Потом сосчитал нас, и на лбу его появились морщины.
- Все на месте…
- Мы решили, что будет неплохо ее приготовить!
- Постойте, - сказал Порта, когда мы бесцеремонно поставили гроб на кухонный пол. И обратился к Старику: - Как имя той свиньи, что была у них в древние времена?
- У кого у них? - терпеливо спросил Старик.
- У богов. У Одина, Тора и всех прочих.
- Не имею ни малейшего представления.
- У Одина, - вмешался Барселона. - Это ему принадлежала свинья. Как ее звали?
- Вот об этом я и спрашиваю. Как?
Никто не знал. Мы принялись горячо спорить, Одину ли принадлежала эта свинья, Фрейе или Тору. Малыш вышел на улицу, начал останавливать прохожих, и вскоре этот вопрос обсуждала целая группа незнакомцев.
- Кто-нибудь должен знать, - сказал Порта.
- Полицейские, - сказал я. - Давай позвоним в полицию.
Легионер тут же взялся за телефон. Говорил он очень вежливо, извиняющимся тоном, но мы все услышали донесшуюся из трубки брань.
- Я не хотел расстраивать вас, - успокаивающе сказал Легионер.
Мы услышали, как полицейский прокричал товарищу:
- Какой-то псих спрашивает имя одной знаменитой свиньи!
И мы услышали ответ, негромкий, но разборчивый:
- Единственную знаменитую свинью, какую я знаю, зовут Адольф!
После этого мы позвонили в полевую жандармерию. Снова брань, на сей раз с угрозами ареста. Вопрос так и не был решен, когда мы через час покинули бистро, оставив свинью под надежным попечением Жанетты.
На площади Клиши нас остановил патруль. Его члены машинально потребовали у нас документы, однако было ясно, что на сей раз документы их не интересуют.
- Хотим спросить у вас кое-что, - сказал начальник патруля. - Знаете типа по имени Один? Знаете, что у него была свинья?
Мы кивнули, затаив дыхание.
- Не знаете, случайно, как ее звали?
Мы с сожалением признались в собственном невежестве.
В казарму мы вернулись с опозданием в полчаса. К нашему удивлению, никто и глазом не моргнул. Все были поглощены разговорами о свиньях.
- Эй, вы! - властно махнул рукой один офицер, подзывая нас. - Случайно не знаете имени свиньи, которая принадлежала Тору, а? Мы заключили по этому поводу небольшое пари. Хотим, чтобы кто-то разрешил наш спор.
Казалось, никто в Париже не знал клички этой свиньи. Я ее до сих пор так и не знаю.
14
Однажды в Сюрсне полицейские вермахта арестовали двух мальчишек за незаконное владение пистолетами. Старшему было пятнадцать лет; младшему - всего тринадцать.
Их приговорили к смерти, но майор Шнайдер то ли из-за необычного гуманизма, то ли из страха перед близким концом войны - не решался привести приговор в исполнение. После нескольких проведенных в нерешительности дней он отправился прямо к самому генералу фон Хольтицу и попросил у него совета.
- Зачем обращаться ко мне? - холодно спросил фон Хольтиц. - Этот вопрос не имеет ни малейшего значения.
- Но ведь они еще дети.
- Им достаточно лет, чтобы знать закон, не так ли?
Майор Шнайдер не мог этого отрицать. На другой день мальчишек казнили на Монт Валерьене.
ГЕСТАПО КАПИТУЛИРУЕТ
По казармам быстро разнеслась весть: прибыли гестаповцы. Они были во дворе, на виду у любого мазохиста, который хотел смотреть на них. Длинные черные "мерседесы" стояли у главных ворот между парой астматичных DKW.
Услышали мы эту новость во время завтрака. Малыш тут же одним духом проглотил столько еды, что хватило бы на пять глотков, и побежал прятать три мешочка с золотыми зубами под розами гауптфельдфебеля Гофмана. Поднялась неистовая суета. Мало у кого сохранялся хоть какой-то аппетит. Порта, разумеется, продолжал бесстрастно есть, но Барселона постоянно утверждал, что у этого человека два желудка.
На кухне лихорадочно регулировали весы. Подсобные рабочие-французы исчезли и не появлялись несколько дней.
Майор Хинка благоразумно исчез. Врач, бывший в казармах всего пять минут назад, тоже словно сквозь землю провалился. Видимо, не только мы, простые солдаты, испытывали сильное нежелание встречаться с гестаповцами.
Поступил приказ построиться во дворе.
- Вот оно, - угрюмо пробормотал Хайде. - Что я вам говорил?
Сидевший рядом со мной Грегор потел от страха.
- Как думаешь, что нужно этим скотам?
- Откуда мне знать, черт возьми? - резко ответил я, придя от страха в раздражение.
Гестаповцы пошли в опустевшую столовую. Восемь человек были в привычных кожаных пальто и широкополых шляпах, ставших чуть ли не форменными. Они с важным видом расположились на помосте в конце зала - расселись на стульях под ярко раскрашенными коронами, все еще висевшими на стенах после празднества "Kraft durch Freude", состоявшегося три дня назад.
Нас вызвали в столовую, и мы стояли в противоположном конце, а гестаповцы разглядывали нас холодными, серыми, немигающими глазами, выискивая лица, которые вызовут у них интерес. Чуть впереди остальных сидел невысокий, крепко сложенный человек с массивным подбородком, глазами навыкате и длинными, как у обезьяны, руками. Посреди зала стоял ряд пустых стульев; они зловеще дожидались первых жертв.
Сидевший впереди поднял графин с водой и отпил несколько глотков. В тишине было слышно бульканье. Потом ободряюще подался вперед и обратился к нам.
- Криминаль-обер-секретер Шлюкбебир. Гестапо.
Последовала краткая пауза, наверняка чтобы дать нашим тупым солдатским мозгам усвоить это сообщение.
- Я здесь, - продолжал с обворожительной улыбкой криминаль-обер-секретер, - как ваш друг. Я здесь для того, чтобы помочь вам. Мы, гестаповцы, такие же люди, как и вы. Вы должны доверять нам и ничего от нас не скрывать. - Улыбка его внезапно исчезла, сменилась выражением ненависти и жестокости. - Бояться нас нужно только тем, у кого нечиста совесть! Только тем, кто нарушил закон, только тем, кто предал свою страну и подвел своего фюрера, нужно ежиться от страха при виде нас!
Снова пауза. Мы оставались бесстрастными. Несколько человек зевнули.
Шлюкбебир позволил жестокой мине постепенно исчезнуть и сменил ее приветливой улыбкой вестфальского крестьянина.
- Послушайте! - ободряюще заговорил он. - Давайте поймем друг друга. Давайте будем откровенны. Тем, у кого чиста совесть, совершенно нечего бояться. Мы, гестаповцы, салютуем вам. Становому хребту немецкой армии! Давайте дружно встанем и споем наш национальный гимн!
Он добродушно отбивал ритм графином. Гестаповцы пели громко, а из нашего конца зала раздавалось несколько слабых, унылых звуков. Когда гимн пришел к нестройному завершению, Шлюкбебир одобрительно кивнул. Потом поставил графин и водрузил руки на бедра.
- Я бы хотел, чтобы это был только лишь визит доброй воли. К сожалению, есть серьезные - нет, прискорбные - дела, которые необходимо обсудить. - Он шагнул вперед и простер руки к нам. - Голос его поднялся до потрясающего крещендо. - Еврейские вредители запятнали вашу честь!
Я взглянул на стоявшего рядом Порту, и мы пожали плечами.
- Вы знаете, - продолжал Шлюкбебир тем же хриплым криком, - что сделки на черном рынке наказуемы по уголовному кодексу!
Он достал из кармана и торжествующе воздел уголовный кодекс, словно факел свободы.
- Наказуемы смертью!
Голос его поднялся еще на пол-октавы. Рука, держащая "факел свободы", быстро прошлась по горлу в не оставляющем сомнений жесте.
- Черный рынок - это новая чума Европы! Избавьтесь от черного рынка, и вы избавитесь от еврейской пятой колонны! - Он угрожающе потряс обеими руками. - И мы избавимся от нее! Очистим Европу от этой гнойной язвы! Очистим Европу от грязных еврейских свиней, занимающихся этим отвратительным делом!
Криминаль-обер-секретер, зловеще хмурясь, уставился на стоявших в переднем ряду солдат. К сожалению, по какой-то оплошности, там стояли мы.
- Садитесь сюда!
Он резко указал на пустые стулья.
Мы ждали в надежде, что кто-то другой, у кого чиста совесть, выполнит этот приказ, но, казалось, все мы предали свою страну, подвели своего фюрера и имели все основания бояться встречи с гестаповцами. Никто не двинулся с места. Нам ничего не оставалось, как смело выйти вперед и рассесться полукругом на стульях. Я сказал себе, что это просто случайность; этот человек ничего не имел против нас, ему просто требовались козлы отпущения, чтобы усадить их на свои штрафные стулья и нарезать ремней из их кожи. Только совесть у меня не была чистой, и я не мог быть уверен.