Взяв автомат, я пошел вдоль берега, надеясь набрести на песчаную отмель, но сколько бы я ни продвигался вверх по реке, встречное течение несло спокойные воды на север по глубокому руслу, проложенному в торфяном грунте. Поэтому вода в Ствиге, как и в самой Припяти, черная и вызывает в человеке чувство озноба, пугая своей обманчивой глубиной.
Потеряв надежду найти брод, я поднялся на южные отроги высоты, прошел несколько вперед и хотел было возвращаться, чтобы решить с Шиловым, куда идти, как вдруг нащупал под ногами утоптанную тропинку, ведущую к реке, и быстро зашагал по ней.
Через две-три минуты я очутился у бона, соединяющего оба берега. Весной по Ствиге сплавляли молевой лес, и полещуки сохранили бон, превратив его в скрытую от противника переправу и снабдив ее перилами для безопасности движения в ночное время.
- Ну, Миша, счастливый же ты человек! - сказал я, подходя к Шилову
- Что, брод нашел?
- Бон. Плавучий мост да еще с перилами.
- Хорошо, - повеселел Шилов.
- Плохо, Миша, одно. Товарищей не похоронили, - с сознанием невыполненного долга проговорил я, вздыхая.
- Колхозники похоронят.
- Какие колхозники? Пустые деревни.
- Ну партизаны, - стараясь уйти от неприятного разговора, пояснил Шилов и взглянул на меня. - Ты думаешь, никто не знает об этом побоище?
- Почему? Знают. Особенно немцы. Утром первыми прикатят на высоту.
- Да - согласился Шилов, - надо уходить. - Теперь его рассвет не устраивал. - Когда тебя опрокинуло станиной, я видел "раму".
- Значит, знают. Эта птица с коварным оперением. Итальянский корректировщик. Помашет крыльями - жди беды.
В полночь, когда взошла луна, мы тронулись в путь. Редкие звезды тихо поблескивали на небе. Белый туман клубился по низам. Холодная роса осыпала меня до пояса, проникала в сапоги. Каждые сто шагов я останавливался передохнуть. Но вот мы вышли на тропинку. Какая-то ночная птица с криком выпорхнула из-под ног и с короткими перелетами стала появляться то справа, то слева, шумно хлопая крыльями при взлете. Пернатый попутчик сопровождал нас чуть ли не до самой переправы.
- Видишь, какая магистраль! - похваляясь, сказал я Шилову, а сам невесело подумал: "Не поверит… Сейчас меня одного сгоняет на тот берег", - и, как вы думаете? Сгонял…
- Может, передохнем?
- Обязательно, - я усадил Шилова, прошел по настилу на второй берег и вернулся обратно, показав надежность переправы. - Отличный бон! Ну, поехали.
Шилов, как на рессорной бричке, покачивался на упругих волнах Ствиги и, когда оказался на твердой земле, посетовал на свою промашку:
- Жаль, топора нет.
- Для чего тебе топор?
- Как для чего? Трос рубить.
- Зачем?
- Нам больше переправа не нужна.
- Странный ты человек, Миша, - возмутился я, выбирая место для вынужденного привала. - Нам не нужна - людям нужна. Может, на рассвете по ней пройдет партизанская разведка?
- Разведка - не знаю. А вот собаки по нашему следу пройдут. Не думай, Саша, что немец глупее нас. Его не проведешь. Одиннадцать орудий - одиннадцать мертвых расчетов. У двенадцатого - подбитый танк. Расчета нет. Где расчет? Ушел. И через час ты будешь в лапах карателей.
Шилов убедил меня. Он обладал способностью глубоко проникать в существо вопросов, связанных с его безопасностью.
- Может, ты и прав, - сказал я, достав кинжал, взятый у немецкого мотоциклиста, подошел к тросу, которым удерживался бон.
- Ты что? - недоумевая, спросил Шилов.
- Хочу резать узел.
- Если сможешь, так начинай с той стороны.
Я с удивлением посмотрел на Шилова:
- Верно. Как это я не догадался?
Вернувшись на ту сторону, я разрубил по узлу конопляный трос, побросал в воду все, что могло напомнить о переправе, и прыгнул на бон, который, описав свободным концом дугу, вытянулся вдоль противоположного берега. На правом берегу я разрезал второй узел, и бон понесло к Припяти…
Рассвет застал нас в березовой роще в полутора километрах от реки. Розовые макушки деревьев приветливо закивали нам с высоты, когда, свернув с тропинки, я опустил Шилова на мягкий, как подушка, бурый мох, блестевший капельками росы. Разостлав шинель, я снял планшет и развернул карту, чтобы наметить маршрут на дневное время и ознакомиться с близлежащими населенными пунктами, которые могли быть полезными для установления связи с партизанами. В трех верстах находились Озераны - большое село с церковью и погостом. Согласились обойти его и как можно подальше. Второе селение - Бечи - тоже не малая деревня. И если там нет немцев, то староста и полицаи успели появиться. А этот фрукт хуже немца.
Решили идти в третий населенный пункт - Буда. Двадцать дворов. Стоит в стороне от дорог и весь утопает в садах - есть где укрыться. Надо сказать, что в эти дни в организации безопасности Шилову принадлежала главенствующая роль. Последнее слово оставалось неизменно за ним.
Лежа на шинели, я свернул карту и убрал планшет:
- Может, заодно и перекусим?
- Тише, - прошептал Шилов, пригнув голову к земле.
- Кто-то идет.
Я схватился за автомат. Шагах в двадцати мелькнула фигура женщины с корзиной в руке. Увидев нас, женщина с криком шарахнулась в сторону.
Я вскочил на ноги:
- Свои, мамаша, свои! Не бойтесь. Идите сюда!
Услышав русскую речь, женщина остановилась и
осторожно стала приближаться к нам, будто все еще не верила, что мы свои, а не фашисты.
- Ах, вы сыночки май родненькие! - нараспев заговорила женщина, поставив корзину. - Да аткуль вы май каханые?
- Слыхали, мамаша, про вчерашний бой?
- Слыхали, родненькие, слыхали… И про танки слыхали…
- Так вот мы оттуда, - пояснил Шилов. - Простите, как вас звать?
- Марыля, родненькие, Марыля, сыночки.
- А величать?
- Янава…
- Значит, Мария Ивановна?
- Так и в метриках записана.
- Скажите, Мария Ивановна, - продолжал Шилов. - Из какой вы деревни?
Марыля быстро освоилась с нами:
- Наша сяло - Азяраны, родненькие… Да што это я, зазуля, раскукавалась? Можа, вы голодные, сыночки? - она достала из корзины бутылку молока, краюшку хлеба и подала мне: - Вазьми, сыночак. Ат шчырага серца даю.
Я поблагодарил Марылю за хлеб и обратился к ней за советом:
- Помогите нам. Мария Ивановна, и добрым словом. Можно в Озеранах найти человека из партизанского отряда?
Марыля лукаво улыбнулась, посмотрела вокруг и тихо сказала:
- А вы яго уже найшли… Только в Азераны не хадзите. Божа упаси, родненькие. В Азеранах - немцы. Панаехали из Житкавич. Лютують. В Бечи тожа не хадзите. Идзите в Буду. В першую хату к Михалине пастучите… У Михалины все найдзете.
Марыля ушла. Шилов зло посмотрел ее вслед и выругался. Я осудил его за излишнюю подозрительность.
- Ты что, - возразил он мне, - не веришь, что эта женщина - контра? Она тебя в ловушку направила, а ты уши развесил и благодаришь ее. За что?
- Темнишь, Миша, темнишь. Какая она контра? Она к тебе - "сыночек", а ты - "контра". Надо верить простым людям… На, пей молоко.
Шилов вытащил из бутылки газетную пробку, вылил молоко под трухлявый пенек, а бутылку отбросил в сторону.
- Зачем ты это сделал?
- Может, это молоко отравлено, - больше с уверенностью, чем предположительно. - Хлеб тоже надо выбросить.
Хлеб я не выбросил и, отрезав от краюшки ломтик, начал жевать.
- Не ешь! Отравишься…
- И хорошо. Посмотрим, кто прав.
В полдень мы пересекли Лельчицкий шлях и, скрывшись в лесу, снова развернули карту. Озераны находились в двух верстах, и двигаться по маршруту, намеченному в березовом лесу, становилось небезопасным. Взяв курс строго на восток, мы достигли малых озер, которым, похоже, обязано своим названием большое полесское село.
Вечером вышли к скошенной лесной полянке, примыкавшей к травянистому болоту. Посреди полянки стоял круглый, как белорусская коврига, стог сена. Отсчитывая тяжелые шаги, я направился к стогу.
- Ты куда, Саша?
- К сену. Может, заночуем.
- Давай не пойдем к стогу, - начал меня упрашивать Шилов.
- А что?
- Помнишь "Школу" Гайдара? Ночью к стогу всякая сволочь заглянет.
Мы свернули к болоту. Пройдя еще шагов двести, я обогнул болото с севера и остановился в чаше осинника, где стояла копна осоки, заготовленная впрок заботливым хозяином на подстилку скоту.
- Здесь подойдет?
- Подойдет.
Расположившись на ночлег, мы открыли предпоследнюю банку консервов и поужинали. Шилов по-прежнему ничего не ел. У него появился жар. Раны гноились. Я сделал перевязку, отмачивая присохшие бинты водой из фляжек, наполненных еще у малых озер…
Я где-то слышал, что раненый - тот же младенец. Это, пожалуй, верно. Он даже нуждается в игрушке, чтобы на время забыться от невыносимой боли и как-то скрасить нечеловеческие страдания.
Разыскивая среди осоки источник воды, я наткнулся на болотную черепаху и принес ее Шилову. Черепаха совершила настоящее чудо. Шилов больше не впадал в беспамятство. Держа в руках живую игрушку, он восхищался ее панцирными щитами, сравнивая маленькое животное с немецким танком, и с любопытством заглядывал между щитами, откуда черепаха высовывает голову. Оглашая громким смехом осиновую рощу, плевал туда, стараясь, как в детстве, попасть в цель.
Наигравшись, Шилов отпустил черепаху:
- Ты смотри, Саша, как она медленно ползет!
- Не медленнее нас с тобой, - отозвался я, расстегивая ворот гимнастерки. - Может, уснешь?