- Конешно, глупости это все - насчет чудотворцев, чертяк и прочего, - согласился Опанасенко. - Я при немцах столько чертяк побачил, что и на том свете не найдешь. А вот насчет попов - это ты зря. Они - разные. У нас на селе - знаешь, який поп? Ему, брат, медаль дали!
- За что?
- Через того попа партизаны связь держали. А как его немць чуть не накрыли - один верующий дидок из раскулаченных выдал, - наш отец Василий в лес подався. С партизанами вернулся потом. Бравый такой! При пистолете, в кожаной тужурке.
- А может, то и не поп?
- Ни. Натуральный.
- Не бывает таких попов!
- Я бачил, а он - не бывает!
Гурьев рассеянно слушал дискуссию о попах: мысли его были заняты другим. Странный этот богослов. А ведь уже, наверное, повидал по дороге русских - чего ему нас бояться?
* * *
Тени на лугу становились всё длиннее и длиннее. Жара спала. Колеса мягко шелестели по колеям, приминая под себя траву, но стебли её вновь подымались, покачиваясь. Какая-то птаха вынеслась из-под самых копыт лошадей, тревожно попискивая. Долго сновала, трепеща крылышками, вокруг едущих и отстала не скоро: видать, неподалеку было гнездо, и она оберегала его.
Дорога причудливо петляла то по ровному полю, то спускаясь в лощинки, то вилась между кустов орешника, то тянулась вдоль меж, заросших бурьяном, иногда она прорезала кукурузное поле, и тогда подолгу не было видно ничего, кроме белесых стеблей с жесткими, чуть позванивающими при малейшем прикосновении, словно жестяными листьями, да светлоголубого, уже потускневшего к концу дня, высокого неба.
"Не запутал ли нас этот студент поповского курса? - всматривался в дорогу Гурьев. - Где же эти Мэркулешти?"
Федьков, обеспокоенный, вероятно, тем же, спросил:
- Куда к ночи доедем?
- Тилько б не до княгини… - усмехнулся в усы Опанасенко.
- А что за княгиня? - спросил Гурьев.
Федьков промолчал, а Опанасенко, не без лукавства взглянув на него, ответил:
- Да гостювали у одной.
- Ого! Вы и с аристократами знакомство имели?
- Да ну, чего там… - недовольно протянул Федьков и с преувеличенным вниманием стал посматривать вокруг. Но Опанасенко, продолжая с хитрецой улыбаться, пояснил:
- Знакомы, а як же.
- Ну и как вас княгиня принимала?
- Як положено и даже бильш того…
Федьков метнул на Опанасенко свирепый взгляд, но тот невозмутимо продолжал:
- Едем от так соби вечером. Я пытаю товарища Хведькова: "Где ночевать будем? Кони пристали". Он отвечае: "Не бачу по пути дома подходящего. Проедем ещё трохи". Потом увидал чуток в сторонци дом. Панский. Каже: "Вертай туда!" Я завернул. Подъезжаем до ворот, бежит навстречу холуй якийсь, кланяется - аж чуть не переломится. Лопочет чого-то - не разберешь. Хведьков ему команду дае: "Витчиняй ворота, примай гостей". А я спрашиваю: "А нема ли у вас овса, чи кукурузы на худой конец?" Он ничего не отвечав, только кланяется и кланяется. Тогда Хведьков сам ворота витчинил: "Въезжай, распрягай коней". Я ему кажу: "Обожди, надо ж с хозяевами знакомство поиметь, добыть корму, ну и прочее". Примотал я коней вожжой до ворот, бо кони уж оголодали, а тут рядом клумба и квитки на ней таки гарны - и розы и ещё чтось-то, а кони до их тянутся, гляди - пожрут те квитки.
А холуй-то всё вокруг нас крутится и объясняв, объясняв и наверх по лестнице показывав. Я его про овес пытаю, а он всё чего-то непонятное толкуе. Хведьков его слушал, слушал и кажет: "Вроде здесь княгиня чи графиня". - "Ну их, кажу, я лучше на возу останусь, - где бы тут коней поставить?" А Хведьков: "Пойдем в дом! Подумаешь, княгиня! Пережиток этого, как его - феодализма!"
Хведьков идет наперёд, я позади. Тильки поднялись на крыльцо - встречав нас княгиня. Важна така! Но обходительна. Хведьков мне: "Трофим Сидорыч, пытай про овес! Ишь, говорит, привыкла, чтобы ей кланялись, пускай сама теперь покланяется, эксплуататорша, черт ей в бок!" Я ему: "Ты поосторожней выражайся!" А он: "А всё равно здесь по-нашему никто не понимает. Ты можешь этому нетрудовому элементу самые последние слова выкладать, а она подумает - комплимент ей преподносишь". А с княгиней рядом дидок, сухонький такой, бритый, пиджак на нем черный, длинный. Приличный такой дидок. Хведьков про него кажет: "Тоже, наверное, буржуй недобитый". А дидок тот выступает вперед, с поклоном, и вдруг выговаривает ну чисто по-нашему… Як это он сказал? - повернулся Опанасенко к Федькову. Тот промолчал.
- Вот: "Рад приветствовать доблестных представителей великой русской армии! - вспомнил Опанасенко. - Княгиня, - и фамилию назвал, - приглашает вас до дому".
Хведьков трохи смутился, что про того дидка сначала не дуже дипломатично сказал, но тот виду не подал. Идем в комнаты - богато живут князья-то! Кругом посуда всякая, ковры - ну, як у санатории. Хведьков усе с форсой так выступав, грудь колесом. Дидок-то, видать, по лычкам его за большое начальство примае. Княгиня с Хведьковым ведет через того дидка обходительный разговор, а на мене всё так косо поглядывает. Чем, думаю, ей не потрафил? Ну и бис с тобой! Пошел во двор, разыскал того холуя, распытал у него, где вода, где овес, где сино, та и стал коней годувать. Вдруг приходит до мене той дидок и кажет: "Пан офицер требует!" Якой такой офицер, думаю? Заправился как следует быть, пошел. А то Хведьков: сидит один в спальне, на шикарной кровати - и спереди и сзади голые ангелятки со стрелами - золотые, або позолоченные - непотребство, но всё же сделано гарно. Сидит, портянку перематывает, заявляет: "Сейчас до княгини вечерять пойдем".
Я кажу: "Ну их, чего нам с панами дружбу заводить, давай от здесь вечерять либо на дворе, на свежем воздухе". А Хведьков возражав: "Неудобно, подумают ещё, что мы робеем. Давай уж не ронять своего авторитета".
Ну ладно, ежели для авторитета… Переобулся Хведьков, проходим в залу до той княгини. На столе и вино и закуска. Я думаю: "Нет, на это дуже налегать нельзя, а то так и коней не доглядишь. Кто его знает, що тут за люди?" Хведькова в бок пхнул - знак даю: не дуже, не дуже.
Федьков снова свирепо взглянул на Опанасенко. А тот невозмутимо продолжал рассказывать:
- А возле того стола сидит сама княгиня, расфуфыренная, а рядом две дочки - ничего себе, гарные дивчины, тильки лядащи. И дидок этот сбоку - для разговору. Посидали мы. Княгиня эта к Хведькову и так и сяк, а на мене - ниякого внимания, только сердито так очами зирк, зирк… Бачу - не ко двору я. Посидел трохи, закусил и говорю Хведькову: "Треба до коней", - та и ушел. А Хведьков остался. Пришел я на двор. Лег на возу пид шинель, карабин на всякий случай пид бок положил та придремал.
За полночь, перед светом уже, чую - Хведьков до мене: "Запрягай, Трохим, тикать будем!"
- Да не говорил я, что тикать! - вставил Федьков. - Зачем врать…
- Ну, тикать - не тикать, а вроде того… Я коней быстро запряг, витчинил ворота, сели та и поихалы.
- А чего ж так спешно? - делая вид, что не понял, спросил Гурьев.
- Надо ж было своих догонять… - торопливо сказал Федьков.
- Только-то? - Гурьев, стараясь скрыть усмешку, посмотрел в лицо Федькову, но тот отвел глаза. А Опанасенко, словно не замечая смущения Федькова, пояснил:
- Его ж та княгиня хотела вроде в приймаках оставить: "Поживите, - кажет, - господин русский офицер, в моем доме. Нам спокойнее будет - и другие военные не заедут!" - Голос Опанасенко звучал убежденно. - Я так розумию, прикидывала она, что если её свои громадяне вытряхать захотят, то при нас вроде не осмелятся. Ну, а товарищ Хведьков, видать, далеко в дипломатию с той княгиней, а бильш всего с дочками её зашел, что пришлось ему серед ночи через ту дипломатию тикать. Мабуть злякался, что засватают, а мабуть що другое…
- Ну, Трофим Сидорыч… - заерзал Федьков.
- А що? Свята правда! - невинным голосом проговорил Опанасенко.
- Интересно, что ж там с тобой, Федьков, приключилось? А? - спросил, посмеиваясь, Гурьев.
- Да ничего особенного… - нехотя выдавил тот.
Не желая смущать Федькова, Гурьев не стал более расспрашивать его.
Дорога привела в небольшой кленовый лесок и в нем потерялась совсем.
- Богослов чертов! - в сердцах выругался Федьков, когда повозка остановилась в высокой траве, в которой уже совсем нельзя было различить колеи. Гурьеву стало досадно: поверил этому облезлому субъекту, который, наверное, и сам толком не знает дороги… Вслед за Федьковым он соскочил наземь и стал ходить меж деревьев, ища потерянную колею. Неподалеку, в чаще, потрескивали ветки: кто-то ходил там, вполголоса напевая неторопливую песенку; слов нельзя было разобрать. Изредка раздавались короткие, отрывистые удары топора по сухому дереву.