- Хорошо, - объяснял Павлик Ванде, - они поддерживают нас в вопросе взаимодействия с Советской страной, но завтра, послезавтра, через год после победы могут прийти к выводу, что такой союз для Польши уже нерентабелен. Они нас принимают как неизбежное зло в определенной обстановке, но тот же Валицкий, думаешь, действительно мечтает о такой Польше, к которой мы стремимся, о такой армии, какую мы хотим создать? Говорим: честные патриоты… Прекрасно, восторгаемся патриотизмом, ссылаемся на Грюнвальд , косинеров , чтобы петь легионерские песни , участвовать в богослужениях, но мы ведь не переиначим Валицкого, ибо для него легионерская песня не камуфляж, не притворство, а собственная жизнь. Он знает, что мы по происхождению из тех, которые призывали к забастовкам. Когда Красная Армия шла на запад, а он воевал под Радзымином или Замосцем… Хорошо, нам сейчас по пути, но не следует давать им свободы в воспитании армии; о чем мы думаем, нам нужно говорить откровеннее. Сикорский хочет демократической Польши, и мы… Ничем та Польша не отличается, только отношением к Советскому Союзу? В этой националистически-патриотической фразеологии потеряется наше отличие. Неужели мы думаем, что лозунги революционных преобразований не могут притягивать массы?
Ванда не очень охотно включалась в дискуссии. Павлик же использовал любую возможность, чтобы высказать свои взгляды.
- Замечаю, - утверждал он, - некоторую угрожающую двойственность в наших взглядах и действиях. Думаете, нам верят, когда мы преклоняем колени во время богослужения? Никогда не забуду, как Ванда и Янка сидели всю ночь, убирая инвентарные надписи с костельных принадлежностей, полученных временно из антирелигиозного музея. Их предстояло передать ксендзу Кубшу. Бедный Кубш… Допустил смертный грех, но он, по крайней мере, верит, не притворяется и действительно переживает…
- Кончай, - сказала Ванда.
Было это во время одного из ее приездов в Селецкий военный лагерь. Собрались в большой комнате штабного барака, чтобы обсудить актуальные дела дивизии. Прибыли тогда старшие офицеры по политико-воспитательной работе, пришел Тадеуш, был приглашен и Вихерский.
- Не думаете ли вы, - продолжал Павлик, - что недостаток откровенности, открытого выражения того, о чем мы думаем, будет вредить? Боюсь цинизма, двойственности мышления, привычки создания видимости… Одна программа для избранных, другая - для масс…
- Неправда! - Ванда почти выкрикнула это. - У нас одна программа, которую мы считаем правильной. А если заглядывать в будущее…
- То только в узком кругу, - прервал Павлик.
- Нет здесь никаких противоречий. Это не цинизм. Мы представляем действительные интересы Польши.
- Действительные интересы, - медленно повторил Зигмунт. - Не замечаешь лицемерия этой фразеологии? Ее националистической подкладки?
- Не обвиняй в национализме…
- Давайте говорить о конкретных делах. - Тадеуш как бы подвел итог дискуссии.
- Есть конкретные факты, тесно связанные, - не унимался Павлик. - Хотя бы дело поручника Радвана…
- Мне казалось, - сказал Вихерский, - что все уже в порядке.
- Нет, - отрезал Зигмунт. - Считаю неправильным назначение Радвана командиром роты. Существуют все же некоторые границы терпимости к чужим мнениям. Какое мы хотим иметь войско? То, которое создадут Валицкие и Радваны, может ничем не отличаться от довоенной армии. Хорошо: самая широкая форма призыва, на основе всеобщей воинской обязанности, но проверенный офицерский состав. О Радване в лучшем случае можно сказать, что он нерешителен. Как поручник повлияет на солдат?
- И достаточно, - Вихерский не скрывал своей иронии, - чтобы поручник Павлик провел беседу, и она сразу изменит мировоззрение людей. Павлик тут говорил о создании видимости, а сам намерен это делать.
- Правильно, - поддержала Ванда. - Изменение взглядов людей - длительный процесс.
- Я знаю Радвана много лет, - продолжал Вихерский. - Если откажемся от таких порядочных парней, как он, кто с нами останется?
- Разве порядочность - единственный критерий в нашей кадровой политике? - произнес Павлик.
- Мы создаем польское военное соединение, а не политическую партию, - сказал Вихерский. - Польское, - повторил с твердостью в голосе. - Радван никого не информировал в посольстве, в чем его неверно обвиняли. Перенес тяжелое потрясение. И принял решение, которое было для него очень трудным.
- Если только он принял его самостоятельно, - огрызнулся Павлик.
- С такой подозрительностью далеко не уедете, - остро отреагировал Вихерский.
- Это человек совершенно чуждой нам среды. - Павлик упрямо гнул свою линию. - Его отец в двадцатом году имел высокое офицерское звание.
- А я? - спросила Ванда. - Я из какой среды происхожу? Знаешь, кем был мой отец? Ближайшим другом маршала Пилсудского. А сам маршал - моим крестным отцом.
- Ты оправдала доверие. - Павлик не уступал.
- Все должны его оправдать. - В голосе Ванды прозвучали острые интонации. - Наша новая программа - не видимость, как утверждает Павлик. Она реально существует. А каждое великое начинание требует большого риска. Радван - это тоже риск, но, извини, Зигмунт, ты - тоже риск. Оправдаешь ли его в новой ситуации?
- Смело говоришь…
- Не думаю, - усмехнулась Ванда. - Я просто не притворяюсь. Обо мне можно сказать все, что угодно, кроме того, что создаю видимость. Считаю, что Радван должен принять роту, и это не тактика… Мы не создаем иллюзии единства, мы к нему стремимся… - Она посмотрела на Тадеуша. Тот молчал, казалось, не слышал, погруженный в свои мысли. - А ты? - обратилась к нему Ванда. - Как ты думаешь?
Тадеуш не ответил.
- Видишь, - зато откликнулся Павлик, - мы чувствуем себя здесь почти как в семье…
- Меня это тоже беспокоит, - включилась Ванда. - Вроде чересчур много думаем о себе… Такие все хорошо знакомые, связанные многолетней дружбой, вместе в трудные времена… Известно: Юрек, Люцен, Влодек, Янка, Ванда, Метек, Марьян, Зигмунт… Потом будем писать о себе воспоминания. А ведь, мои дорогие, мы здесь как семена, именно как семена, которые позволят вырастить в народе новые ценности. Кого это касается, что мы ощущаем…
- Ванда, конечно, права, - наконец включился Тадеуш, - и в практических выводах также… Думаю о Радване, но то, что сказал Павлик, нельзя игнорировать. Может, это дела далекого будущего. Не знаю, следует ли думать о них сейчас, но… давайте вообразим, что партия рабочего класса берет власть в стране в свои руки. Лучше ли тогда открыто сказать, что это не демократия, а диктатура, что не общенародное согласие, а. борьба классов, или лучше уступать, создавать, например, видимость свободных выборов… Каждое притворство, каждая неискренность ведут к цинизму, к злоупотреблениям…
- Успокойся, - прервала его Ванда. - Все зависит от конкретной обстановки. Иногда нужно так, иногда по-иному. Эластичность в политике рекомендовал еще старик Маркс.
- Именно этого я опасаюсь, - сказал Тадеуш.