* * *
Радван иногда принимал участие в работе отборочной комиссии, которая была интересной, так как там он много узнавал о прибывающих людях, об их зачастую необыкновенных и запутанных биографиях. Подбирал, когда удавалось, солдат в свою роту.
Сидели за просторным столом на лавках, было жарко, пилотки бросили на крышку стола, и орел на пилотках 1-й дивизии, серый и тяжелый, сразу бросался в глаза прибывающим.
- Зовут меня Станислав Граля, - сказал вошедший, внимательно вглядываясь в лица офицеров.
Мужчина казался почти стариком. Небритый, он стоял перед ними на широко расставленных ногах.
- Сколько вам лет? - спросил Вихерский.
- Тридцать один. 1912 года рождения.
- В армии служили? Расскажите о себе.
Граля задумался, и Радван почувствовал, что человек не знает, можно ли говорить правду в этом бараке. Еще не знает. Так часто бывает со многими, прибывающими сюда.
- Служил, - ответил он наконец, - в 30-м пехотном полку. В звании капрала. А вообще, - мужчина обращался к Вихерскому как старшему по званию, - я лесник. Потомственный лесник. В 1941 году меня вывезли в Коми АССР. Заболел тифом. Не успел попасть в первоначально формировавшуюся армию… - Вдруг он запнулся, как бы испугавшись, что сказал лишнее. - Жена осталась там. Что с ней будет?.. - И опять обратился к Вихерскому: - Пан капитан из Польши?
- Преподаватель школы подхорунжих в Модлине, - ответил Вихерский.
Граля вздохнул с облегчением.
Он попал в роту Радвана вместе с несколькими другими прибывшими в тот день. Среди них был молодой парень, говоривший по-польски с явным русским акцентом, а также хорошо физически развитый мужчина, несколько старше Радвана, с лицом, которое показалось Стефану знакомым, хотя фамилия Мажиньский ничего ему не говорила. Потом он долго искал в памяти, откуда он знает этого человека.
Следующим представился молодой парень - Станислав Кжепицкий.
- Вы откуда? - спросил хорунжий Тужик, заместитель Радвана по политико-воспитательной работе.
- Из-под Иркутска.
- А из Польши - откуда?
Кжепицкий передернул плечом.
- Я гражданин Советского Союза. Родители выехали из Польши еще перед первой войной. Какая это будет армия? Буржуазная?
- Нет. Не буржуазная, народная. Ведь здесь среди нас нет ни одного буржуя.
Казалось, Кжепицкий обеспокоен. Радван подумал: "Неожиданный поворот судьбы и решение связать свою жизнь с Польшей для Кжепицкого действительно были очень трудными".
Мажиньский был одет во что-то вроде пиджака, перевязанного ремнем. И даже в этом одеянии выглядел вполне прилично.
- Казимеж Мажиньский, - доложил он. - Год рождения 1914-й.
- Ваша специальность? - спросил Вихерский.
- Без специальности. Имею среднее образование. Служащий из Варшавы, - отрапортовал, как выученный урок.
- А в армии?
- Уволен после рекрутского обучения по состоянию здоровья.
- А ваше самочувствие сейчас? - спросил Вяхерский, невольно улыбнувшись.
- Хорошее. Пробовал, - добавил он, - в тридцать девятом пересечь румыно-советскую границу. Поймали и сослали, затем болел тифом…
- Понимаю, - сказал Вихерский и посмотрел на Радвана. - В твою роту рядовым.
Регистрационная комиссия в этот день направила к Радвану еще Стефана Козица, Юзефа Шпака и Станислава Опоровского.
Козиц, молодой парень, 1924 года рождения, обычна и его биография, подумал Радван. Отца сначала арестовали, затем он пропал, и парень остался один, где-то в Коми АССР, и сейчас с недоверчивостью и большой надеждой смотрел на офицеров и, как нам казалось, постоянно думал: "Действительно ли эта армия - польская?"
Юзеф Шпак, семнадцатого года рождения, немного тяжеловатый и неуклюжий, лицо круглое, деревенское. Он выглядел добродушным и сдержанным, не похож был на человека, когда-либо против чего-либо протестовавшего; привык, видно, принимать спокойно, без возмущения, все, что преподносила ему судьба.
- Деревня Рогачев, возле Новогрудка, - докладывал Шпак.
- Служил в армии?
- Уволили как единственного кормильца: мать оставалась одна в хозяйстве.
- Вас вывезли?
- Да что вы! - запротестовал Шпак. - Сестра вышла замуж за советского, из-под Тулы, познакомилась с ним, когда Красная Армия пришла к нам, я поехал к ним как раз в июне сорок первого. И остался там в колхозе. Сначала не мобилизовали, говорили, слабоват для армии, но годен к работе в поле, а когда мужчин осталось мало…
- Хорошо, хорошо, - прервал его Вихерский. - Уже знаем…
- А сейчас, - продолжал. Шпак, - пошел в польскую армию, говорят, что с армией можно вернуться к себе. - Он смотрел на офицеров, как бы ожидая ответа…
Вихерский махнул рукой, хорунжий Тужик хотел что-то сказать, но капитан ему не дал.
- Потом, - сказал он коротко. И добавил: - Этого тоже к тебе.
Наконец, Станислав Опоровский. Совсем иной тип: шахтер, лицо в морщинах, хотя еще молодой.
- Вы откуда?
- Из Сосковца. Последнее время работал в Кузнецком угольном бассейне. Как хорошего работника, не хотели отпускать, наконец, - усмехнулся, - отпустили.
- Как попал в Россию?
- Был в Сентябре в армии. Взяли в плен, потом освободили, уехал во Львов: не хотел оставаться у, немцев…
- Какое у вас звание?
- Старший стрелок…
Вихерский посмотрел на Тужика, как будто хотел сказать: "Этот вам пригодится", а Радван подумал: "Сброд будет в моей роте, сброд…"
Сброд постепенно превращался в войско. После бани получили обмундирование и сразу стали смотреться совсем по-другому. Мажиньский выглядел прекрасно, Кжепицкий - сносно, а на Юзефе Шпаке все висело как с чужого плеча.
Когда земледелец из-под Новогрудка рассматривал полученное обмундирование, к нему подошел молодой, высокий, подтянутый, но немного разбитной на вид солдат.
- Папаша, закурить не дадите?
Когда Шпак достал газету и кисет с табаком, незнакомец представился:
- Оконьский моя фамилия.
- А я - Юзеф Шпак.
Оконьский выглядел немного озабоченным.
- Неважно для солдата выглядите, папаша, - сказал Оконьский, скрутил папироску и еще раз посмотрел на одежду Шпака. - Вид у вас не как у воина, а как у ротного растяпы. Каждая рота обычно имеет такого растяпу…
- Не говорили бы глупостей.
- А откуда вы, отец?
- Из-под Новогрудка.
- Тогда туда вы никогда не вернетесь, - сказал Оконьский. - Никогда, - повторил он.
Цигарка выпала из рук Шпака.
- Как это? Что вы говорите?! У меня там хозяйство, мать!
- А жены нет?
- Не женат я, - ответил серьезно Шпак.
- Ну, это хорошо, - усмехнулся Оконьский, - а то и жена бы там осталась.
Стоявший неподалеку от них и прислушивавшийся к разговору Мажиньский подошел к Оконьскому.
- Оставь его!
- А тебе-то что? - Оконьский взглянул на Мажиньского и вдруг замолчал.
Жизнь роты, отношения между людьми в отделениях и взводах обычно долго являются тайной для командира роты. Больше знают солдат сержантский состав и старшина роты… Но кого в действительности интересуют переживания Юзефа Шпака, которого так точно обозвал Оконьский ротным растяпой?
Радван составил план занятий согласно указаниям из батальона и очень добросовестно следил, как его взводы научали основы наступления, обороны и приемы рукопашного боя. Узнавал уже некоторых солдат в лицо, запомнил их фамилии, но пройдет еще не одна неделя, пока он изучит всех. Особенно интересовал Радвана Мажиньский; его лицо было ему знакомо, где-то он его видел, но где, вспомнить не мог и все собирался вызвать солдата к себе на беседу.
Мажиньский, Шпак и Оконьский попали в одно отделение и совместно потели на ежедневных тяжелых занятиях. Бывало, молодой сержант по фамилии Камык (второй взвод роты Радвана не имел командира-офицера) крикнет: "Взвод, стой!" - а Юзеф Шпак обязательно выскочит из строя. Казалось, каждый воинский прием крестьянину из-под Новогрудка представляется необычайно трудным для выполнения. Он мучился и потел, стоя в строю, и никак не мог понять, что ему нужно делать, когда слышал команду, "Взвод, на-пра-во!".
- Растяпа! - безжалостно высмеивал его Оконьский. - Зачем тебе это войско, папаша, и зачем ты нам нужен в войске?..
- Да, не умею, все еще не умею, - нервничал Шпак.
В действительности он очень старался. Иногда даже укрывался где-нибудь в селецком лесу или на пологом берегу Оки, чтобы потренироваться. Но как самому выполнить команду "Взвод, направо"? Зато Юзеф с большим удивлением наблюдал за Мажиньским. Ничего этому, как говорили, имевшему среднее образование солдату не доставляло хлопот. Он не вмешивался ни в разговоры, ни в шутливые перебранки, жил обособленно; на занятиях, в палатке вечером редко садился со всеми, чтобы попеть, поболтать; никто его не задевал, даже Оконьский.
Мажиньский, однако, вызывал к себе уважение. Шпак чувствовал, что Мажиньский относится к нему с определенной симпатией, и Юзефу хотелось с ним поговорить.
На лужайках возле леса чаще всего отрабатывали наступление и оборону взвода. Однажды в знойный летний день Шпаку пришлось очень тяжело. Бежали по неровной лужайке, укрывались за кустами, бугорками. Земля была сухой, жаждущей дождя. Шпак рассматривал ее в ладонях, когда цепь залегала перед очередным броском либо когда скрытно приближалась к противнику. Лежал и думал, как мать в этом военном году управится с уборкой урожая, и вдруг слышал над собой крик Камыка:
- Давно бы тебе, растяпа, зад прострелили! Не умеешь прижиматься к земле? Встать! Бегом! Ложись!