Над каждой помойкой, каждой кучей отбросов - гроздья людей. Ожесточенные стычки и споры из-за каждого капустного листа и каждой картофельной очистки. Преимущество - за женщинами и детьми из ближайших кварталов. Они поджидают заранее и хватают, что находят, прямо из-под носа у тех, кто иногда целыми часами - и понапрасну - идет сюда с отдаленных улиц.
Старики, мужчины и женщины, слабые и оттиснутые в сторону, стоят вокруг, беспомощно заливаясь слезами.
Может быть, старик с маслобойки, где выжимают Масло из подсолнечника, припас для них кусочек жмыха? Он добрый, отдает все, что может, - и тем не менее ежедневно сотни людей уходят с пустыми руками. Когда он знает, что его не контролируют, он за кусочек мыла или за табак дает даже немножко масла.
На широком плацу, окруженном казарменными блоками бывшей советской военный школы, изрытом глубокими траншеями, еще напоминающими об ожесточенных боях, идет жесткая муштра: казацкие сотни и свыше тысячи русских добровольцев осваивают немецкие команды. Калмыки и киргизы в серо-зеленых формах учатся отбивать парадный шаг.
Немецкие и русские унтер-офицеры, мирно объединившись, носятся бешено по плацу, выкрикивая команды, и как на площадке перед немецкой казармой, несется: "Ложись! Встать! Шагом марш! Ложись!"
Одна из добровольческих рот строится в маршевую колонну. Немецкие и русские унтер-офицеры встают в передние ряды, и обер-лейтенант напряженно вглядывается в плоские монгольские лица, пытаясь понять, что на них выражено. Они добровольно обязались служить Главным образом, чтобы избежать голода в лагерях для военнопленных. Через несколько недель они отправятся вахтерами на склады боеприпасов и продовольствия или обозными в запасные части, где, наконец, смогут отъесться, а это главное для них. Они усердные, преданные и надежные. Попытки сформировать из них армию, как предлагал генерал Власов, чтобы бросить против коммунистов славянско-антибольшевистский блок, застряли где-то в самом начале и были отклонены немецким военным руководством: недостаток доверия, нехватка необходимого военного снаряжения и прежде всего отсутствие понимания других народов!
- Песню! - И действительно, киргизы и калмыки, ухмыляясь от удовольствия, затягивают нечто, что, при некоторой фантазии, можно считать похожим на песню.
Лейтенант Носбергер, который командует этой ротой и как раз велит занять позицию, очень горд.
Он браво встает навытяжку перед Виссе, сияет.
- Ну, что скажешь?
- Феноменально!
- Двух переводчиков я потребовал, чтобы объяснили этим людям текст!
И он мечтательно продолжает:
- Когда посмотришь на этих монголов, не зная их толком, то так и тянет схватиться за спину, нет ли в ней уже кинжала, но на самом деле они действительно настроены против большевиков и так надежны, что я сам пошел бы с ними на фронт!
- Значит, ты не прочь? - улыбаясь, спрашивает Виссе.
- Ну да! Мне эта лавочка здесь осточертела, и больше всего мне хотелось бы найти свою вестфальскую компашку, из которой я после ранения на Волхове, как раз в прошлое Рождество, и выбыл! Кстати, чего генерал от тебя хотел? - спрашивает он у Виссе.
- Отличный парень этот наш старик. Кавалер "Ордена за заслуги". Гибкий, живой, легкий на подъем, В свои семьдесят еще отлично мог бы командовать дивизией. Он очень доволен тем, как идет подготовка добровольческих частей, особенно хвалил нас. Из резерва командного состава очень хочет создать постоянный полковой штаб и чтоб в нем были молодые, толковые офицеры. Он во что бы то ни стало хочет удержать нас здесь, но с меня хватит двух месяцев тыла и этой постоянной возни со снабженцами из-за каждого куска! Сколько жульничества у этих тыловых крыс!
- Говорят, по приказу фюрера раненые и получившие инвалидность фронтовые офицеры, которые пригодны для несения гарнизонной службы в сухопутных войсках, теперь будут использоваться в высших штабах и наведут там шороху! Как думаешь, выйдет из этого что-нибудь? - сомневается Носбергер.
- Как бы не так!
- А мне здесь так осточертело! - жалуется лейтенант. - Если ты уедешь, у меня здесь вообще никого не останется! И надоело мне мотаться курьером. Хочу, наконец, руководить частью и хоть заработать "Железный крест" I степени. А то офицеру стыдно оставаться с одним спортивным значком.
Как представителю командира Виссе приходится выполнять самую неожиданную работу.
Майор Ребхан три дня назад уехал в Днепропетровск.
Он хотел проинспектировать тамошний обоз и подразделения, оставляемые для прикрытия, которые бесконтрольно вели там спокойную жизнь, найти прежнюю квартиру, в которой провел прошлую зиму и прежде всего, хоть чем-то помочь своим людям. Он был комендантом местечка под Днепропетровском, знал, где что можно взять, и на всякий случаи захватил с собой пятитонку.
На Днепре все время, пока созревал урожай, было тихо, и там наверняка можно было кое-чем разжиться.
Бобовые, мясо, рыба для вечно голодных добровольческих частей, которые способны были поглощать невообразимое количество еды. Особенно мука, печеный хлеб - важнейшие продукты для обмена. Захлеб на базаре можно было выменять водопроводные краны, металлические обшивки, дверные ручки и инструменты, заполучить обратно то, что русские отвинчивали и воровали в казармах.
Да и немецкие командные инстанции, ведающие распределением стекла, кожи и обмундирования, ничего не дадут по простому запросу. Если хочешь, чтобы тебе отремонтировали машину раньше, чем кончится война, необходимо сопроводить это намерение бутылкой шнапса и сигаретами.
Майор Ребхан - дока в таких вещах. Жить хорошо, но и давать жить другим - вот его девиз.
С задумчивым восхищением, в котором преобладает удивление, покачивая головой, рассматривает он своего адъютанта, который, полный веры и идеализма, все чудеса принимает за чистую монету. Этот молодой парень готов головой стену прошибить и не устает возмущаться так называемой коррупцией, которая есть не что иное, как просто компромисс, облегчающий жизнь. Он не желает понимать, что рука руку моет, и кипятится. Но он настолько достоин доверия и дисциплинирован, что строго придерживается любого приказа. С такими парнями, как он, еще можно выиграть не один раунд в этой войне, если руководство не подкачает.
Майор и сам когда-то добровольцем пошел на фронт, в первую мировую войну, перенес страшные мучения во французском плену и несколько раз пытался бежать снова на фронт, но его всякий раз снова брали в плен.
Виссе ценит своего командира за его деловитость, энергию и гуманное отношение, но удивляется его взглядам.
Майор сомневается даже в превосходном умении германского военного руководства делать свое дело и потому очень не уверен в ^окончательной победе.
Как и большинство других молодых офицеров, Виссе проникнут идеей окончательной победы над врагом. Он не так не может, как не хочет представить себе побежденной Германию.
Майор как-то рассказал ему, что с оккупационной армией первой мировой войны уже бывал в Харькове и тогда им пришлось бежать от большевиков, сначала в Киев, а потом домой, в Германию.
- На этот раз у нас не будет пещеры льва, в которую можно снова уползти. Союзники займут всю Германию и разорвут на куски.
На примере, который подают его командир и другие кадровые офицеры - сплошь резервисты и большей частью участники еще первой мировой войны - Виссе понимает, что эти старики совершенно не испытывают того подъема, который ощущается у молодых.
За исключением тупых фанатиков, все они нытики, всезнайки и придиры. Все они за кружкой пива стратеги. У каждого свой план Шлифена. Они с удовольствием отмечают чудовищные ошибки высшего руководства, от которых просто волосы дыбом встают; сами они никогда не допустили бы подобных просчетов. Чтобы еще быть солдатами, они недостаточно просты и прямы; у них старые кривые ноги, сами они отяжелели и напоминают суковатые деревья.
Когда-то у них действительно было чутье, теперь они просто критикующие болтуны, беседующие лишь на узкопрофессиональные темы, одетые в военную форму штатские, которые добровольно или мобилизованные, отдуваясь и втягивая животы, вновь втиснулись в свои мундиры. Раз надо, они сыграют еще раз.
Уже нуждающиеся в покое и уюте, привыкшие к удобствам, господа, они скачут и прыгают, изображают военную косточку, притворяются глотателями шпаг, постанывают тайком, обожают поучать, а все сплошной дилетантизм, и вся их выправка - дрожащие колени и ноги врозь.
Подобная позиция вызывает порой подозрение, что у таких людей полные штаны, особенно если они, кроме привычных тыловых шумов, услышат и шум реального боя. Впрочем, что ж тут удивительного? Кто уже участвовал в одной войне и вышел живым и имеет шанс прожить еще долгие годы, к тому же неплохо, и умереть от старости, тот будет вести себя осторожно, избегать геройской смерти, на которую претендуют сыновья, - и пропустит их вперед.
Они со своими мозолями и обмороженными местами, в тесных сапогах, одной ногой - на войне, другой - в нормальной жизни. Они просто одетые в униформу учителя, чиновники, коммерсанты, фабриканты, землевладельцы и коммивояжеры, навязывающие публике пылесосы.
Они слишком научены жизнью и слишком опытны. Когда речь заходит о приоритетном праве на отпуск, они тут как тут: ведь они отцы семейств.
Единственные оковы, от которых они действительно могут освободиться на войне, - это оковы супружеской верности. Еще раз сорвать с чьей-то юной груди набухающую почками весну, устроить атаку на нижние юбки - здесь они куда выносливее и упорнее молодых парней.
В Харькове война происходит в зале.