Суслов, видимо, понял и это тоже и разъярился окончательно. Когда он наконец смолк, Антонов перевел, что Суслов, оказывается, назвался цыганом просто для примера.
- Примера чего?
- Не говорит. Он хочет нам что-то доказать.
Суслов уже не орал, а визжал.
- Теперь он говорит, что у нас ума меньше, чем у одного русского. Он взбешен.
- Я вижу. А он правда еврей?
- Нет, нет и нет! - завопил учитель.
- Ты понимаешь по-фински? - спросил я. - Спроси: он знает финский?
Антонов спросил, в ответ Суслов опустился на стул и закрыл лицо руками. Остальные заговорили между собой, мне показалось, речь шла о водке и сигаретах. Вдруг учитель снова взвился.
- А всего через два месяца мальчишка украл другого коня! - радостно перевел Антонов. Рубщики хохотали и хлопали в ладоши.
- Тоже на продажу?
Учитель смотрел на Михаила затравленно, как на безнадегу.
- Это не важно. Важно, что он деградировал как личность. Мораль истории такова: мальчишка стал продажным человеком.
С нетерпением дождавшись, пока Антонов все переведет, они еще помолчали - ждали, когда я скажу свое слово, но я безмолвствовал, и младший из братьев задал волновавший всех вопрос:
- Он хотел продать и этого коня тоже?
- Да, - ответил учитель бесцветным голосом и демонстративно замолчал.
- Он не желает продолжать разговор, - сказал Антонов.
Рубщики стали наседать на учителя, они и грозили, и улещивали. Надар вскочил со словами, что прибьет его, учитель рявкнул в ответ то, что даже я понял.
- Идиота! Ничего вам больше не скажу!
- Он назвал нас всех идиотами. Тебя тоже.
- Меня?
- Да, и финн тоже, так и сказал.
Михаил процедил что-то сквозь зубы, учитель смутился.
- Михаил ничего такого не сказал, - тут же выпалил Антонов и сцепил руки на груди.
- Врешь, - ответил я. - Переводи!
- Не буду.
Я вынул из короба с дровами топор, положил его на стол и сказал Антонову, что у него ровно одна минута. Он боязливо посмотрел на Михаила.
- Он пригрозил убить учителя, если тот не расскажет дальше, - произнес Антонов бесстрастно и потупился, словно он тоже считал, что учителя надо заставить говорить. Я заметил, что остальные не сводят с нас глаз.
- Мы должны помогать друг другу, - сказал я.
Антонов глянул на меня с недоумением.
- Мне это переводить?
- Да.
- Но мы хотим услышать, чем все кончилось.
- Я не знал, что ты говоришь по-фински так хорошо, - сказал я, он удивленно зыркнул на меня, потом гордо кивнул.
- Я много чего умею. Но мы хотим дослушать историю. Это наше право!
Я был с ним согласен, но боялся, что уступчивость повредит моему авторитету, а между тем учителю явно не терпелось узнать, о чем мы говорим. Я придвинул к нему топор, положил обе руки учителя на рукоять и сказал:
- Скажи ему: пусть защищает себя.
Антонов взглянул на меня очумело, но перевел, и Суслов отдернул руки от топора, словно обжегшись.
- Он говорит, ему защищать нечего, - заржал карел.
- Пусть рассказывает.
Антонов вдохнул и рыкнул что-то учителю в лицо, тот беспомощно откинулся назад. Остальные громко захохотали.
Я притянул Суслова назад, к столу, и жестом объяснил ему, что выбора у него нет. Он заговорил, но голос звучал безжизненно и равнодушно, как речитатив в пустом храме. Рубщикам опять не понравилось.
- Это саботаж, - сказал Антонов и уж собрался рыкнуть на учителя еще раз, как его опередил Михаил, судя по всему, снова пригрозивший Суслову расправой. Тот обреченно замахал руками, продолжая нудно бухтеть.
- Теперь он говорит, что история закончилась, когда мальчишку похвалили вместо того, чтобы наказать. Это в ней единственный поучительный момент. А твое мнение?
- А зачем он рассказал, что парень украл другого коня?
Антонов перевел вопрос. Суслов отвечал как приговоренный к казни.
- Говорит, мы его вынудили.
- Так это неправда?
- Правда, но это уже лишнее доказательство, ненужное - ну, того, что мальчишка испортился, стал продажным. Вот что он говорит, но, по-моему, недоговаривает, просто чтоб мы от него отвязались.
В первый раз увидев Антонова, я подумал: что-то с ним не то. Так пугает нас звереныш, с рождения ведущий себя не как остальные, мы ведь не ждем, что собака будет петь, а дрозд блеять. Дело в том, что Антонов всегда выглядел так, словно работает дома, на своем поле, рубит и сгребает граблями в какой-нибудь ясный и мирный летний денек, и это было непостижимо, ведь мы все тут одичали, перестали себя за эти недели узнавать, и вот этого непрошибаемого Антонова так заела чья-то болтовня.
- По-моему, он просто сволочь, - все не мог угомониться карел. - Наверняка он и еврей, и цыган тоже, я слышал, такое бывает.
Я опять сказал ему, что он здорово шпарит по-фински, хотя он сажал по ошибке в каждую фразу.
- Это дело нелегкое, - сказал он примирительно и потянулся, как после тяжелой работы.
Учитель воспользовался заминкой и пристроился полежать на лавке с ведрами. И тут твердь у нас под ногами тряхануло так, что с полок посыпались стаканы и чашки, а стекла обоих обращенных к дороге окон внесло в дом.
Убедившись, что никто не ранен, я выскочил на улицу и увидел, что ближайший дом, один из тех, в которых Николай топил печь, разрушен прямым попаданием, крыша и стены пылали, среди руин бегали люди с ружьями и санитар со скатанными носилками. В ответ ударила артиллерия Илюшина, а стоявшие вокруг развалин церкви танки тронулись с места и вереницей потянулись на север.
Я рванул выше, к дому бабки Пабшу - он стоял как стоял, темный и заброшенный. А из соседних домов выскакивали солдаты, их было несколько десятков, и исчезали в ближайшем окопе. Человек шесть пытались потушить полыхавшую полевую кухню, мельтешили солдаты и офицеры, мешались звуки, и я впервые увидел зарево в лесу на той стороне озера: это били финские орудия, они стояли у самой паромной переправы.
Я вернулся к рубщикам, они испуганно вжимались в пол, выбирая из волос и одежды осколки и щепы, только Михаил заколачивал фанерой выбитые стекла, как безумный твердя одну и ту же фразу.
- Он говорит, что живой, - сказал Антонов. - Что будем делать?
- Не знаю.
Мы сидели и молча слушали войну, пока нам не показалось, что она зазвучала как обычно, а может, мы просто привыкли к новому звучанию.
- По-моему, Рождество, - сказал Антонов в пустоту.
- Да, - сказал я. - Вчера было…
Он задумался.
- Финское?
Я кивнул.
- Мы выживем? - спросил он.
- Да, - ответил я.
Он обдумал и эти мои слова.
- Откуда ты знаешь? - он выдавил улыбку.
Я попробовал тоже улыбнуться.
- Они отступают, - сказал я. - У них там тоже разброд.
Антонов выкрикнул несколько фраз по-русски, и все посмотрели на нас, ожидая чего-то.
- Ну а мы что?
- Я не знаю.
- Что финны сделают с нами?
- Тоже не знаю.
Родион был коренастым и крепко сбитым мужичком, и даже теперь, похудев и осунувшись, он совсем не казался хилым - этот механик с головой странной формы, обладатель пары дамских туфелек, которые он снова баюкал у груди.
- Формы на нас нет, - бубнил он. - Они могут принять нас за пленных или дезертиров, мы можем так и говорить.
- Русские нас не тронули, - сказал я, - поэтому как теперь посмотрят на нас финны, я не знаю. К тому же неизвестно, что вообще останется от города, пока финны его возьмут…
А потом я стал рассказывать о своем хуторе, это километров двадцать от города, в Лонкканиеми, сказал, что если все не против, мы может укрыться там, на хуторе есть и еда, и горючее…
Я разливался соловьем, а непрошеные мысли о том, каким образом эти доходяги по метровому снегу одолеют два десятка километров, в сорокаградусный мороз, да так, чтоб их не заметили ни финны, ни русские, плотной цепью лежащие по обеим сторонам озера, - эти мысли я старался задвинуть подальше, но тут потребовал слова Лев.
- Он говорит, что нам надо сделать из простыней накидки, как привидений изображают, - с улыбкой перевел его Антонов, - чтобы они нас не заметили.
- Я тоже об этом думал, - соврал я, раздосадованный, что мне не пришла раньше в голову эта простая мысль; в доме полно постельного белья, кипенно-белого, и машинка швейная есть. Братья тараторили, перебивая друг дружку, старались убедить остальных.
- Они считают, что надо попробовать, - сказал Антонов. - И я тоже "за". А лошадей мы не найдем?
Я задумался, мне уже хотелось отыграть назад.
- А учитель как думает?
Антонов поговорил с Сусловым, тот кивнул, он тоже готов был рискнуть. Я посмотрел на Михаила, и тот снова сказал "за", хотя вид у него был оглоушенный. Мы взглянули на Родиона, он лежал на коврике, закрыв лицо руками, красные отсветы от огня в печке блестели на лысине, мизинцами он мерно похлопывал по закрытым векам.
- Да! - сказал он, не глядя на нас. - Да, да, да!