Как усталый боец, дремлет война…
Из командирской землянки минроты вышли офицеры и, о чем-то живо беседуя, направились на музыку.
- Файни хлопцы, - замечает один из бойцов, глядя вслед офицерам.
- Слишком молоды только.
- Молодые да ранние. Знаешь, сколько уже Брянский в этом полку? С самого основания. Шесть раз ранен.
- Оттого он и белый такой: видно, кровью изошел на операциях.
- А ты думаешь!
- А Сагайду не поймешь: когда - добрый, а когда - как зверь. Особенно не люблю, когда он меня донимает за то, что наркомовской нормы не дают… И напоминает мне про Килину.
- Зато в бою с ними будет надежно. Обстрелянные, не подведут.
- А этот новый, чернявый наш - не татарин? Разговаривал по какому-то с Магомедовым.
- Глаза круглые, как у голубя.
- Такой вежливый и бойцов называет на вы.
- Когда он спросил на политинформации, кто скурил газету, я хотел соврать, что не видел, да не смог. Как-то он тебе в самое нутро смотрит.
- А моя пишет: хлеба стоят, как солнце. Войдешь - и с головою скроешься… Никогда, говорит, Грицю, я не забуду дней нашей счастливой жизни, года наши молодые. Как выйду, говорит, под вечер за ворота с сыном на руках, стану, а теплый ветер дует с юга, так и кажется мне, что то ветер из самой Романии, от тебя, милый!..
VII
Ежедневно рота занималась боевой и политической подготовкой по плану, составленному Брянским, который с упорной пунктуальностью не допускал ни малейших отклонений - так, словно рота стояла в мирных лагерях, а не на передовых позициях под вражеской высотой среди этой знойной южной степи. Политзанятия с бойцами Брянский проводил всегда сам.
- Я поведу роту в бой, - говорил он, - и я больше всех заинтересован в том, чтобы ока была воспитана, как следует, собрана, чтоб не подвела ни себя, ни меня. От того, как я ее воспитаю, зависит не только то, как она выполнит свой боевой долг. В конце концов от этого зависит и моя собственная жизнь. Я должен воспитать роту так, чтобы в любых обстоятельствах мог целиком надеяться на нее и верить ей, как самому себе.
Сегодня в роте бурный день. Парторг батальона принес экстренный выпуск газеты - листовку о подвиге Самойла Полищука, который в бою под Яссами уничтожил собственноручно шесть вражеских танков. По телеграфу из Москвы был получен указ правительства о присвоении Полищуку звания Героя Советского Союза. Слава о рядовом бойце стрелковой роты, никому до сих пор неизвестном, за несколько дней облетела весь 2-й Украинский фронт.
В подразделении Брянского на это событие откликнулись особенно живо, потому что Полищук был земляком многих бойцов роты. Это был не какой-то неведомый, сказочный богатырь, а близкий и понятный им человек, обыкновенный винницкий колхозник-тракторист, который пришел на фронт с последним пополнением, как и многие бойцы роты Брянского. Еще недавно Полищуку, как и им, жена, наверное, приносила в запасный полк самогон и пироги в деревенской торбе.
Командир третьего расчета Денис Блаженко, высокий молчальник, с нахмуренными черными бровями, заявил неожиданно, что знает Полищука лично, - еще задолго до войны учился вместе с ним на курсах трактористов в Ямполе.
- Какой он из себя? Силач? Борец? Сорви-голова?
- Обыкновенный человек, - отвечал Блаженко, хмурясь, - такой, как и я, хотя бы. Смирный был и не забияка.
- Дело же не в том, силач он там или нет, - терпеливо разъяснял Брянский смысл подвига. - Главное, что он но растерялся в решающую минуту. Времена танкобоязни давно миновали. Танки идут, а Полищук ждет. Танки его не видят, а он их видит. Они сверху, а он в траншее. Бей и жги!
И уже представлялись бойцам обожженные солнцем солончаковые степи под Яссами, траншеи полного профиля, и вражеские танки с черно-желтыми крестами лезут на них, как слепые чудовища, дыша горячим смрадом. А винницкий тракторист стоит по плечи в сухой земле с бутылкой КС в руке и ждет, ждет… Ждет, потому что не хочет, чтобы эти слепые уроды прошли через него и снова с грохотом поползли на советскую землю. Бей и жги!
- Это каждый из вас смог бы, - говорит Брянский. - Разве нет?
- Я смог бы, - сердито бурчит Блаженко, мигая своими ястребиными глазами.
До самого вечера в окопах не смолкают разговоры бойцов о подвигах земляка. И горящие взгляды останавливаются на вражеской молчаливой высоте, переносятся дальше влево, где до самого моря расстилаются залитые солнцем просторы чужой страны, закованной в железобетон.
Брянский видел, что сегодня бойцы с большим, чем когда бы то ни было, нетерпением ждали боя. Его радовал этот боевой дух, как возвышенная музыка.
- Скоро, скоро загремит гром и ударят молнии от края до края на этом чужом небе, - говорит Брянский, прохаживаясь по огневой и размахивая листовкой. - Скоро, скоро, товарищи…
- А я… смогу, - неожиданно повторяет Денис Блаженко, глядя на высоту, как охотник на тигра.
VIII
Черныш лежал в траве на краю насыпи, разглядывая притихшие, словно покинутые людьми, доты.
Что творится там, в этих бетонированных чревах? Что делают там гарнизоны, что планируют, что готовят? И где та тропинка на нагретую солнцем высоту, по которой ему придется бежать, сгибаясь под пулями, и где то место, на котором, быть может…
Рельсы на насыпи поржавели за лето, давно тут не ходят поезда, а семафор вдалеке на западе стоит все время, день и ночь, открытый. Черныш только сейчас его заметил. Кто открыл его? И когда? И в какие края он зовет?
- Товарищ гвардии младший лейтенант! - позвали снизу. Обернувшись, Черныш увидел бойца своего взвода Гая, высокого тихого юношу. Недавно его принимали в комсомол, и Черныш запомнил рассказ Гая о том, как его брата убили немцы.
- Вас зовет командир роты, - улыбаясь сообщил Гай, закинув голову в маленькой пилотке, смешно сидевшей на самом темени.
- Уже вернулся?
Черныш знал, что Брянский в полку на партсобрании.
- Уже.
Черныш соскочил вниз и торопливо заправился. Когда шли на огневую, Гай все время оглядывался на него и как-то странно улыбался и щурился, будто собирался чихнуть. Он был чем-то явно взволнован.
"Наступление! - было первое, о чем подумал Черныш, глядя на парня. - Значит, наступление!.."
- Страшно? - спросил он бойца.
- Нет… Как-то… Всех будто хочется приголубить…
Он оглянулся: не смеется ли Черныш.
- Это вам просто… страшно, - сказал Черныш.
- Э, не говорите, - уверенно ответил Гай. - Мне не страшно. Мне совсем не страшно. Я, товарищ командир… смелый!
Он снова оглянулся: не смеется ли Черныш.
- Поверите, я на полном ходу прыгал с поезда, а другие боялись. Последний раз это было за Варшавой. Я тогда себе ногу свихнул, так поляки меня на возу перевозили от села до села, с рук на руки передавали до самой Украины. Потому что они тоже ненавидят немцев… Я вас, товарищ командир, хочу только попросить… Так, на всякий случай… Адрес вот…
Гай расстегнул гимнастерку и достал из кармана, пришитого изнутри, бумажку.
- Если что случится, - напишите ей… Больше нет никого…
Буквы на бумаге расплылись, вероятно, от пота. Подавая ее Чернышу, Гай еще сильнее сощурился и продолжал со стыдливой деликатностью:
- Напишите, будьте так добры, ей… Чтоб складно… Чтоб жалобно… Пусть поплачет… Не бойтесь, не умрет! - добавил он уже сердито.
Чернышу хотелось подбодрить парня, но он не знал, как это сделать.
- Не волнуйтесь, - только и сказал он. - Ничего с вами не случится.
- А я и не волнуюсь, - засмеялся боец. - Чего мне волноваться? Я не предатель и не злодей, плохого я ничего не совершил. За святое дело и умереть легко. Когда моего брата и других привезли из лесу связанных и подъехала бестарка уже под самую виселицу, чтоб их вешать, то бабы все заголосили, а он поглядел вокруг и сказал: "Жаль покидать и тебя, родное Полесье, и тебя, высокое ясное солнце!.. Но я ни в чем не каюсь!" Возница ударил по коням и выдернул из-под него бестарку… "Ни в чем не каюсь", - повторил Гай. - Не в чем каяться…
На огневой уже кипела работа. Брянский сам руководил подготовкой, прохаживаясь по брустверу в зеленых сапожках, пошитых из плащ-палатки, и отдавая короткие приказания расчетам. Сетки с минометов были сняты. Бойцы подносили ящики с минами, распаковывали гранаты и делились ими, запасались патронами; все были возбуждены и торопливы. Взглянув на Брянского, Черныш окончательно убедился в том, что сегодня произойдет что-то особенное. Брянский был какой-то торжественный. Застегнутый на все пуговицы, туго затянутый, он стоял на бруствере, и в самом деле, как подсолнух в цвету. Пристально посмотрев на Черныша своими голубыми, как дым, глазами, он сказал:
- Знаешь? Сегодня, наконец, работа.
И повторил:
- Большая работа, друг!
"Он меня так разглядывает, слоено примеряет, каким я буду в бою!" - подумал Черныш и сказал:
- Прекрасно!
- Я сейчас иду на НП. Вы остаетесь с Сагайдой. - Он взял Черныша под руку и говорил ему, как что-то очень интимное. - Знаешь, тут возможны разные ситуации, это ведь первый бой для большинства моих орлов. Может случиться, например, что я требую "огонь", а противник вас все время обстреливает; кто-нибудь, может, и в блиндаж нырнет, не выдержит… С таким действуй решительно, молниеносно. Никаких поблажек. Кроме того, внимательно смотри, чтоб наводчики, засуетившись, не перевирали. Каждый раз сам проверяй установки. А вообще я уверен, что все будет хорошо. Смотри: народ у нас, как на подбор. Надраили "самовары" - аж горят.
И Брянский крикнул:
- Бинокль!