Санитары по-хозяйски оттеснили его, не давая даже подержаться за носилки, а один из них, пожилой и сутулый, посмотрел на него с молчаливым сочувствием, будто пострадавшая была близким человеком Сухареву, и этот добрый взгляд обжег его, оставив долгий след в теле.
Низкая желтая машина отъехала от подъезда. Сухарев и Нина остались на улице. День клонился к вечеру, крыши домов приблизились к небу. В воздухе пахло сыростью. Прохожих было немного. По той стороне улицы бежал мальчишка. "Братиславу взяли, Братиславу!" - кричал он, раскручивая в воздухе портфель.
Из-за поворота выполз трамвай, с дребезжаньем проехал мимо. Сухарев проводил его глазами, машинально откладывая в память номер: 37.
- Хорошо еще, что она на втором этаже, - заметила Нина, - всего десять ступенек, меньше тряски.
- Это я виноват, - продолжал Сухарев свою взбудораженную мысль. - Надо было по-умному, а я не приготовился, никак не знал, что она в положении.
- Чем же вы виноваты? - с готовностью перебила Нина. - Разве вы могли сказать по-другому? Как бы вы ни сказали, было бы то же самое, - она тайно разглядывала его китель с орденами, выглядывающими из-под шинели, и улыбнулась. - Вы, верно, проголодались? Пойдемте ко мне, я разогрею обед. И остановиться у меня можете…
- Никак нет, - браво отчеканил Иван Сухарев, безответно скользнув взглядом по ее худенькой, почти безгрудой фигурке. - Сейчас не могу. Мне еще к матери топать.
- Господи, - померкла Нина. - К его матери?..
5
Тот же старый дом с облупившимся фасадом, пологая лестница, щербатые ступени. Ведь он сам по трезвому размышлению определил, что сначала навестит Маргариту Александровну, а уж после отправится к матери. В такой последовательности ему легче придется с его попутным горьким поручением. Мать, само собой, будет переживать, поэтому к ней надо идти потом, а Маргарита молода, ей-то что. И еще неизвестно, какая она жена, законная или полевая?..
Вот сколь умно рассудил. Все предусмотрел.
Но жизнь и тут сюрприз уготовила. Он не знал, что Маргарита Александровна беременна, даже предположить не мог, а увидев это, несколько подрастерялся. Все заготовленные слова, которые он еще в поезде у окна сочинил, из головы выскочили.
Но он-то враз смекнул про себя, что дело тут не в ее положении, а в ней самой. От нее самой он и подрастерялся малость. Маргарита Александровна сидела в старом кресле и метала розовые распашонки. Огромный ее живот, выступавший вперед, прижимавшийся к ляжкам, придавал этому занятию глубокий, я бы сказал, трепетный смысл. Она не понукала его, пока он, путаясь от собственной ослепленности, уставлял на пол пишущую машинку, стягивал шинель и следил сапогами по паркету, только подняла голову и смотрела с терпеливым ожиданием, как он топчется под вешалкой. Высокая стоячая лампа с матерчатым абажуром, подвинутая к работе, бросала рассеянный боковой свет, накладывая на лицо мягкие полутени и в то же время выразительно подчеркивая его скульптурность. Как описать эту неизъяснимо-хрупкую гармонию линий, их несказанно-совершенные переходы, их глубину и воздушность, лучезарность, озаренность и прочая и прочая. Сухарев и не видел таких никогда, разве в заграничном фильме или во сне голубом.
А теперь это было перед ним наяву, даже не то, что было, а нежданно предстало, и светилось, и трепетало. Он тотчас ослеп от сияющей огромности ее глаз, золотистости волос, всей просветленности ее лица. Он словно бы врасплох ее застал, но оно, это несказанное лицо, будучи углублено в себя, вместе с тем было и открыто всему миру. На лице не таилось тайны, но оно выражало такое, что было ведомо ей одной. И оно раскрылось навстречу ему выжидающим взглядом. Нет, все же была в прелести этого лица какая-то внутренняя загадка, связанная, видимо, с его строением, но не разгадать той загадки капитану Ивану Даниловичу Сухареву. Он застыл, не в силах смотреть в эти лучистые глаза, ему казалось: он тотчас захлебнется от сухости в горле.
А слова-то, как уже сказано, из головы повыскакивали.
- Здравия желаю, - поспешно начал он, чтобы спрятать свою ослепленность, и все напрасно пытался отвести глаза, ибо даже при своем солдатском положении понимал, что бывают такие взгляды, которыми стыдно смотреть на женщину, да еще когда она с животом. - Разрешите представиться, капитан Сухарев. Только что из Германии, прибыл на сорок восемь часов, мы со старшим лейтенантом Коркиным в одном полку… - и сбился с заготовленной мысли, продолжая пожирать ее глазами, потом снова спохватился и уставился в пол, разглядывая сапоги. - Как бы не наследить у вас…
- Так вы от Володи? - радостно дрогнула она, отложив шитье и тронув рукою волосы, лицо ее при этом обнаженно осветилось до предельных своих глубин. - Я так и подумала, как вы вошли. Только одно скажите, он ранен, да? Но он жив?
- Так точно, живой! - Сухарев обрадовался, что лжет не по доброй воле, а по высшему указанию, и широко улыбнулся.
Вот она, судьба-индейка, - куда выворачивает.
- И даже не ранен?! - Она требовательно вглядывалась в него, тянулась к нему руками, взглядом и вдруг раскрылась ответной улыбкой, от которой у него под ложечкой засосало.
Он не уловил сомнения в ее уверенном тоне и потому продолжал:
- Ну что вы, Маргарита Александровна. Не ранен, жив-здоров, того и вам желает. - Сухарев все дальше уходил от правды, но только этого ему и хотелось. "Повезло Старшому", - завистливо подумал бы об убитом Коркине, однако данная мысль не успела получить продолжения. Он шел не по запасному ходу, а по единственно главному, и пули свистели над головой, как ни сворачивай.
- Сколько же вы ехали? - спросила она, столь же легко углубляясь в себя, и он понял, о чем она спрашивает: у нее имелся свой мысленный отсчет времени.
- Трое суток, даже с лишком, - ответил он более поспешно, чем следовало, и она тотчас уловила это. - В Варшаве заминка вышла. А дальше быстро шпарили, экспресс прямой недавно пустили.
Она мгновенно сосчитала:
- Значит, вы видели его второго числа? Он что-нибудь написал сейчас?
- Понимаете, какая петрушка получилась, - неумело и все глубже запутывался Иван Сухарев. - Я слишком неожиданно выехал. А его как раз перебрасывали по новой дислокации, правду вам говорю. Мы даже поговорить толком не успели, только по телефону адрес записал.
- Так вы не специально приехали? - облегченно обрадовалась она, подсказывая ему путь спасения.
Сухарев вытянулся по стойке "смирно":
- Так точно, Маргарита Александровна, у меня же попутная командировка, разве я вам не доложил? Меня за пишущей машинкой послали. Вот она стоит, уже раздобыл… Это же дикость, в штабе полка нет пишущей машинки, даже наградные листы приходится от руки писать. А тут как раз писарю пальцы осколком оторвало, совсем зашились. А мой дядя двоюродный в тыловом управлении служит, он обещал достать списанную. Вот майор Петров и говорит: поезжай…
- Второго числа? - переспросила она, сосредоточенно наматывая прядь волос на указательный палец, и этот беспомощно-прекрасный жест вконец доконал его. - Я вам верю. И я последнее письмо получила как раз второго от двадцать восьмого марта. И вот уже три дня, как нет нового письма, я ужасно волнуюсь.
- Ну, три дня на войне ничего не значат, - пробовал схитрить Сухарев, не ведая, как будет теперь добираться до правды.
- Вы не знаете Володю. Он пишет каждый день, особенно в последнее время, когда теперь подходит срок. Он так волнуется за нас. Вы не представляете, какой он заботливый отец.
Сухарев утвердительно кивнул, хоть в самом деле не мог представить себе такого коркинского состояния. Жалкая мысль мелькнула: сбежать отсюда, чтобы никогда не знать всего этого, но комната (он огляделся) была узка и длинна, заставлена старинной мебелью, так просто отсюда не выберешься, да он и не хотел теперь. Его расползавшиеся мысли не подсказывали нужных слов. Он сглотнул свой трепетный страх.
- Письмо могло задержаться, это бывает, - ответил он, не думая.
Она подняла лучистые глаза и откликнулась подтверждающей улыбкой:
- Разве я не понимаю? И все равно волнуюсь, смятена, хотя мне сейчас никак нельзя. Поэтому он и пишет каждый день. Ведь эта неведомая жизнь, она еще не появилась в мир, но уже имеет такие высокие права… Он тоже чувствует это.
Она торопилась сказать сразу обо всем, и он внимал с замиранием: таких слов и на свете не было, он один впервые и слышал их. А еще он оттого замирал, что необыкновенные слова эти были уже ложью, а ведь правда, когда он в конце концов к ней подберется, и ему открывала дорогу. Он не успел додумать эту запретную мысль, потому что Маргарита Александровна продолжала:
- Он дает мне в письмах советы, это ужасно трогательно, не правда ли? Словно вы, мужчины, понимаете в этих делах… Я сейчас так углубилась в себя, что иногда мне кажется, будто я постигла главную тайну существования… Вам не ярок этот свет? - встрепенулась она. - Тогда подвигайтесь ближе. Нынче на дворе такая серость, что я должна была ее высветить. И работа у меня сегодня тонкая. Ах, о чем это я? Сама перебилась.
- Вы говорили о тайне, - напомнил он, так бы век тут сидел и слушал ее, смотрел бы в ее втягивающие глаза.