- Брешешь, - не поверил Лукин.
- Брешут собаки и такие, как ты, - окрысился Мишка. - У самого Воронина орден Боевого Знамени, а у ребят у кого что - и медали, и "Красные звездочки".
Какие уж тут занятия тактикой. Да всем и осточертело одно и то же - атаковать воображаемого противника, елозить по-пластунски, кричать до хрипоты ура. Тут зря силы убиваем, а там. люди немцев бьют, ордена зарабатывают. Стали просить Васенева, чтобы разрешил вернуться к землянкам, но лейтенант уперся: не полагается и баста! Занятия есть занятия, тяжело в ученье - легко в бою. Это была его любимая присказка, в любых затруднительных случаях он ею прикрывался.
Но спасибо Курнышеву. Когда приунывшие ребята опять рассыпались в цепь, чтоб атаковать безымянную высоту, прибежал Воловик и передал приказ командира роты вести взвод домой. Рота расселась возле речки на лужайке, и лейтенант Воронин, щупленький и белобрысый, с новеньким орденом на гимнастерке, рассказывал, как они воевали в тылу врага, как их приняли партизаны, и все выходило как-то уж просто и обыденно. Ворвались на узловую станцию, прогнали оттуда фашистов, подорвали все, что можно и нужно подорвать - водокачки, паровозы и прочее, без чего не может жить ни одна станция. Ну, рвали еще мост, заряд рассчитали заранее - что тут сложного? Собственно, досталось-то больше всего партизанам, это они воевали, а подрывники, следом за ними завершали дело.
Ребята ловили каждое слово лейтенанта. Шутка сказать - партизаны отвоевали у фашистов железнодорожную станцию и пустили на воздух со всем ее имуществом. И не где-нибудь, а в их же собственном тылу. Можно вообразить, какой гром получился, какая паника началась у фрицев. И не кто-нибудь участвовал в этом налете, не безымянные ребята, а свои, из одной роты. Они сидят дружной кучкой, спаянные опасной вылазкой в тыл врага. У каждого поблескивают либо медали, либо ордена. Сидят притихшие, вроде бы сконфуженные свалившейся на них славой.
Качанов горячо шептал сержанту на ухо:
- Ничего, и на нас хватит станций и мостов!
Когда Курнышев объявил перекур, воронинцев окружили плотным кольцом, тискали руки, хлопали по плечам, щупали новенькие ордена и медали, словом, всеми способами старались выразить свое одобрение и восхищение их подвигом, а потом допрашивали с прокурорским пристрастием о самых незначительных мелочах, какие встретились им и какие могут встретиться каждому. И вот тогда, от воронинцев, бойцы услышали о Старике, о боевом партизанском разведчике.
После воронинцев улетели на задание ребята из другой роты, которые в тылу врага пробыли неделю. Они тоже подтвердили, что немало наслышались о Старике.
Теперь очередь за Андреевым и его товарищами лететь в тыл врага.
В путь их снаряжал весь взвод. Укладчики проверяли парашюты, а некоторые укладывали заново. Мастера по оружию придирчиво осмотрели автоматы. Ишакину пришлось расстаться с карабином. По приказу Курнышева старшина ворча поменял старые гимнастерки и брюки на новенькие, Андрееву выдал добротные кирзовые сапоги.
На душе у него было тревожно от ожидания чего-то необыкновенного. И еще остался горький осадок от утреннего разговора с Васеневым. Лейтенант не сразу открыл Андрееву, кого же думает взять на задание. К нему обращались многие, а он никого не хотел слушать. Наконец, Андреев не выдержал и сам подошел к нему.
- Все-таки пора принимать решение, - сказал Андреев. - Ребята волнуются.
- Придет время, скажу. Я еще с Курнышевым не согласовал.
- Но мне-то можешь сказать?
Васенев посмотрел на сержанта цепко и недовольно, однако открылся.
- Полетишь ты, Качанов, Рыбкин и Ибатуллин.
Григория охватила досада. Неужели лейтенант так и не изучил своих людей? Рыбкин парень тихий, неприметный, исполнительный. Видимо, это и подкупило Васенева. Но Рыбкин для выполнения задания не годился. Потому что самостоятельность таких людей пугает, в одиночестве они теряются. А ведь на задании каждый обязан уметь действовать в одиночку, в зависимости от обстановки. Вот это-то и хотел объяснить Андреев лейтенанту, но тот не стал слушать. Андреев, закипая, тихо спросил:
- Разрешите обратиться к капитану?
- Не разрешаю.
- Тогда освободите меня от задания.
- Боишься?
Григорий скрипнул зубами, так его еще никто не обиход. Глубоко выдохнул и сказал, не повышая голоса:
- Нехорошо пользоваться запрещенными приемами, лейтенант. Нечестно и несолидно. А к Курнышеву я пойду, иного выхода у меня нет.
Васенев и сам понял, что хватил через край. Андреев, конечно, не испугался, это ясно. И он добьется, чтобы остаться здесь, а без него Васеневу будет туго. И к тому же, он боялся объяснений с Курнышевым. Лейтенант чувствовал, что командир роты относится к нему с неприязнью и в этом споре - кого взять на задание - может поддержать Андреева.
- Колючий ты стал, Андреев, хотя меня обвиняешь в этом. Чуть что - иголки наружу. Чем тебе плох Рыбкин?
- Я ж объяснял: Рыбкин жидковат. Не сумеет действовать самостоятельно. И сам пропадет и нас подведет.
- Ну хорошо, кого же хочешь?
- Ишакина.
- Я так и думал. Но ты знаешь, что он был уркой?
- Был, но надо забыть.
- Ладно. Пусть Ишакин.
- А вместо Ибатуллина предлагаю Трусова.
- Ибатуллин чем не пришелся?
- У него куриная слепота. Ночами он не видит. Здесь санчасть, здесь рыбий жир, этим и спасается. А там?
- Вот черт побери, - поскреб затылок Васенев. - А парень храбрый. Почему не доложил?
- О чем?
- О болезни.
- Докладывал еще весной. Ты забыл.
- Вместо него?
- Трусова.
- Не согласен, как хочешь. Несерьезный, форсит, как девка на выданье. И не уговаривай.
- Он отличный подрывник.
- Не возьму, давай не ссориться.
- Тогда Лукина. Смелый парень.
- А не подведет он нас? Дисциплина у него хромает.
- Не должен.
- Ладно, Лукина так Лукина.
Надолго испортил настроение лейтенант. А что если при каждом серьезном повороте придется разговаривать вот так да еще в незнакомой обстановке?
Сержант вышел в поле, на дорогу, которая пролегла за околицей. Недалеко укладчики проверяли парашюты. Командовал там Ишакин. Двое из другого взвода резво ему помогали. Весной, когда рота появилась в этих местах, вколотили в поле четыре пары кольев - на всю длину парашюта, застелили сверху досками и получился длинный стол, на котором и укладывали парашюты. Ишакин распоряжался уверенно, без суетливости.
Ишакин был мастер на все руки - умел починить сапоги и подшить валенки, исправить автомат и уложить парашют. Хотя невелика эта мудрость - укладка парашюта, но и она требовала сноровки и ответственности. Правда, Ишакин был немного леноват, любил поспать, или, как он сам говорил, - подавить ухо. Опасности презирает. Только вот разминировать никак не привыкнет, робеет. И больше всего боится остаться голодным. Одни боятся мышей, другие змей, третьи огня, а Ишакин - голода.
Однажды в роте чуть не стряслась беда. В начале зимы должны были начаться первые прыжки с парашютами. Прежде чем позволить прыгать бойцам, решил показать свое мастерство инструктор, который до этого обучал бойцов азам. Укладывали парашют аэродромный сержант и Ишакин. Инструктор погрузился в маленький фанерный самолет и скомандовал взлет. Самолет набрал высоту в тысячу метров, от него отделилась точка и стремительно полетела вниз. На земле ждали - вот-вот откроется парашют... Еще секунда... Еще... Но парашют не открывался.
На аэродроме засуетились. Сержант закрыл лицо руками и со стоном отвернулся, чтоб не видеть, как инструктор врежется в землю. У Ишакина нервно задергалось веко.
Но все обошлось благополучно. В последний момент инструктор открыл запасной парашют. Если бы дело было летом, то наверняка парашютист сломал бы ноли. Но был глубокий снег, и приземление произошло благополучно.
Инструктор, лихорадочно торопясь, сбросил с себя ремни, выхватил из кобуры пистолет и со всех ног помчался к сержанту-укладчику, чтобы пристрелить его. Был он длинноног и мчался по снежному полю вихрем, только снег клубился вокруг него. Сержант не пришел еще в себя; а тут на него летела новая беда. Он беспомощно топтался на месте, а потом ничего лучшего не придумал и спрятался за спину какого-то солдата.
Все оцепенели, не зная, что предпринять. А инструктор был уже рядом.
Тогда ему дорогу преградил Ишакин. Встал, набычив голову, глаза налились кровью, лицо вытянулось, а нижняя губа чуть отстала - и видны стали металлические зубы. Страшный. Таким он, наверно, был там, на севере, где отбывал наказание.
Инструктор вознамерился обойти его, но Ишакин очень ловко прыгнул ему наперерез и перехватил руку с пистолетом..
Инструктор издал стон не то от боли, не то от недавно пережитого страха, сник и медленно опустился в снег.
- И замри, - сказал Ишакин. - Пушку спрячь. Спрячь, спрячь от греха подальше.
Появился Курнышев, ему объяснили, что произошло. Забрав с собой сержанта-укладчика, Ишакина, Андреева и самого инструктора, командир роты повел их к месту приземления, там еще лежал парашют.
Штырь, который скреплял обе половинки парашютного чехла, оказался погнутым у самой вершинки, поэтому инструктор и не смог вытащить кольцо. Кто же его согнул? Направились к самолету и обнаружили причину - на верхнем полусводе самолетной двери ясно была видна свежая царапина. Инструктора бог ростом не обидел. Влезая в самолет, он зацепился за верхний свод и согнул край парашютного штыря.
- Нервы, брат, - укоризненно покачал головой Курнышев. - В воздухе выдержки хватило, а на земле нет? Ну, застрелил бы ты сержанта, легче бы тебе стало? Сам под трибунал бы пошел.