- Полк Мангезиу единственный боеспособный, которым еще располагает дивизия. Четверть часа назад он радировал, что продвинулся далеко вперед, удерживает свои позиции, отбивая атаки русских, но не сможет долго сдерживать усиливающееся давление противника.
Майор останавливается…
В дверях штабного блиндажа стоит капитан Мёглих в сопровождении немецкого офицера, которому он уступает дорогу.
Тот, бледный и нервозный, глазами отыскивает в полутемном помещении блиндажа среди собравшихся здесь штабных офицеров генерала. В тесной шинели, дрожа от холода, немецкий офицер рядом с капитаном пехоты, который хорошо смотрится в своей полевой форме, выглядит как растрепанное огородное чучело.
Приложив руку к шапке, капитан делает движение головой слева направо, приветствуя всех присутствующих коротким кивком.
- Позвольте пожелать вам доброго дня, господа! - он останавливается у двери и ждет, пока Мёглих доложит о нем генералу.
- Офицер-ординарец 6-й армии, господин генерал! - докладывает Мёглих вполголоса.
- Да, что вы нам привезли? - генерал поднимается из-за своего стола.
- Капитан Беер из штаба 6-й армии, господин генерал! - докладывает он, достает из кармана шинели запечатанный конверт и передает в руки Татарану, отступает на шаг и замирает в ожидании, стоя навытяжку как в строю.
Эффектное появление немецкого офицера больше, чем письмо в руках генерала, приковывает к себе внимание румын. Преисполненный достоинства, дисциплинированный и вместе с тем лишенный неприступности, своей манерой двигаться и говорить он излучает спокойствие и уверенность.
В его присутствии отчаяние, царящее у румын, сменяется напряженным ожиданием. Капитан, кавалер "Рыцарского креста", в роли курьера? Речь наверняка идет о чем-то важном.
Генерал передает распечатанный конверт Виссе, чтобы тот читал вслух.
Капитан штаба армии взглядом просит Виссе подождать с чтением письма. Он обращается к Татарану.
- Покорнейше прошу, господин генерал, подтвердить получение приказа и отпустить меня. Мне надо выполнить еще множество поручений, и я очень спешу.
- Тогда не смею вас задерживать, господин капитан!
Генерал и его офицеры разочарованы. От офицера из штаба армии они ожидали большего, чем передача приказа. Не дожидаясь, когда капитан штаба армии покинет блиндаж, генерал кричит Виссе:
- Можете начинать, господин обер-лейтенант! Виссе читает, делая паузы для перевода после каждого абзаца. Биндер переводит.
Совершенно секретно, особой важности
Штаб 6-й армии
Штаб армии, 21 ноября 1942 г. 12.45.
Приказ 20-й румынской пехотной дивизии Находящиеся в подчинении 4-й немецкой танковой армии соединения 4-го румынского армейского корпуса и 29-й мотопехотной дивизии немедленно переходят в подчинение штаба 6-й армии.
Исходя из этого, как командующий 6-й армией приказываю:
…Противнику удалось глубоко вклиниться с обоих флангов: ликвидация этих вклинений еще не завершена.
В ходе сокращения линии фронта с целью прояснения обстановки и укрепления положения отодвигаются назад линии обороны на южном направлении.
20-й румынской пехотной дивизии надлежит занять следующий участок обороны: начиная с высоты в двух километрах к югу от Цыбенко, включая Цыбенко, вдоль отходящей на запад петли реки Червленой по железнодорожной насыпи, спроектированной железнодорожной ветки на Карповку и далее вдоль железнодорожной насыпи до Кравцова.
Дивизии надлежит с наступлением темноты отступить на новую линию обороны и еще под покровом ночи немедленно окопаться. При строительстве позиции использовать железнодорожную насыпь и имеющиеся русские укрепления. Хранящиеся на складе боеприпасов восточнее Кравцова фугасные мины предоставляются 20-й румынской дивизии и должны быть незамедлительно установлены ею перед собственной линией обороны.
Справа от румынской дивизии по линии обороны размещаются части 29-й мотопехотной дивизии, а слева надлежит установить связь с 297-й пехотной дивизией.
Еще в течение ночи следует рассчитывать на высадку войск воздушного десанта, назначение которых - прикрыть бреши в линии фронта на западе.
Штаб 20-й румынской пехотной дивизии использует для размещения командного пункта дивизии блиндаж 4-го армейского корпуса, расположенный в балке восточнее Кравцова. Дальнейшие приказы будут доставляться мотоциклистами-связными.
Подпись: генерал-полковник Паулюс, командующий 6-й армией.
Генерал смотрит на Виссе и протягивает руку за приказом.
- Генерал-полковник Паулюс называет новую линию фронта линией обороны. Таким образом, он соглашается с тем, что русским удалось окружить все расположенные в районе Сталинграда немецкие и румынские войска! Судя по его приказу, он, кажется, намерен ограничиться тем, чтобы занять круговую оборону своей 6-й армией и подчиненными частями 4-й танковой армии? - кричит генерал и хватается за голову. - Двадцать две дивизии обрекаются на бездействие! Военачальник, имеющий вместе с подчиненными частями в своем распоряжении более 300 000 солдат и понимающий, что русские с каждым часом наращивают свою мощь, ничего не предпринимает против этого!
- Господин генерал, я убежден, что…
- А я нет! - перебивает генерал. - У меня нет желания оставаться в этой мышеловке! Моя дивизия так сильно пострадала, что уже небоеспособна. Наши потери составляют больше шестидесяти процентов в живой силе и технике. Мы потеряли свои продовольственные склады и склады боеприпасов. У нас, как вы знаете, нет никаких тыловых служб. Дивизию надо выводить из района боевых действий, пополнять свежими силами или, учитывая сложившееся положение, как минимум заново сосредоточить, чтобы не потерять полностью. Могу только выразить свое удивление, что не было предотвращено достижение противником совершенно очевидных оперативных целей, и не были расстроены планы по нашему окружению.
Мне нужна полная ясность, поэтому прошу вас, господин обер-лейтенант, передать мою просьбу о неотложном разговоре с господином генерал-полковником Паулюсом!
Требование румынского генерала дать ему возможность поговорить с генерал-полковником Паулюсом наводит Виссе на размышления. Конечно, у Кнауча, Зелльнера и других солдат штаба связи есть свои источники информации. Они прослушивают в автомашине с радиостанцией пропагандистские передачи и известия противника. В них всегда называют имена, цифры и приводят доказательства того, как отлично информирован противник о том, что происходит в немецком руководстве вплоть до самых высоких штабных инстанций, а в дополнение к этому передаются репортажи о катастрофическом положении на немецком Южном фронте.
"Если бы русские знали, что в действительности дело обстоит еще хуже, чем в их передачах!", - думает Виссе. Он напускается на Зелльнера:
- Если вы забыли, то я хотел бы еще раз вам напомнить, что прослушивание русской пропаганды запрещено и подлежит строгому наказанию.
И, понимая, что это не поможет, Виссе все-таки приказывает:
- Запрещаю от своего имени всем служащим штаба связи слушать эту чепуху. Вы верите тому, что вам рассказывает враг, и даете себя деморализовать!
- Но то, что мы окружены, это же факт, господин обер-лейтенант! - вмешивается Кнауч.
- Да? Тогда вам известно больше, чем генералу и мне! Я уже не раз побывал в "котле". До сих пор нам всегда удавалось выйти из окружения. На Ладожском озере было еще почище, чем здесь!
- Но окружить целую армию, поймать как кролика в мешок - такого русским еще не удавалось сделать, господин обер-лейтенант!
Как надоели эти чадящие огарки, желтый свет от свечей над удрученными рожами Кнауча и Зелльнера, голые каркасы кроватей, полумрак и сырость блиндажа! Виссе спасается бегством на улицу и идет вдоль деревни.
До вчерашнего дня здесь, в Гавриловке, располагался обоз 297-й пехотной дивизии. Блиндажи по большей части опустели, двери и окна вырваны вместе с рамами. Каждый осколок стекла покрупнее и каждый кусок дерева прихвачены с собой. Ведь обломок оконного стекла, пропускающий свет и солнечные лучи в земляные дыры, это настоящая драгоценность.
С подозрением смотрит Виссе на какую-то русскую, черпающую обледенелым жестяным ведром воду из проруби в ручье. Когда та поднимается, он видит, что она стара и идет прихрамывая. Она не ушла вместе с потоком беженцев на Дон, а осталась здесь с детьми, которые обыскивают теперь каждый уголок, стараясь подобрать то, что оставили после себя солдаты.
От заржавевшего куска проволоки или гвоздя до окурков и мелких клочков бумаги - им все может пригодиться. Старуха не может взобраться по крутому берегу ручья, соскальзывает, падает и проливает воду на обмотанные лохмотьями ноги. Виссе с опаской озирается по сторонам.
Немецкого офицера не должны видеть за таким занятием. Он берет ведро у старухи, вновь наполняет водой, преодолевая чувство отвращения (так как она растрепана, неопрятна и покрыта слоем грязи) берет ее под руку и помогает взобраться на обледенелый берег ручья.
"Русская мать! - думает он, - может быть, и моя мать выглядела бы не лучше, если бы ей пришлось пройти этот ад войны".
В то время как Безе стоит на стреме, Кремер подозрительно долго вертится вокруг большого сарая, где расположен продовольственный склад.
"Сюда я подоспел как раз вовремя. Эти двое опять что-то замышляют, а мне потом отвечать", - рассуждает Виссе.
- Что вы здесь делаете? - прикрикивает Виссе на зондерфюрера.
- Тише, господин обер-лейтенант! Там, внутри, продсклад 297-й пехотной дивизии. Его должны вывезти. Чего там только нет! - Кремер вынимает из кармана две плитки шоколада и протягивает их Виссе.