В 1825 году турецкий разбойник Мехмед-Али, который стал пашой Египта и едва не вызвал войну между Францией и Англией, подарил парижанам жирафа. Толпы стекались взглянуть на диковинного зверя: он располагался в специально построенном павильоне на первом этаже, но корм доставал из кормушки, установленной на втором. Мужские воротнички сразу повысились на пять сантиметров, а самое сильное восхищение вызывали высокие женщины; парикмахеры изобрели причёски "а-ля жираф"; фабриканты тканей выпустили сотни тысяч метров сукон и шелков песочного цвета в коричневую крапинку.
На другой день после битвы при Ватерлоо женщины - во времена Революции и правления Наполеона они доказали, что умеют умирать столь мужественно, как и мужчины, терпеливо вынося холод в лёгких газовых платьях, едва прикрывающих их прелести, - неожиданно вновь вернулись к корсетам и снова стали прятать всё вплоть до лодыжек, кроме того, что открывали взору их целомудренные корсажи. Духовенство - по неведомой причине оно больше одобряет войну, на которой мужчины истребляют друг друга, чем сексуальные страсти, при которых мужчины и женщины сливаются в объятиях, не причиняя друг другу вреда, - горячо поощряло эту новую стыдливость.
Стыдливость зашла очень далеко; когда герцог Беррийский получил удар кинжалом, герцогиня, единственная женщина, находившаяся среди мужчин и способная помочь быстро сделать перевязку, никак не могла решить, может ли она задрать юбку, чтобы снять подвязку.
Сам Дюма рассказывал, что успех его пьесы "Антони" частично объяснялся тем хитроумным способом, каким ему удалось убить женщину, которая боролась с убийцей, но не дала ни порвать на себе одежду, ни обнажить свои ножки.
Принимая это во внимание, трудно объяснить, почему статистика неизменно свидетельствовала, что треть всех детей, рождающихся в Париже, составляли незаконнорождённые.
Таков был мир, в который вступал Дюма в надежде разбогатеть своим пером.
Дюма уже собрался снова сойти с консьержем вниз, чтобы подписать арендный договор на год из расчёта десять франков в месяц, как заметил на лестничной клетке прямо напротив своей двери другую дверь.
- Не волнуйтесь, - тотчас успокоил его консьерж. - Покой, коего вы желаете, никто нарушать не будет. На этом этаже всего ещё один жилец; это весьма достойная женщина, которая, подобно мне, имеет своё маленькое дело. Она занимается починкой белья, что прачки всегда обещают своим клиентам, но никогда не делают: она пришивает оторванные пуговицы, штопает дырки. У неё уже две помощницы.
Дюма мысленно представил себе матрону лет пятидесяти, у которой уже отросли небольшие усики, и пожалел, что у него не будет молодой, хорошенькой соседки. Но не стоило даже надеяться в придачу к комнате с альковом, гибриду ночного столика с секретером, дешёвым свечным огарком иметь под боком ещё и любовницу.
Он сбегал на почтовую станцию за багажом, торопясь обосноваться в новом жилище, где намеревался провести ночь на полу. Дюма не терпелось увидеть город и театры, хотя недостаток денег не позволил бы ему туда попасть. Когда он поставил чемоданы в почти пустой комнате дома № 1 на площади Итальянцев, расположенного напротив Комической оперы, Дюма на секунду задержался перед дверью "достойной женщины" и, любопытствуя с ней познакомиться, постучал.
- Да! Кто там? - послышался звонкий голосок, ничуть не похожий на голос пятидесятилетней усатой старухи, какую он себе выдумал.
- Прошу прощения, - сказал Дюма. - Я снял комнату напротив, но у меня пока нет ничего из вещей, которые должны прислать мне из деревни. Если бы вы могли дать мне стакан воды, вы оказали бы мне великую милость, за что я надеюсь со временем вас отблагодарить.
- Минуточку, сударь.
За толстой дверью он услышал шаги женщины в домашних туфлях; потом дверь открылась, но лишь на длину внутренней цепочки, ровно настолько, чтобы могла пройти рука со стаканом воды.
Но Дюма узнал довольно много о своей соседке: эта белая, гладкая и пухленькая ручка принадлежала молодой женщине. Он взял стакан и сказал:
- Благодарю, мадемуазель.
- Я мадам, - холодным тоном ответили из-за двери.
- Прошу прощения... Меня зовут Александр Дюма.
Соседка не ответила, и дверь закрылась.
- Большое спасибо за воду! - крикнул Дюма.
- Не за что, сударь, - послышалось из-за двери.
Найдётся ли молодой писатель, который не желал бы, подобно Дюма, чтобы ему выпала удача встретить на лестничной клетке молодую соседку, с кем можно было бы завязать приятную интрижку? К тому же звание "мадам" обещало больше, чем звание "мадемуазель", ибо наводило на мысль о пристойном прошлом и предвещало будущее, которое могло оказаться куда интереснее. Короче, она вдова; молодая, хотя и не без опыта.
Скоро Дюма узнал, что соседку зовут Мари-Катрин Лабе, что приехала она из Руана, где её бросил муж, и она трудится, зарабатывая на жизнь шитьём.
Пришло время, чтобы в нашей истории жизни Дюма появилась женщина, ибо в деле с "Дуэлью после маскарада", естественно, оказалась замешана женщина. В действительности, не одна женщина. Разве не сам Александр Дюма первый резюмировал любое криминальное расследование в двух, ставших знаменитыми словах: "Ищите женщину"? Он вложил их в уста господина Жакаля; он произносит их в романе "Парижские могикане", который, вероятно, стал первым детективом, инсценированным и поставленным в театре; Жакаль, без сомнения, был предком всех великих сыщиков в литературе, начиная с Жавера Виктора Гюго и кончая Шерлоком Холмсом Конан Дойла.
Спускаясь по лестнице, Дюма так ликовал, что сказал себе: "В мой первый вечер в Париже к чёрту экономию!" И, подбросив в воздух двадцатифранковый луидор, воскликнул: "Если выпадет решка, устраиваю себе ужин и иду в театр, если орёл - делаю то же самое!"
Но когда Дюма спустился на первый этаж, к нему подошёл консьерж и сказал тоном кроткого упрёка:
- Вероятно, у сударя серьёзные заботы, что заставили его об этом забыть... Потом вы вспомните.
- О чём? О чём я забыл?
- О моих чаевых.
- Ах да! - вскричал Дюма и без колебаний бросил луидор консьержу, который ловко его поймал. Консьержка, заметив блеск золотой монеты, вышла из комнаты и заверила господина Дюма, что будет содержать его комнату в безупречной чистоте и всего за пять франков в месяц.
- Согласен! - воскликнул Дюма и выбежал на улицу, чувствуя себя на седьмом небе от счастья. И всё-таки внутренний голос нашёптывал: "Что за безумная мысль - сделать подобный жест! Дать на чай два месяца квартирной платы!"
Но это был грандиозный жест; более того, жест великолепный. Первый из длинной череды подобных жестов, которые Дюма обожал и ради которых жил.
Именно такого рода жест, жест хвастуна, спустя много лет не дал Дюма погибнуть от руки барона де Б., который вышел победителем из семнадцати дуэлей, смертельно ранив двух противников, а одного искалечив на всю жизнь.
Однажды Дюма, стоя в раздевалке за бароном в ожидании пальто, заметил, что в кружку гардеробщицы тот положил медную монету. Дюма опустил в неё банкноту в сто франков.
- Вы ошиблись, господин Дюма, - сказала гардеробщица.
- Я не желаю брать барона де Б. в качестве примера для подражания, - возразил ей Дюма.
Барон ответил тем, что тотчас вызвал писателя на дуэль, назначив встречу на завтра, в шесть утра, в Венсеннском лесу.
- Утром я должен написать по главе для трёх моих романов-фельетонов, - сказал Дюма, - и до двух дня буду занят. В три часа у меня репетиция в Историческом театре, так что я свободен лишь между двумя и тремя часами. Давайте назначим встречу на два пятнадцать, чтобы я мог освободиться до конца дня.
Потом, дав гардеробщице банкноту в пятьсот франков, Дюма попросил:
- Поскольку у меня много дел, не могли бы вы оказать мне одну услугу? Снимите с барона мерку и выберите красивый гроб. Закажите также похороны по первому разряду. Если судить по чаевым, которые дал вам барон, его смерть станет для наследников обременительным поводом для расходов.
Благодаря этому блефу Дюма взял верх над бароном, впервые в жизни засомневавшимся в своей победе. "Действительно будет глупо, - сказал себе барон, - если я погибну из-за вздорной истории с несколькими франками чаевых".
На следующий день он нанёс визит Дюма; дело закончилось извинениями и рукопожатием.
Дюма больше всего на свете ценил эффектный жест. Он обессмертил Моризеля, старика с налитым вином брюхом, умиравшего от водянки, потому что тот стал героем одного из самых оригинальных поступков в истории.
Врач сказал Моризелю, что его почки больше не работают и, следовательно, он обречён.
Ничего не зная о своей анатомии, Моризель просил Дюма подыскать ему хирурга, который вскрыл бы его и дал возможность собственными глазами убедиться, в чём состоит его болезнь. Разумеется, ни один хирург не пожелал на это пойти; все уверяли Моризеля, что он не доживёт до конца операции.