Пострадал парень из-за вечного противоречия между долгом и любовью. Познакомился Цезарь с девушкой еще на первом году службы. Девчонка как девчонка - никаких тебе шиньонов, ни хны, ни басмы, ни синих ресниц. Старомодная, по-нынешнему-то, девчонка. Мозолистые ладошки, ситцевый сарафанчик да глазищи, как два агата. Увидел ее Цезарь впервые на вечере в солдатском клубе. Подойти смелости не хватило. Однако через парней с шефского завода узнал ее имя, фамилию, адрес. И в тот же вечер, возвратившись в казарму, - будь, что будет! - настрочил письмо. Ответила. Он снова написал. Опять прислала ответ. А потом, получив очередную увольнительную, как постовой милиционер, дежурил на перекрестке возле женского заводского общежития. И ведь додежурился.
- Не знаете вы, хлопцы, моей Маринки. В целом свете такой нету. В прошлую субботу я только с наряда сменился, прибегает дневальный с КПП и сует мне записку. Девчонка, говорит, приходила, просила тебя разыскать. Развернул, читаю, и аж сердце захолонуло. "Не приходи сегодня, Цезарь, заболела Маринка, в больницу свезли".
Я и не собирался идти в этот день, увольнение мне было обещано в воскресенье… Но она в больнице. И неизвестно, что с ней… И, как назло, субботний вечер, ни одного офицера в казарме. А с сержантом какой толк говорить, у него и прав-то всего только до ворот… Ну я, недолго думая, противогаз через плечо - и на проходную. Обманул дежурного. Посыльный, говорю, за командиром роты. Его срочно в штаб вызывают. Поверил. На трамвай - и к ней, в больницу… Часа через два вернулся, а ротный меня в канцелярии дожидается. Ну, и прямым ходом к капитану Семину…
Да, ничего не скажешь, история. Не намного лучше нашей. Что выпивка, что самоволка - по головке за такие штучки не гладят.
- А что же Марина-то?
- Да ничего серьезного. Полежала в жаркий день на сырой земле, затемпературила. Подозревали воспаление легких - не подтвердилось…
- А ты все бы вот так, как нам, и рассказал командиру роты. - Генка, чувствовалось, близко к сердцу принял беду Кравчука.
- Рассказывал…
- Ну и что?
- Пять суток, вот что… Что ж он, по-твоему, мою самоволку в разряд благородных поступков должен отнести? А ну как все Кравчуки с противогазами к своим Маринкам побегут, как это будет называться? Натворил дел, одним словом… Как думаете, Валерий, дадут мне хорошую характеристику?
- Ну конечно, - успокоил я Цезаря.
- Хорошо бы…
- Выходит, братцы, верно говорится - женщины до добра не доводят, - неожиданно сказал Генка.
- Ты бы помолчал, - оборвал я его, - на себя оглянись… Что с нами теперь будет? Подумал?
- Вам-то что, - сказал Цезарь, - у вас все впереди. У вас служба только начинается. Говорят, к новой парадной форме солдату белую рубашку выдавать будут. Здорово, в белой-то рубашке. А?
- Не обессудьте за любопытство, монсиньор, проекты законов вам присылают по почте или с нарочным? - Генка решил не оставлять без внимания сообщение Кравчука относительно новой формы.
- Все хохмочки, Карпухин? Лектор у нас выступал не так давно, морской полковник из Москвы. Он и говорил. В других, мол, армиях социалистических стран солдаты носят белые сорочки. И у нас будут.
- Да я разве против? - сказал Генка и, подняв голову, добавил, обращаясь к нам обоим: - Вы, старики, не обижайтесь. Хочется подурачиться. Может, всем повеселее станет.
- Дошло, выходит, господин оптимист, или как там тебя, - хотелось найти слова побольнее, похлестче, - Вот после учебы ребята поедут служить за границу, а нас, пьянчуг окаянных, в назидание потомству зашлют туда, куда Макар телят не гонял.
Генка тотчас отпарировал:
- Старик, оставь проповеди, Карпухина этим не проймешь. Карпухин выше любой проповеди. И служить Карпухин будет там, где ему, как пишут в твоей любимой многотиражке, прикажет Родина. Понял? Так что ты уж, сделай милость, не стращай ни Макаром, ни телятами. Что касается заграницы, то чего я там не видел? "Как бы ни был красив Шираз, он не лучше рязанских раздолий". Понял? Поэт на моей стороне.
- Выговорился?
- Считай, что так.
- Тогда приятных снов.
- Спасибо.
В камере воцарилось молчание. Где-то за стеной булькала вода, в коридоре лязгал подковками о цементный пол часовой. Я понимал, что уснуть, наверное, не удастся. А вы бы уснули, если бы оказались под арестом? Комбат дал пять ночей и пять дней на раздумье. Много, товарищ майор. Честное слово, много! Мне и нынешней ночи хватит с избытком. А за стеной все булькает и булькает. И часовой - не может он, что ли, постоять на одном месте? - изотрет все подковки о цемент. Скорей бы приходило завтра. На вещевом ли складе, на кэчевском ли, а может, в комендатуре - в общем, куда направит капитан Семин, будет лучше и легче: как-никак - дело. А тут… Лезут в голову всякие мысли, одна нелепей другой… А ведь предстоит еще пройти через чистилище комсомольского собрания. А если возьмут да исключат? И поделом, чего с выпивохами церемониться… Да нет, не сделают этого. Разберутся, что к чему… А вдруг?
- Валерка, не спишь? - шепчет Генка.
Тоже, оказывается, бодрствует. Бодрствуй, бодрствуй, оптимист. На пользу! Я молчу.
- Чего не отвечаешь, ведь не спишь, знаю, - бормочет Карпухин. - Слушай, а если и правда пошлют нас черт знает куда? Не со всеми вместе? Как тогда?
- На твоей стороне классик, чего тебе беспокоиться.
- А-а, - тянет Генка, - классик?.. Тогда в танковых войсках порядок.
12
Сразу за гауптвахтовским забором крутой откос, сбегающий к самой Волге. К его склону прилепились разномастные деревянные домишки, утонувшие в садах. Живут тут большей частью портовые грузчики, речные матросы-пенсионеры, шабашники, нелегальные краснодеревщики и валяльщики, работающие по ночам в сараюшках, в баньках, вкопанных по самую крышу в волжский крутояр. Сады здешние нам с Генкой были знакомы с давних пор по причинам, хорошо известным, думаю, не только средневолжанской ребятне. Не предполагал я тогда, что в садах этих может быть столько соловьев. Всю ночь напролет неслись в наш зарешеченный арестантский покой шальные трели. Может, из-за них и не спалось?
Карпухин поутру в ответ на мой вопрос усмехнулся:
- Соловьи? Старик, тебе показалось. Ты, наверно, не будешь баталистом. У тебя душа лирика. А насчет трелей - прав. Многоуважаемый товарищ Цезарь выводил их как по нотам - от перигея к апогею…
И он переключился на Цезаря.
- Слухай, душа любезная, у вас в роте никто не ходатайствовал перед вышестоящим командованием о сведении всех храпунов в одно подразделение? Боеготовность от этого, считаю, выиграла бы.
- Спать мешал? Да? - Цезарь развел руками и философски заключил: - Ничего, друг, привыкнешь. На службе ко всему привыкаешь.
В коридоре раздались гулкие шаги, звякнули алюминиевые тарелки.
- Судя по всему, согласно местным обычаям, наступает время приема пищи? - осведомился Генка. - Это я люблю, старики. Приятно, знаете ли, побаловаться кофейком, проглотить пару сандвичей…
- Может, потом не откажетесь от сигары, принц?
- От вас за версту несет провинцией, Климов. По утрам, после кофе, всякому уважающему себя принцу подают кальян.
… А взвод наш теперь на занятиях. Сегодня - вторник. С утра по расписанию политподготовка. Потом - преодоление полосы препятствий. Перед обедом - урок в классе подводного вождения. Интересно, черт возьми!
На полосе препятствий мы уже были. Капитан Бадамшин проводил занятие со всей ротой. Полосу преодолевали сержанты, а мы были в роли зрителей. Ух и штука, скажу я вам, эта полоса!
… По команде ротного на исходный рубеж вышли наш замкомвзвода сержант Каменев и командир отделения из третьего взвода, ротный комсомольский секретарь сержант Цветков. Оба в полной экипировке, с оружием…
- Газы! - скомандовал капитан.
Сержанты быстро надели противогазы, изготовились к броску вперед. И в ту же секунду раздался оглушительный грохот взрывов, треск автоматных очередей, и вся полоса вспыхнула огнем… Запылал макет танка, сваренный из металлических труб, утонул в шлейфах густого и черного, как деготь, дыма каркас двухэтажного строения с лестницами и переходами. Загорелся проволочный коридор - "мышеловка", пламя заплясало на буме, клубом взметнулось из окопов, рвов… Ад кромешный!
- Вперед!
Сержанты, взяв автоматы наизготовку, в два прыжка скрылись в огненной, грохочущей круговерти. Капитан стоял не шелохнувшись, подтянутый, стройный, похожий на иллюстрацию с плаката из альбома наглядных пособий по Строевому уставу.
Секунды оборачивались вечностью. Полоса горела и громыхала, оба сержанта находились там, в пламени и в дыму. Щемящий холодок сдавил горло, ладони стали мокрыми.
- Страшно? - спросил я Генку.
- А то нет?
Наконец грохот прекратился, утихло пламя. Чудеса! Стоял на своем месте остов танка; и черный каркас строения с лестницами и переходами, и "мышеловка", и окоп, обшитый досками, и бревно через ров нисколько не пострадали от огня.
С той стороны полосы, вытирая на бегу лица, возвращались к строю сержанты.
- Как видите, оба целы и невредимы, - сказал капитан Бадамшин. - Так что убедились, думаю, товарищи солдаты, что дело это абсолютно безопасное, хотя, конечно, и смелости, и сноровки требует больше, чем обычная полоса препятствий.