- Видно, у вашего друга скверный характер оказался, - Анюта разговор поддерживала охотно. Гвардеец - парень веселый и симпатичный, за словом в карман лазить не любит. Она поглядывала на него с затаенной улыбкой, исподлобья, изучающе. А Мишку это распаляло.
- Ничего подобного! - горячо отозвался он. - У Сашки золотой характер, я-то его знаю! Но слушайте. Через энное количество времени - бах! Сашке лейтенанта дали, парень-то он, прямо скажу, башковитый. Заметьте, лейтенанта!
- Замечаю.
- И понимаете, снова вернулся в человеки, снова стал Сашкой с золотым характером. Во! Что ни говорите, а старшина - звание вредное.
Анюта встряхнула Лешкину гимнастерку и повесила на проволоку. Насмешливо повела глазами:
- Не хотите ли вы сказать... Я ведь тоже старшина.
- Сознаюсь, вы - приятное исключение из массового явления, я сразу хотел это сказать.
- Умеете подольстить.
- А как же! - удивился Мишка. - Иначе нельзя. Но я вот о чем думаю.
- О чем же?
- Земляки мы с вами или нет?
- Что же?
- Земляки!
Анюта рассмеялась. Кончила развешивать белье и поправила волосы у висков.
- Ей-богу! - заверил Мишка. - Истинно! Смотрите - я из Вологодской области. Слышали про такую?
- Предположим.
- В области нашей есть Белое озеро, из него можно попасть в Волгу и - здравствуй, Куйбышев! Выходит, оба живем на одной реке, значит, волжане. А?
- Далекая родня, - улыбнулась Анюта.
- Неважно, главное, что родня!
С просеки, которая врезалась в лес севернее лагеря донесся непонятный гул. Мишка прислушался, на всякие случай потрогал за спиной автомат - здесь ли? Кто знает, что это еще за шум. Серьезно-сосредоточенным сделалось лицо Анюты, она тоже устремила взгляд на просеку.
- Прошу извинить! - сказал Мишка Анюте. - Имею желание собственными глазами...
Качанов, миновав ореховый непролазный кустарник, очутился на обширной поляне и увидел поразительное зрелище. На ней грудилось человек двадцать полицаев, с оружием - автоматами, винтовками, но почему-то все без головных уборов - повыкидывали их, что ли, когда спешили сдаваться? Их окружили партизаны, Мишка подошел поближе и спросил первого подвернувшегося партизана:
- Откуда такие?
- Не видишь?.. Хендехохнуть явились!
Качанов заметил кряжистую медвежковатую фигуру политрука Климова. Тот стоял, держась обеими руками за ремень портупеи и упрямо наклонив голову, слушал, что ему говорит высокий тощий командир третьей роты, которая тогда атаковала мост.
Мишка протолкался поближе к полицейским. Молодые, зеленые юнцы, но есть и бывалые. Один с горбатым носом глядит на партизан исподлобья. Лицо в твердых, словно высеченных, морщинах. Сильный, матерый, видать, волк. Нашим плохо было, фашисты жали вовсю - в полицию подался, выслужиться хотел. Сейчас фашисту туго, вон его как из Орла до Белгорода турнули, только клочья полетели, - поспешил к партизанам переметнуться. Прочитал листовку с приказом Главнокомандующего о том, что добровольно пришедших в плен пальцем не трогать, - вот и пришел. Может, совесть заговорила, а может, хитрый принцип привел - выжить.
Климов спросил перебежчиков:
- Кто старший?
Из толпы отделился маленький, но тоже кряжистый, как и политрук, полицай, с энергичным и непроницаемым лицом, на котором от уха до подбородка лиловел шрам. Перекинув автомат с одного плеча на другое, представился:
- Старшина Мошков!
- Пойдешь со мной, Мошков, - приказал Климов. - Людям скажи, чтоб располагались, - он показал в глубь леса. - Чтоб никто на открытом месте не торчал.
Неторопливой походкой Климов направился к командирской палатке. За ним ходко тронулся старшина Мошков. Странно было видеть рядом политрука, у которого на рукаве пламенела алая звездочка, и этого полицая в ненавистной форме.
Командир роты остался с перебежчиками, увел их в лес. Мишка приметил возле командира многих партизан. Не зря остались там, должна же быть охрана. От бывших полицаев всякое можно ожидать. Кто определит, с открытой душой явились они в лагерь или с черным замыслом?
Недалеко от командирской палатки, когда Мишка форсированным маршем, сделав крюк, обогнал политрука и очутился опять возле Анюты, которая на маленьком костерке кипятила воду, случилось непредвиденное.
От просеки пробежал партизан, одетый в красноармейскую форму, без погон, с глубоко ввалившимися черными глазами и, преградив путь Мошкову, схватил его за грудки. Тяжело дыша от бега, вздохнул:
- Ты?
Мошков отпрянул назад, пытаясь вырваться. Но партизан был выше ростом и в плечах шире. Мошкова держал железно, тот дергался без успеха. Обернулся политрук Климов, крупные желваки выступили на скулах. Не повышая голоса, чуть с хрипотцой, приказал:
- Отставить, Столяров!
- Это же, товарищ политрук...
- Отставить! - повторил Климов.
Столяров неохотно отпустил Мошкова, со злостью сильно толкнув. Мошков, побледневший и растерянный, одернул френч. Столяров, у которого хищно раздулись ноздри, а глубоко сидящие глаза лихорадочно блестели, повернулся к политруку:
- Моих кто порешил? Он - бандит немецкий!
- Неправда, Семен, - возразил Мошков. Голос прозвучал глухо, но даже Качанов, находившийся метрах в пятидесяти от них, услышал его.
- Ты! - закричал Столяров, готовый налететь на полицая с кулаками. - Андрюшка сказывал!
- Неправда, Семен, - повторил Мошков. - Это наговор.
Шум привлек Давыдова - он вылез из палатки.
Климов, свободно козырнув, доложил:
- Товарищ комбриг! Группа полицаев в количестве двадцати трех человек перешла к нам. Старшину группы Мошкова партизан Столяров обвинил в том, что старшина расстрелял его родных.
- Этот? - кивнул Давыдов на Мошкова, который вытянул руки по швам и со смятеньем ждал, что скажет комбриг. Старшину гипнотизировала звезда Героя - в полицаях он даже забыл, что такие есть.
- Он, он! - закричал Столяров. - Брат мой Андрюшка сказывал. Врать не стал бы!
- Повторяю, Семен, - произнес Мошков, - это недоразумение. Можешь проверить. Виноват - служил немцам, но нет крови на моей совести.
- Свинья у тебя съела совесть! - возразил Столяров.
Давыдов разглядывал Мошкова с нескрываемой ненавистью. Взгляд свинцовый. Лицо будто окаменело, и Мишка, увидев комбрига таким впервые, испугался. Что-то должно произойти, чуяло Мишкино сердце. Комбриг произнес сквозь зубы:
- Чистым хочешь быть? Про совесть вспомнил? А когда безоружные семьи расстреливали, деревни жгли, где она была? Сапоги лизали фашистам, холуйничали, теперь шкуры спасаете? Думаете - мы добренькие, забудем? Взять его! - вдруг властно загремел бас Давыдова. Столяров и еще несколько партизан разоружили старшину и скрутили за спину руки. Мошков не сопротивлялся. Вжал в плечи голову и словно сделался меньше. Столяров вдруг изловчился и ударил по щеке, по шраму, Мошков дернулся и, сплюнув покрасневшую слюну, промолвил:
- Я не виноват, Семен!
- Забудь мое имя! - заорал Столяров.
У Климова сердито прыгали желваки. Не повышая голоса, он сказал:
- Не сметь пускать руки в ход, Столяров!
Тот глянул на политрука искоса и вздохнул.
- Своевольничаешь, Столяров, - сердито поддержал политрука Давыдов. - Я этого не люблю!
Мошкова увели в глубь лагеря, чтоб те, кто остались его ждать, ничего о происшедшем пока не знали. Еще взбунтуются, подумают, что с ними так же поступят. У них оружие, не хватало, чтобы разыгралась баталия в самом лагере.
Мишка цокал языком и проговорил, имея в виду Столярова:
- Бешеный так бешеный.
- Раньше он смирный был, - пояснила Анюта, - стрелять не хотел, вера, говорит, не позволяет. А в сорок втором у него отца, жену и дочку расстреляли - озверел. Давыдов боялся на задание его посылать, сам лез на пули, смерти искал.
Давыдов и Климов остались возле палатки, спорили вполголоса, с каждой минутой распаляясь. И вот уже Мишка и Анюта разобрали глуховатый упорный голос политрука Климова:
- Нет, не сделаешь! Это беззаконие.
Анюта зябко поежилась, понимая, что комбриг рассердился: она боялась его такого.
- Беззаконие? - рокотал давыдовский бас. - Отправить на тот свет еще одного мерзавца- - беззаконие? Это моя святая обязанность! С нашим братом они не церемонятся!
- Убивай в бою, но того, кто явился с повинной, кто хочет искупить вину, нельзя. Есть приказ Главнокомандующего!
- Приказ для тех, кто заблудился, но не для палачей. А у этого руки в крови, не подходит он под этот приказ!
- Подходит!
- Столярова спроси!
- Я понимаю Столярова. Но он сам не видал - мог ошибиться.
- Думаешь, у одного Столярова семью погубили, у других нет? Отдай Мошкова, они растерзают его - вот и все следствие. Сегодня же этот мерзавец будет расстрелян.
- Не будет!
- Это почему же? - гневно удивился Давыдов.
- Не посмеешь. И не дадим.
Политрук повернулся и зашагал прочь. Давыдов свинцово смотрел вслед, и лицо стало понемногу отходить. Исчезла окаменелость, мягче стали морщинки у глаз и на лбу, во взгляде появилась растерянность, видимо, Давыдов и сам был не рад таким вспышкам ярости.
- Лешка! - крикнул он. - Где ты провалился?
Лешка вырос перед комбригом голый по пояс, но в пилотке.
- Это еще что за маскарад?
- Анюта, товарищ комбриг, - испуганно залепетал Лешка, он тоже слышал разговор Давыдова с политруком, видел, как рассвирепел командир, и тоже боялся его такого.