- Вот и врешь, гаденыш! - неожиданно сильным голосом заорал старик, выпрямился и сразу помолодел на несколько лет. - Врешь! - И опять спокойно, елейно, но с издевкой: - Картошечку-то мою жуете, а говоришь, что я лишний на земле? Помру, кто подаяние вынесет? Люди - зверья лютее.
Юрка со всего размаха бросил недоеденную картофелину в стену дома с такой силой, что картошка расплющилась, как снежок, разбрызгав по сторонам жирные кляксы.
- Вмажу между глаз? - спросил Юрка, лязгая затвором автомата.
У Ивана внутри все клокотало от злобы, но поднять руку на старика он не мог, это казалось ему подлее подлого. Он только, и сказал:
- Без нашей помощи скоро сдохнет.
Уже в лесу Петрович заметил:
- А картошку ты, Юрка, зря бросил. Она не виновата, что у хозяина душа подлючая.
Встречались в лесу и с такими же солдатами-горемыками, какими были сами. С некоторыми какое-то время даже шли вместе, но потом дорожки разбегались: у тех и у других не было друг к другу полного доверия. Кроме того, каждый был глубоко убежден, что малой группой легче просочиться через фронт.
А позавчера натолкнулись на группу человек в пятнадцать. Эти величали себя "особым летучим отрядом по уничтожению фашизма". Название, ничего не скажешь, подходящее; правда, насчет уничтожения всего фашизма - это они здорово подзагнули. А вот все прочее, что в войну важнее, чем название отряда…
Даже самого обыкновенного дневального в отряде том не было!
Командир отряда не понравился Каргину. Ему было чуть больше двадцати. Как и капитан Кулик, весь ремнями перекрещенный. А вот уставной требовательности, командирской властности - ни на грош. И знаков различия нет. Следов их даже не видно ни на рукавах, ни на воротнике гимнастерки командирского покроя. Просто сидит на пеньке обыкновенный парень, улыбается и говорит:
- Дайте им, хлопцы, граммов по двести и закусить что. Намаялись, видать, пока на нас набрели.
- Не пью, - сказал Петрович, отстраняя рукой кружку.
- Монахи и те не брезговали! - загоготал один.
- Ша! - прикрикнул командир, повел бровью, рассеченной уже побелевшим шрамом.
- Нам бы поспать немного, потом и разговор веселее пойдет, - чтобы хоть немного смягчить отказ Петровича, пообещал Каргин.
Все пятеро отказались от водки, улеглись плотной кучкой под деревом, притворились спящими, а сами вслушивались в разговоры, старались по ним понять, что представляют из себя неожиданные знакомцы.
Притворялись спящими, а рядом кто-то кого-то ругал за съеденные мясные консервы, кто-то кому-то выговаривал за мыло, взятое без спросу.
Григорий не выдержал, встал, шепнул Петровичу:
- Пойду на разведку.
Примерно через полчаса изрядно хмельной Григорий вернулся и, размахивая руками, повел рассказ. Если верить ему, то в этом отряде все ребята боевые и смелые до отчаянности: каждую ночь на фашистов налетают, даже два маленьких гарнизона разгромили.
- Гад буду, ребята мировые! - рассыпался Григорий. - С ними мы знаешь как насолим фашистам? Будь здоров и не кашляй!
Павел, как обычно, слушал молча и не выдавал своих мыслей. Зато Юрка пренебрежительно и недоверчиво хмыкал. Этот как на ладони: обидно, что не ему пришла мысль о разведке, и выпить хочется, вот всеми возможными способами и старается подчеркнуть ничтожность сообщений Григория.
- Твое мнение, Иван? - спросил Петрович.
- Мы, конечно, каждую ночь на фашистов не нападали, ихних гарнизонов не громили… Что-то не углядел я у них трофейного оружия. У нас пять автоматов, гранаты, а у них что?
- Вот именно, что? - обрадовался Юрка. - Брехня все! И про гарнизоны, и вообще!
- Войну в лесочке переждать собираются, - процедил Павел, поднялся, положил руки на автомат. - Пошли, что ли?
Их никто не задерживал, не уговаривал. Чувствовалось, что не они первые отвергают гостеприимство хозяев.
Концевым плелся Григорий. Сначала он смачно ругался, обвинял товарищей в эгоизме и зависти, потом, когда убедился, что никто не лезет в спор с ним, сбавил тон и лишь ворчал что-то неразборчивое, так невнятно ворчал, что даже Каргин, который шагал метра на два впереди, ничего не мог понять.
Однако все это, даже сегодняшнее, - уже в прошлом, в данный момент главное для них - фронт. Он совсем рядом, слышны даже автоматные очереди. Скоро, почти сейчас, нужно будет переходить его.
Чем закончится эта попытка?
Об этом не хотелось думать, но мыслям не прикажешь. А тут еще и фронт непрерывно грохочет, к нему на полном газу несутся верткие истребители, к нему журавлиными косяками плывут тяжелые бомбардировщики. В заунывном вое многих моторов слышится одно слово, будто они выговаривают его: "Везу… Везу… Везу…"
А жить каждому хочется.
У Каргина даже мелькнула мыслишка, что, пожалуй, лучше выждать момент, что поспешность в таких делах излишня.
Все пятеро волновались. Об этом красноречивее слов говорила непрерывная зевота Григория: Павел стал бледнее обычного и смотрел только себе под ноги. А вот Юрка не знал, куда ему деть себя, и очень обрадовался, когда Петрович в третий раз за день принялся протирать свой автомат.
Когда начало темнеть, Петрович обвел всех глазами (они у него, оказывается, голубые и очень чистые) и сказал:
- Меня вы сами командиром выбрали, но раньше я своей воли не навязывал, а сейчас слушай приказ… Оружие привести в полную боевую готовность, интервал держать в пределах видимости. И еще - никаких разговоров. - Теперь Петрович в упор смотрел на Григория.
- Дурак он, что ли? - вступился за товарища Юрка.
- Головным - я, замыкающим - Каргии… Кому страшно, кто отколоться от нас желает - прямо говори, силком удерживать не будем. Случится такое позднее - считаю дезертирством. Со всеми вытекающими последствиями. Понял, Каргин?
На густой черноте неба - багровые всполохи пожаров. Они то ослабевают, теряя силу, то яркой кровью вновь расплываются по небу. Справа и слева басовито ухают пушки. Некоторые снаряды, злобно урча, проносятся над лесом.
Артиллерийские залпы всю ночь указывали дорогу. Над землей, в низинах, уже начали скапливаться белесые пятна тумана, когда неожиданно вышли к речке.
- Опять Припять! - прошептал Григорий и тихонько выругался.
- Рядом буду, - успокоил Каргин, вглядываясь в темноту, которая затопила реку и тот берег.
- Ждите моего сигнала, - приказал Петрович и, хватаясь за ветки кустов, нависшие над черной водой, спустился с небольшого обрыва.
Еще видели, как он вошел в реку; у самого берега ему было по пояс…
Вот уже одна голова торчит…
Ничего не видно. И не слышно…
- Стой, кто идет? - рявкнул тот берег, и тотчас - звонкий выстрел винтовки.
Что-то тяжелое упало в реку.
На том берегу послышались треск сучьев, людские голоса.
- Вот отсюда он вылезал, тут я его и срезал, - торжествует кто-то.
- Сволочи! Петровича убили! - кричит Григорий.
На том берегу выжидательная тишина. Потом оклик:
- Эй, кто там?
- Не стреляй, один иду, - отвечает Каргин и, не таясь, входит в реку. Он не замечает, холодная вода или нет. Сейчас он не способен на это. Сейчас в его душе такое творится, что разобраться в этом - свыше сил человеческих. Ведь две недели Каргин с товарищами бродили по вражеским тылам! И все это только для того, чтобы настала вот эта минута, когда русский голос окликнет тебя: "Стой, кто идет?"
И вот - наконец-то! - в тревожной ночной тишине прозвучал этот желанный оклик. Кажется, сбылась мечта! Но тут же оборвалась жизнь Петровича.
Только ступил Каргин на берег, как сильные руки вырвали у него оружие, в спину уперся холодный штык и над ухом, предостерегая, кто-то сказал:
- Не балуй!
Быстрый и неумелый обыск. Потом тот, который здесь был за старшего, спросил:
- Много там еще?
- Трое.
- Скажи, что могут переправляться.
- Григорий плавать не умеет.
- Передавай приказание!
И он крикнул. Потом слышал, как товарищи переговаривались, а о чем - не разобрал.
Наконец бесстрастный голос Павла:
- Плывем, встречайте.
Каргина к реке не пустили. Около него оставили двух человек, а остальные изготовились к стрельбе с кромки берега. Правда, кто-то вошел в реку. Возможно, чтобы подсобить Григорию.
Товарищей тоже разоружили. И сразу же сомкнулось кольцо конвоиров.
- Шагом марш!
- А Петрович? Его достать, похоронить надо, - заволновался Григорий.
- Не твоя забота!
И тут Юрка зло оттолкнул ближайшего конвоира и зашипел, еле сдерживая злобу:
- Ты что, гад, мне штыком ребра щекочешь? Ты фашиста так, а я свой!
- Это еще проверить надо! - так же злобно ответил конвоир.
Прямо в сердце ударила догадка: не верят, ни единому слову не верят. Никому из них не верят!
Один из конвоиров, видимо, разгадал их невеселые мысли и успокаивающе бросил:
- Ничего, там разберутся.