иван Данилович увлекся планетарным монологом, выставив перед собой руку, словно в той руке был зажат микрофон, озвучивающий землю.
Но информационные каналы в этот час не работали. Да и день был неприсутственный. Одна Маргарита прилежно слушала своего собеседника, но мысль ее скользила по касательной.
- Я слабая, одинокая женщина, - откликнулась она печально, - и ничего не понимаю в ваших войнах, я способна лишь страдать от них. Но я знаю одно: война возникает из пещерной морали, разве это не ясно? Вот вы поминали о дубинке. Пещера на пещеру - с той поры и пошло. Это же котел кипящий…
Он удивился непроизвольно:
- Какая мораль может быть в пещере?
- Пещерная, разумеется, - она пожала плечами, дивясь его неразумению.
Иван Данилович был искренне заинтригован.
- А что в котле кипит? - продолжал допытываться он.
- Разве вам неведомо? Смола. Это уж потом все эти трактаты и тезисы, доктрины и постулаты. Надо же прикрыть эту пещеру, эту вонючую смолокурню, вот оно и пошло, но суть осталась той же. Память пещеры оказалась не менее устойчивой, чем память добра, и еще неизвестно, какая память окажется крепче, человечество еще не сделало окончательного выбора, ведь это так сладостно - дубинкой махать! Для этого ума не надо. "Если бы народы знали, из-за чего мы воюем, никогда не удалось бы устроить хоть одну приличную войну". Это не я придумала, а Фридрих II, он-то разбирался в этой кухне получше нас с вами. У каждой нации обнаруживается враг номер один, они с завидным постоянством меняют лишь врагов, но не номера. Точно так же и с фашизмом, до корней которого вы мечтаете докопаться: трусость, агрессивность, классовый империализм, душевная апатия народа - все высокие слова, а на деле-то это пещера, пещера. Тут уж точно, в любой системе координат - везде пещера… Таков мой иск к войне.
Сухарев поймал себя на том, что он морщится, негодует, любуется - и все это одновременно. Любуется ее вновь порозовевшим лицом, переменчивостью глаз и губ. А морщится и негодует он от ее слов: это же все ненаучно, доморощенно. И вообще, ради чего это мы все о высоких материях? - радостно удивился он.
А вслух неожиданно для себя самого сказал:
- Непременно включу ваш тезис в новое издание со ссылкой.
Она улыбнулась ему поощряюще:
- Дарю без ссылки. Разверните его на сто страниц ученого текста, а мне за них…
- По рукам. А пока до гонорара не дошло, разрешите презентовать вам первое издание. Оно в чемоданчике, специально держу рядом с виски.
- Да она же у меня есть! - с оживлением воскликнула Маргарита Александровна, когда он, прикрыв "дипломат" своим телом, достал книгу и она увидела обложку "Преступник номер один" и прочитала подзаголовок на титульном листе: - "Адольф Гитлер, его жизнь и преступления". Я же читала! Так, значит, вы и есть тот самый Иван Сухарев, член-заседатель международной организации историков и вице-президент нашего национального комитета? Как же я сразу не сообразила? Что же вы темнили? Наконец-то я вас разоблачила, надеюсь, не в последний раз…
- В другой раз не буду, - покаялся он и спросил недоверчиво: - В самом деле читали?
- Еще бы. И точно знаю, что книжка не прошла незамеченной, я слышала отзывы…
- Спасибо, - отозвался польщенный автор. - В таком случае придется сделать повинную надпись. Что же вам написать? - Иван Данилович подвинул раскрытую книгу и задумался.
Рита засмеялась:
- Теперь я раскусила вашу сущность до конца: вы честолюбец, вас интересует все только первое - преступник номер один, проблема номер один. И сами-то небось мечтаете стать первым номером.
- Но вам я напишу что-нибудь из последнего, - парировал он. - Из последних моих желаний. А все же что? Подскажите.
Она продолжала смеяться игриво:
- Над чем же тут голову ломать? Шпарьте наипоследнейшее, однако же не забудьте и того, что писали мне двадцать пять лет назад? Я же до сих пор не получила…
- Попробую, - Сухарев достал цветной карандаш, принялся строчить, и, как видно, не коротко.
Рита затаенно наблюдала за ним.
- Прекрасно, - продолжала она. - Отныне я нарекаю вас своим другом номер один. И пью за вас. За моего несостоявшегося поклонника, с которым мне все равно хорошо. Честное слово, мне давно не было так хорошо. С вами все так легко и доступно, даже боль. Вы мне как старый-престарый друг, хотя еще утром не занимали моих мыслей. А теперь близки до родимости, теперь, рядом с вами, я словно помолодела на двадцать пять лет и можно начинать жизнь сначала. Поэтому мой тост - за неразгаданность! Теперь я только и буду думать о нашей встрече. Мой дом всегда открыт для вас, вы ведь часто в Москве… я буду счастлива. Вот и объяснилась.
И, сама смутившись, принялась мять подушку.
Сухарев тоже не ожидал, что будет так растроган от столь пылкого признания, пришедшего к нему с опозданием на полжизни. А мы (наконец-то) можем приступить к лирическим картинам.
И впрямь!
- Рита, у меня нет слов, - так начал наш герой. - Все, что я сейчас смогу сказать вам, будет банально и скудно, поэтому я умолкаю. Нет, нет, я надписал, но с одним уговором: вы прочтете, когда я уйду. - Иван Данилович протянул ей книгу. Она хотела все же раскрыть обложку, но он долгожданно коснулся ее руки: - Умоляю вас.
Она ответила робким пожатием. Их руки соединились. Вот и губы пошли на сближение. "Боже мой", - сказала она, и страдальческий рот ее сделался полураскрытым, а герой наш уже ощутил предварительный трепет…
Кто знает, как далеко завели бы наших героев эти отрадные прикосновения, но Рита опомнилась первой. Из полураскрытых губ вылетел шепот: "Прошу вас, это нельзя, умоляю" - и встречные волны расшвырнули их по разным берегам.
На всякий случай, не будучи до конца уверенной в их добродетели, судьба решила подстраховаться. В третий раз пропел звонок над дверью, являя весть, что близок час расплаты. Еще продолжая держать Сухарева за руку, Рита с сомнением посмотрела туда: открывать или не открывать? И молчаливым сговором решено было - открыть: все равно за дверью не угомонятся.
53
Мгновенно взбита подушка, чтоб не осталось следа от локотка. Прошуршало кимоно. Щелкнул замок, и тотчас размножился эхом невнятный звук, в котором оторопевший Иван Данилович не сразу разгадал чмоканье затянувшегося поцелуя, мало того, следом раздался радостный клич:
- Эжен! Вот не ждала!
Иван Данилович покрылся жаркой краской - что это было: запоздалое раскаяние в собственном благородстве или преждевременная ревность к незнакомцу?
А вот и ответ на сей вечный вопрос.
- Где же тапочки? - по-свойски выскочил жизнерадостный баритон, показавшийся к тому же знакомым.
"Так я тебе и сказал", - мстительно отозвался Иван Данилович, ох не повезло ему с ногами, то и дело в чужую обувь лезут.
- Ваши тапочки в расходе, Эжен, сейчас я что-нибудь соображу, - деловито вскрикивала Маргарита Вольская, громко шаря руками по прихожей. - Прошу пока знакомиться.
В комнате возник великолепный хлыщ (как с той же мгновенностью окрестил его Сухарев): седовласый, серо-костюмный да еще с букетиком нарциссов в руке, неизвестно где выхваченным из темноты, уже сгустившейся над городом.
Что наша жизнь? Висим на волоске. Всего тридцать секунд, и полная смена декораций, будто неведомая рука нажала неведомую кнопку на неведомом пульте.
- Евгений Петрович, - церемонно представился хлыщ, и голос его снова показался Сухареву знакомым.
- Весьма приятно, - ответствовал Иван Данилович с важным поклоном издалека, но назваться не успел, ибо тут же за спиной Хлыща возникла Рита, отбирая у него нарциссы.
- Обойдетесь без тапочек, Эжен, - решила она. - Вам ведь по грязи не топать, до подъезда доставляют. Значит, грех вас ко мне привел, цветами искупить хотите. Сейчас я вас разоблачу. Какая прелесть… - Маргарита Александровна окунула лицо в букет, прокрутилась по комнате, отыскивая вазу.