Это к ним обращается Родина - подниматься на священную Отечественную войну, ко всем сразу и в отдельности к каждому.
Когда Андреев кончил читать, никто не шелохнулся. Чуть позднее мужик, глубоко вздохнув, проговорил тихо:
- Ох, ё мое!
Наконец поднялась рука:
- Можно вопрос?
Это Феликс. Григорий оглянулся на капитана, как бы ища поддержки: что делать? Тот пожал плечами, что означало: к тебе обращаются, ты и решай. Может, у меня к тебе тоже есть вопрос? Почему бы ему не быть?
- Говори, - разрешил Андреев.
- А мы как?
- Не понимаю...
- Что будет с нами?
- Как что? Будем продолжать двигаться к фронту, к своим.
- Неправильно! - крикнул боец с горбатым носом, тот, который ходил в деревню старшим разведчиком, - Грачев.
Бойцы зашумели.
- Тихо! - Андреев поднял правую руку, требуя успокоиться, и попросил, когда смолк гул: - Объясни, Грачев.
Грачев встал, оправил гимнастерку и степенно ответил:
- Я понимаю так: листовка призывает нас колотить врага в тылу. Это нас очень даже касается. А мы? Выбираем дорожку поглуше да поспокойней.
- Умный какой! У тебя что, лоб медный, пули его не берут? - крикнул незнакомый Григорию боец из самых задних рядов.
- О моем лбе разговора нет, - спокойно возразил Грачев. - Он такой же, как и у тебя. Пули от него не отскакивают. Но совесть надо иметь. Моя совесть не велит мне прятаться в берлоге, когда кругам идет бой.
Опять загалдели. Шобик, которого Григорий спас от изгнания, шипел на ухо Сташсвскому:
- Как куропаток, перещелкают. Группами надо расходиться, так незаметнее, и до своих целехонькими доберемся.
Игонин сидел недалеко и слышал этот шепот, про себя обозвал Шобика гадюкой и, вскочив на ноги, крикнул:
- Прекратить галдеж!
Облизал языком пересохшие вдруг губы и уже спокойнее продолжал:
- Слышу тут разные разговорчики. Одни свои лбы берегут, другие треплются, мол, группами надо расходиться. Между прочим, немцы этого от нас и хотят. Ясно? Чтоб мы носа не показывали, чтоб по одному разбрелись, как бараны. Это фашистам на руку, они спасибо скажут тем, кто зовет по одному расходиться. Неправду говорю?
- Правду, - откликнулся Грачев.
- То-то! - удовлетворенно произнес Петро. - Теперь надо так: бить фашистов в хвост и в гриву и все равно двигаться к своим на соединение.
- Ах, ё мое, - заерзал мужик. И тут Игонин обратил на него внимание. - А! - воскликнул он, поворачиваясь к мужику. - Мое почтение!
- Доброго здоровьечка!
- Папаша, а не тебя ли тетушка искала, здоровенная такая, в плечах сажень. Правда, ребята?
- Верно!
- А в руках у нее дрючок.
- Не-е! Кнут!
- Ха-ха!
Мужик растерялся, но Игонин отдал должное его сообразительности: догадался, что вежливо выпроваживают, и попятился к выходу, неловко переставляя деревяшку. Когда был уже в дверях, Грачев громко крикнул:
- Спасибо, папаша, за табачок!
Разговор продолжался. Позднее к Анжерову и Игонину подошел горбоносый Грачев с товарищем и сказал капитану:
- Мы тут посоветовались, товарищ командир, и решили спросить: разрешите ночью пощупать шоссе?
- Кто "мы"? - спросил Анжеров.
- Коммунисты взвода автоматчиков.
Петро довольно улыбнулся: мол, мои, не чьи-нибудь!
- Хорошо, - согласился Анжеров и повернулся к Петру Игонину: - Всем взводом! Ясно?
- Так точно! Всем взводом! - воскликнул Игонин, немного обижаясь на то, что Анжеров не сказал Грачеву о его просьбе - Петро и в самом деле первым затеял разговор о налете на шоссе.
Перед сумерками разведчики ходили на шоссе, в то место, где его пересекала речушка. Полчаса пролежали у моста. Движение было интенсивным. Автомашины, танки, мотоциклы. Проскрипел даже обоз.
2
Взвод выдвинулся к мосту и развернулся в цепь вдоль шоссе на запад. Отряд притаился в лесу, километрах в двух от места засады. Если взвод Игонина, ввязавшись в бой, окажется в трудном положении, то на помощь ему придет весь отряд. Если удастся справиться без подмоги, тем лучше.
Андреев пошел с Петром. Настроение у него было тревожно-приподнятое. Злое посвистывание пуль теперь хорошо знакомо. Ужалит - не поднимешься. Но во всех перестрелках, в которых довелось побывать, преимущество всегда складывалось в пользу противника. Фашисты хоронились в укрытиях, а Григорию приходилось выкуривать их оттуда, идти на сближение в открытую, не обращая внимания на пули. Это нелегко - быть мишенью, быть готовым в любую минуту распрощаться с жизнью.
А сегодня Григорий выберет укрытие понадежнее. Фашисты станут мишенью. Посмотрим, как они себя поведут, хватит ли у них духу?
Игонин внешне оставался спокойным. Вообще, за последние дни Петро изменился - из бесшабашного рубахи-парня, которому море по колено и все трын-трава, превращался в серьезного человека и стоящего командира. Стал Петро более сосредоточенным, меньше балагурил. Собираясь на задание, угрюмо сказал Григорию:
- Оставайся с отрядом. Без тебя обойдусь.
Андреев промолчал, но в молчании таилось упрямство. Петро это понял и не возразил.
За эти дни Григорий подружился со своей заветной тетрадью. Теперь частенько уединялся и записывал все, что волновало. Подробно записал историю с Журавкиным. Кстати, совсем недавно Григорий наблюдал такую картину. Конвоир Журавкина набрал полную пилотку ежевики и угощал своего подопечного. Винтовку приставил к стволу дерева, оба уплетали ягоды и о чем-то беседовали, причем беседовали весело, потому что конвоир улыбался. Наверно, Журавкин смешил его. А сегодня, пока бойцы приводили себя в порядок, Григорий, наспех побрившись, снова сел за тетрадку: хотелось записать случай с Лихим и Куркиным. Ему понравился Анжеров - гневный, готовый в любую минуту взъяриться. Но что здорово - сумел-таки победить свои нервы. Вот таким надо быть! Таким! Но занятию помешал Игонин. Встал перед Григорием, положил руки на автомат, висевший на груди, и насмешливо продекламировал:
- "Еще одно, последнее сказанье!"
Григорий и головы не поднял, продолжая писать. Тогда Петро присел на корточки и спросил:
- Пишешь?
- Ты мне мешаешь, Петро. Разве не видишь?
- Пиши, пиши. А что пишешь? Письмо или на память кое-что? Письмо не пиши - не дойдет.
- На память.
- На кой черт тебе такая память! Думаешь, всю эту муру хранить будем? Дудки!
- Обязательно будем. А как же иначе? Выберемся отсюда и забудем, да? Нет, запомним.
- Зачем?
- Для науки.
- Хо! Силен парень! Голова ты у нас - это известно. Имею просьбу, коли на то пошло.
- Тебя вон капитан ищет.
- Никто меня не ищет, брось на пушку брать. Просьба такая - напиши про меня. Жил, мол, на белом свете такой тип - Петро Игонин. Двадцать с хвостиком лет прожил на свете, а для чего? Нет, в самом деле, для чего? Это вопрос вопросов, так, Гришуха, и запиши в своем талмуде. Тоже для науки. Иной обормот, который после войны будет расти, прочтет про меня и скажет: неважно Петька Игонин до двадцати лет жил. Не буду повторять его ошибок. Не буду на него походить, а буду как Гришка Андреев. А?
- Капитан тебя, однако, ищет.
- Ладно, не буду мешать, - Петро поднялся. - Но ты все-таки напиши, ничего не приукрашивай, - и зашагал в глубь лагеря, немного ссутулившись.
Бойцы залегли в придорожном сосняке. Шоссе выделялось светлой лентой метрах в десяти. Игонин устроился возле моста, на левом фланге. Начать бой должен был он. Въедет головная машина вражеской колонны на мост, тогда Петро швырнет в нее связку гранат. Это и будет сигналом.
Место, где притаился взвод, возвышалось над дорогой. Речушка текла тихо и сонно. Лягушки квакали добродушно и негромко. В осоке стонала выпь. О сваю билась звонкая струйка и пела нежно и напевно. Григорий заслушался, хотел позвать Петра, чтоб и он послушал. Но того занимали иные мысли, и Григорий не стал тревожить друга.
За поворотом на высокой ноте заныл автомобильный мотор. Из узеньких щелочек фар брызнул свет, упал двумя бегущими вперед светлыми пятнышками. Серая громада машины катилась к мосту на большой скорости. Одна или колонна?
Машина прогремела мимо, обдав бойцов бензиновым чадом и сухой дорожной пылью.
Одна.
Григорий вытер рукавом со лба испарину. Под мостом опять нежно пела звонкая струйка, настраивала на мирный лад. Лягушки смолкли. Где-то высоко гудел самолет. Метеором промчался мотоциклист, мелькнул тенью и исчез. Лишь глухо простонали доски настила.
Тихо.
- Ждать да догонять - хуже всего, - шепнул Игонину Григорий. - Стоп, стоп... Слышишь?
Еле различимый, настойчивый, возрастающий гул приближался с запада.
- Колонна!
- Слышу, Гришуха!
Гул нарастал. Теперь каждому было ясно - приближается автоколонна. Вон и первая машина вынырнула из-за поворота, уронив на каменистое полотно узенькие столбики света.
Время словно остановилось: последние минуты всегда томительны. Скорее же!
Последние метры, вот сейчас...
В кузове головной машины сидят солдаты, пятеро или шестеро. На второй - никого, на третьей - тоже. Что же везут они?
Головная передними колесами закатилась на мост, брякнули плохо скрепленные доски.
- Пора!
Петро откинул назад руку изо всей силы кинул гранаты под колеса. На мосту взметнулось рваное красное пламя, подняв на своем жарком богатырском горбу черную машину, и легко сбросило ее в речку. От моста полетели щепки и доски. Идущая следом машина со скрипом затормозила. В тот же миг ее смахнула с полотна в кювет взрывная волна связки, брошенной Григорием.