- Подумаешь, - сказал дикарь. - Зачем тебе цивилизация? Пойдем за одеялами.
- Чем выше в горы, тем проще жизнь. На вершине жизнь вообще упростится до одноклеточного существования: хватать воздух. - Обобщающая тирада осталась непроизнесенной и до лучших времен откладывалась в сундук "Для души и тела".
- Как твоя голова? - спросил он вслух. - Сказывается нехватка кислорода?
- Все чудесно, милый, я отправляюсь мыть котелки.
Приют Драгобрат срублен в виде двухэтажной избы. На первом этаже четыре комнаты, в каждой из них двухэтажные нары на сорок человек, как в самом распрекрасном солдатском блиндаже на шесть накатов.
Я проснулся в абсолютной темноте - такая темнота бывает лишь в старом окопном сне, который снится нам по военным праздникам.
В этой кромешной тьме начинаются завершающие аккорды карпатского абзаца моей жизни.
Я протянул руку - и провалился в пустоту.
Виктории не было на месте. Я лежал успокоенный, просветленный. Как хорошо, что мы сюда приехали. То ли чистота воздуха была тому причиной, то ли окружающий простор, угадываемый даже сквозь темноту, но я чувствовал себя абсолютно выспавшимся, мысль работала пронзительно и четко. Впрочем, темнота уже начинала отсвечивать всполохами сна в солдатском блиндаже, за окном струилась ущербная луна, а может, то светилось реликтовое излучение Млечного Пути, обращенного острием стрелки к вершине, которой мне уже не суждено достигнуть.
Постепенно стала просматриваться пустота, оставшаяся от Виктории: вмятина на подушке, пролежни в матрасе. По-моему, я заснул на ее руке. Сейчас она придет и заполнит собой образовавшуюся пустоту на матрасе и в душе. Она такая хрупкая, а занимает так много места в моей жизни.
Почему она не идет? Пора.
Досадуя на обрыв мысли, я принялся шнуровать башмаки, чтобы отправиться на поиск заблудившейся жены, спасти ее от волка и снежной лавины. Чиркнул спичкой и в ее ускользающем свете увидел еще одно зияющее место на нарах, где спал гуцул Василий, взявший на себя обязательство доставить нас к вершине.
Но отчего так вольно дышится и мысль устремляется в беспредельность? Зачем Виктория отвлекла меня от главной мысли? Сейчас она покажется от крайнего сарайчика, и все займет прежние места во вселенной.
Я обошел вокруг дома, вглядываясь в очертания ночи. Луна предательски выскользнула из-за облака, и в ее безмятежном свете стал виден мокрый росистый след - перпендикуляр страсти, вонзающийся в черноту леса. Почти машинально я шагнул по этому следу неверности, он был совсем свежим, трава распрямлялась за мной с легким шорохом.
Зачем я иду? Я остановился - ведь это не моя тропа. Не мой там след, я не имею права. И вообще: должен ли я видеть то, что желает сокрыться от меня на конце росистого перпендикуляра?
Я осторожно попятился назад, чтобы не разрушать следа в траве и гармонии звезд над головой.
Мне хватило на сборы двух спичек. Уложил рюкзак и выбрался в коридор с тусклым ночником. Сейчас я боялся лишь того, что меня застанут на месте преступления.
Но все обошлось. Я никого не встретил и скоро шагал по низовой дороге, оттягивая носок ступни, как при строевом шаге.
На повороте я лег навзничь, упершись головой в камень, и долго смотрел ввысь. Небо очистилось. Я всматривался в начертания звезд и узнавал в них самого себя. Никогда не видел столько звезд, и таких ярких. Звезды струились, переливались - они смотрели в мои глаза. Мы стремимся к неведомой вершине, тогда как она вот, прямо перед нами, в нас самих. В каждом человеке заключена его вершина, надо лишь открыть ее в себе самом.
Это была удивительная ночь с проблесками дальних молний и озарениями мысли. Звезды переливались в меня, и я переливался в звезды. Я разговаривал с мирозданием. Что случилось в избе, на росистом следу? Случилось одно - свобода. Как звездам дана свобода вечного горения, так и я свободен душой и не имею права претендовать на чужую свободу.
Ночь чиста и терпелива. Свобода звезды и свобода росистого следа. Свобода моей тропы. Я спускался в долину и на каждом удобном повороте опрокидывался навзничь, глядя на звезды, пока они не иссякли, а вместо них простудили горы. Тогда я пошел вниз, не оглядываясь больше на небо. Я видел вперед, назад, во все стороны, я слышал зов вечных гор.
Снова пели петухи. Я вздрогнул от первого крика, от второго умилился, от третьего впал в священный трепет.
Чему я радуюсь? Ведь я обманут, унижен, растоптан. Но я был счастлив, ибо в эту звездную ночь я открыл истину, а открывший истину обманутым быть не может.
Ночь прозрения продолжалась под шуршанье камней, ускользающих из-под ноги. В эту ночь я открыл вершину, которая во мне, она состоит в самопожертвовании, это просто, как на войне. И счастье мое было от жертвы, которую я принес в эту ночь звездам.
Тропа привела меня к шоссе, и я припал подошвой к родному асфальту. Скоро сходящиеся линии гор раздвинулись, показался поселок, уже пробудившийся к жизни, а может и не прерывавший ее.
Удивительная ночь перешла в удивительное утро. Катилась телега с молочными бидонами, чисто умытые старики сидели на завалинках. На двери магазина белела бумажка, я подошел ближе. Некая тряская рука сообщала, что она "ушланабазу".
Под древним буком лежала серая плита: 417 радяньских солдат и офицеров загинуло за освобождение этого селища. Я не спешил, читая имена, пока не добрался до своей фамилии: старший сержант Василий Сухарев… Мы оказались в разных званиях, и оттого разошлись наши земные круги.
Из костела доносились приглушенные стенами звуки органа. Я вошел внутрь. Прихожане сидели на деревянных лавках лицом к богу. Звучала проповедь. Потом они молились на чужом языке. Я не воспринимал слов, но сразу проникся ритмом, это был ритм моей молитвы.
- Это "Отче наш"? - спросил я у соседа старичка.
Он ответил: да.
Я влился в этот ритм и зашагал дальше. Встречные здоровались со мной, я благодарно отвечал им. В автобусе вкусно пахло хлебом.
В самолете он заснул сном праведника и спал до самой посадки.
Гуцул же Василий записал в суточном рапорте:
"Турист И. Сухарев не выдержал трудностей восхождения, на базу не вернулся. Прошу считать выбывшим с маршрута, а также снять с довольствия".
Дома его ждала телеграмма, искусно сбитый коктейль из восторгов, вины и нахальства: покорила третью вершину обеспокоена твоим отсутствием следую маршруту позор дезертирам телеграфируй прибытие домой здоровье Маринки обнимаю тоскую твоя Виктория.
Первый обед прошел в чинном молчании. Обедали втроем: профессор Мурасов, его жена, его зять, молодой кандидат Сухарев Иван. За все время была сказана, кажется, одна фраза: какое нынче число? - оставшаяся, впрочем, без ответа. От этого обеда пахло валидолом и несколько недель потом пыли зубы.
Профессорша зачастила на телеграф. Шла проработка версии.
Он встречал Викторию на аэродроме. Стороны обменялись дипломатическими поцелуями, отправились в резиденцию, последняя дверь налево. На этот раз состоялся ужин - и довольно речистый.
- Иван Данилович, как же вы бросили Викторию? - спросила профессорша, по-видимому, версия нуждалась в обнародовании.
Сухарев не успел ответить.
- Он меня не бросал, мама, - поспешно заявила Виктория, заявляя право на собственное мнение. - Просто у него от гор закружилась голова, и врач сделал соответствующие рекомендации. Я понимаю Ивана, там действительно очень круто.
Право на окончательное утверждение версии оставалось все же за Сухаревым, и договаривающиеся стороны понимали это.
- Наверное, это фронтовая контузия, - виновато отозвался Сухарев, лишь бы не молчать болваном.
- Так вы еще и контуженный? - интеллигентно удивилась профессорша. - Вам необходимо лечение.
Вечером в резиденции Виктория объявила, повернувшись к нему спиной:
- Я тебя брошу. Ты стал слишком цивилизованным.
- Разумеется, - отвечал Сухарев, наполняясь благородным сарказмом. - Ты предпочла бы примитивные кулаки.
Виктория повернулась к нему с перекошенным лицом:
- Ты генетический эгоист. Ты думал лишь о себе, трусливо бежал, бросил меня в трудную минуту. А если бы я оступилась? упала?
- Но ведь ты не оступилась - не так ли?
- Оступился ты. А теперь играешь в благородного…
Она была столь желанна в искреннем своем гневе, что Сухарев пробовал закрыть ей рот губами, но заработал новую оплеуху - это был сигнал о том, что начинается второй виток спирали. Впрочем, на этот раз эпоха замаливания не оказалась столь длительной. Ведь теперь за его плечами опыт подкаблучника, и он почти мгновенно осознал, что в самом деле бросил свою жену во время ее опасного перехода по шаткому висячему мостику судьбы, повисшему над бурной рекой. Он замаливал грехи с помощью цитат: эрудиция годна на все случаи жизни, в том числе и для самобичевания.
Он был прощен задолго до рассвета и получил в награду сладостные причитания на тему: ты самый-самый.
Она его не прогнала. И он не ушел. Кого прогонять? Куда уходить? Они благополучно спустились с диких вершин в долину цивилизации. Разве там что-то было? Василий? Какой Василий? Росистый след? Отблеск луны - нет, нет и нет, все привиделось, нагрезилось, нашепталось. Даже удивительная ночь спуска спешила выветриться из памяти. Как можно быть счастливым за чей-то счет?
Виктория разбилась на самолете восемь лет спустя, возвращаясь домой из служебной командировки, и Сухарев остался ее первой и последней любовью.