- Больно сон значный да радошный привиделся мне, Оксиньюшка! Вот и я…
- Радошен сон в руку. А нонеча праздник, воскресный день. До обедень все и сбудется. Исполати да в добрый час!
- Сбудется… сбудется! Вот и сейчас чует сердечушко: неспроста оно провиделось… Слушай, Оксиньюшка! Поведаю сон мой чудный.
- Ох, поизволь, скажи, осударыня! Больно знать манится.
- Слушай! Только соромно мне… Такое это мне привиделось! Необычайное больно…
- И-и, осударыня-матушка! Я ли не раба твоя верная, самая последняя. Тебе ли соромиться передо мною, старой отымалкою? Поведай уж, пожалуй свою рабу недостойную.
- Слушай… Ваня мой… сам царь наш славный мне привиделся. Стой… Идет кто-то? Не гонец ли от него? Вести должны быть от милого!
Вошла боярыня Иулиания Федоровна, которой доложили, что проснулась царица.
После обмена приветствиями, причем мать низко кланялась и величала дочь "осударыней-царицей", Анастасия живо заговорила:
- Хорошо, што пришла поранней! Сон я тебе расскажу мой нынешний…
- Говори, поведай, доченька! Слушаю, осударыня-царица моя богоданная!
- Не смейся, гляди, матушка! Царя я видела. Снился мне…
- Што смешного? Курице - просо, женке - муж грезится. Дело не грешное, во храме Божием петое.
- Да нет, погоди, постой! Доскажу… Будто, сына Господь нам послал. Да… Не гляди так мне в рот прямо, Оксинья. Да… Не от меня, а… а…
- А от кого же, прости Господи?
- От ево самово! Будто он, осударь, вошел в опочивальню мою, бледный, только радостен лицом. Несет на руках паренечка. Совсем малого, новорожденного. И сказывает мне: "Бери, Настек! Вот я тебе сына принес…". Положил мне ево на лоно, а сам лег да охает: "Больно, - сказывает, - нелегко было… Тебе бы не выносить таково. Гляди, не простой он!". Глянула я и обмерла… У младенца и зубки все, и кафтанец на нем есть, а поверх кафтанца - кольчужинка, наряд весь воинский надет… А на головке, что темными кудерками обложена, на ей венчик золотой, да не русский, а словно восточный, вон как цари татарские написаны бывают. И венчик тот не надет, а прирос к темечку. Словно из головки вырос у мальчушечки. Дивлюсь я диву, а осударь смеется и говорит: "Радуйся, царя казанского принес я тебе!". И стала я кланяться, Ваню благодарить. Да тут и прокинулася. Нет ли гонцов? Быть иного не может, что овладел мой осударь юртом Казанским.
- А это твой сон пророчит. А еще и то, что сына, дочка, не нынче завтра жди.
- Разве уж последние дни подошли? - слегка робея, спросила Анастасия.
- Так по счету выходит. Да и сон твой о том же сказал. Внука жду от тебя, осударыня-царица.
- А слушай, матушка родимая… Кто мне шепчет - не знаю, только вот и сейчас чуется, что права ты.
- Хто шепчет? Некому иному - ангел твой хранитель, матушка ты наша, заступница, святая душенька! Погляди, нынче ж сон сбываться начнет! - умильно-вкрадчиво подхватила Губина, с приходом Захарьиной отошедшая подале, к дверям. - А теперь личико омыть, освежить красу твою писаную не позволишь ли?
И своим чередом пошел утренний обиход царицы Анастасии.
Все сбылось, как ожидала царица сама и все ее приближенные. К вечеру боли первые начались. А на рассвете, 11 октября, во вторник, увидел свет первый сын царя Ивана и Анастасии, нареченный тут же Дмитрием, как еще раньше решили родители.
- Сын… сын! - забыв все недавние муки, осторожно прижав ребенка к своей груди, тихо шептала Анастасия.
Легкие, сладкие слезы текли по ее лицу, еще не успевшему высохнуть от иных, мучительных слез, от пота холодного, недавно проступавшего у страдающей матери.
И вдруг, не разжимая рук, нежно охвативших малютку, она погрузилась в крепкий, целительный сон, не слыша, не видя, кто и как хлопотал вокруг нее, как взяли царевича, что с ней самой делали.
X
Радость, как и горе, не ходит одна. В субботу, 15 октября, так и влетела в опочивальню царица юркая, пройдошливая грекиня, жена кир Василия Траханиота, казначея малой казны царицыной. Дня четыре уж, как она сторожила гонцов из Казани - и удалось-таки ей.
- Ошалела ты, што ль, боярыня! - зашипела на вбежавшую бабка-повитуха, как раз в это время выкупавшая царевича и подававшая его матери к груди.
Всполошились все остальные, бывшие тут же, в темном, душном покое с завешанными окнами, освещенном как ночью, по обычаю. Все эти женщины так и вскинулись на гречанку.
- Без зову, без докладу! Не базар тут тебе, срамница!
Но та и внимания не обращает. Отвесив земной поклон Анастасии, она торопливо, захлебываясь, стала лепетать своим ломаным русским языком:
- Ma, конец приканили. Касани ваивали иму кесарьски велициства, осударика Яни Базилицы. Цицас канеци привадили буди на осударыни-сариса.
Сразу все поняли лепет гречанки и просияли, прощая ее назойливое вторжение.
- Гонец? Сюды его! Сама… слышать хочу. С порогу пусть доложит! Полог задерни. Варя! Оксинья, зови гонца к порогу! Матушка, возьми Митеньку… Ишь, сыт, дремлет! - Так и затрепетала, заволновалась, заторопилась царица, протягивая царевича Захарьиной.
Полог у постели задернули, дверь в соседний покой распахнули. Через четверть часа, забрызганный грязью, усталый, едва держась на ногах, подошел к этой двери сотник полка царского, Забой Путята, 2 октября, в самый день взятия Казани, посланный с вестями к царице. Силач, лихой наездник где верхом, где на колесах, загоняя и меняя коней по пути, меньше чем в две недели успел он добраться до цели, несмотря на огромное расстояние, не глядя на отсутствие путей, на дожди осенние, портившие и то подобие дорог, какое существовало между редкими поселками и городами московскими.
Были с ним еще люди посланы, провожатые и сотоварищи, но все отстали по пути.
Теперь, ударив челом на пороге заветной горницы, куда даже первые вельможи не имели доступа, Путята стал докладывать, не отрывая взора от земли, не подымаясь с колен:
- Осударь, великий князь Московский, царь всея Руси и царь Казанский и иных изволил-повелел тебе, осударыня-царица, челом бить. Все ль подобру-поздорову жити, осударыня, изволишь? А он-де, великий осударь, жив-здоров, тебе челом бьет…
- Здрав, цел мой царь великий? Казанский царь? Взята, баешь, твердыня мусульманская? Господу хвала! А мы здоровы же, Богу в похвалу, царю моему на радость! Недавно гонца слали. Ныне еще пошлю же. Слышь, воин славный, как звать, не ведаю…
- Путята Забой, раб твой верный, холоп последний, царица-матушка.
- Путятушка… Забоюшко, - усиливая, как могла, слабый голос, говорит Анастасия, - спасибо тебе великое, милость к тебе наша царская неизменная! А и у нас радость, слыхал ли? Царевича Господь послал земле. Люби его, служи ему, Забоюшко, как царю, поди, служил!
- Слышал уж я по пути, к тебе, матушка-царица, идучи. Послужу… постараюсь! Жив буди царевич наш Димитрий свет Иваныч на многая лета!
- На многая лета! - разноголосым, нестройным хором подхватили женщины, бывшие при царице.
- На многая… многая лета! - словно молитву творя, зашептала Анастасия, глядя на ребенка, которого баюкала старуха Захарьина, касаясь концом языка до лба ребенка и сплевывая по сторонам, шепча приговоры от сглазу.
От криков ребенок проснулся было, пискнул, но, убаюкиваемый бабкой, опять заснул.
- Что так хрипло говоришь, Забоюшко? Али захворал путем? Али с устатку? Давно ли видел осударя?
- Завтра второе воскресенье будет, как наша Казань, как видал я лик светлый царский. А голос упал у раба твоего, царица-матушка, от пути дальнего несменного. Как выехал я, почитай, и спать не привелось за весь путь инако, как в телеге али на седле, дорогой скачучи. Не взыщи… Тебя, осударыня, порадовать манилось поскорее!
- Спаси тя Господь! Ну, ступай, передохни. А опосля сызнова призову тебя. Толком мне все поведаешь. Наблюди, штобы все было у Забоюшки, у гонца нашего верного, Матвеевна! - обратилась царица к Смерд-Плещеевой.
Еще раз ударил челом Путята и ушел, сопровождаемый боярыней.
Успокоясь немного от радостного волнения, которое только сил придало Анастасии, она стала судить-рядить с близкими боярынями: кого послать поздравить царя с взятием Казани, поведать отцу о рождении первенца-наследника? Весть великая и честь немалая…
Но бойкая гречанка, Евлалия Траханиотова, так теперь и застрявшая в опочивальне, сумела подбиться к признательной за добрую весть царице - и ее муж назначен был послом навстречу Ивану, который, конечно, теперь и сам уж двинулся от покоренного города обратно к Москве.
XI
Еще три недели прошло, и 10 ноября 1552 года торжественно совершился вьезд юного царя-победителя в стольный град Москву. Сотни тысяч народа из отдаленных концов земли сошлись, не глядя на осенние дни ненастные, съехались по вязким дорогам луговым, по узким колеям лесным и проселочным. Широко разошлись вести о победе казанской, о том, что десятки тысяч пленных христиан после долгих, тяжких мучений из многолетней неволи освобождены царем. Да путь речной широкий, Волга богатая к Москве отошла, русской рекой стала.
За все за это земля восторженно встретила победителя. Судьба сына ему даровала. И он, в свою очередь, щедро всех одарил, соратников своих и просто люд подвластный. Около миллиона рублей было роздано деньгами и вещами во время наставших ликований. А сколько новых земель в Казанском царстве было роздано, так и не счесть. И старых немало вотчин раздал юный царь главным помощникам своим, воеводам и князьям.
Все кругом пошло хорошо.
Только в семье не совсем что-то ладится у юной и, казалось бы, счастливой царственной четы.