- Он нам нужен. Если хотите сгруппировать вокруг себя честных патриотов, такие, как он, сыграют огромную роль. Я уверен, что против Рашеньского имела место провокация людей из посольства…
- Да, да, возможно. Тот, кто нас информировал… - Резко оборвав фразу, 3. посмотрел на меня, и я понял, что он сказал то, что хотел сказать. (Я испугался, вдруг подумав: "Подозревает и меня…")
- Вы когда-нибудь разговаривали с Пивским? - спросил он неожиданно.
- Нет, никогда.
- А с Рашеньским - один на один?
- Тоже нет.
- Вспомните, может, случалось?
- Никогда.
- Нужно, - сказал полковник, как бы забыв о своих вопросах и моих ответах, - вести себя осторожно. Очень осторожно. Вы должны это сейчас понимать. Провокация возможна везде, враг хитер и коварен.
- Компрометация Рашеньского не нам была нужна, - сказал я.
- Да, да, - подтвердил он, видимо без желания. - Не нам. Но провокация может быть многоэтапной, сложной. - 3. раскинул руки, и показался мне похожим на большого паука, растягивающего невидимую сеть. - Нельзя недооценивать врага. - И вдруг изменил тему разговора. - Знаете поручника Радвана? - спросил он совсем другим тоном.
- Знаю, кто это такой.
- У него ничего общего с делом Рашеньского. - Полковник посмотрел на меня, ожидая, что я начну говорить на эту тему.
- Установлено, - сказал я, - он информировал посольство о нашей среде.
Полковник 3. постучал пальцем о поверхность стола, на котором лежал только чистый лист бумаги.
- Неправда. Можете использовать мою дружескую информацию. - Он подчеркнул слово "дружескую". - Возможно, вам пригодится. Радван не был замешан в подобном свинстве.
Хотелось спросить: "Откуда вы знаете?", но не хватило смелости.
- Пивский… - начал я.
- Это совсем другое дело, - прервал меня полковник. - Не следует его ворошить.
- Кто в таком случае, - не выдержал я, - передал Павлику вымыслы о Радване?
Полковник усмехнулся.
- А кто такой Павлик?
Я понял - серьезный разговор закончен.
- Хорошо, хорошо, - пробормотал 3. - Временами неверные сведения тоже бывают полезны. Значит, исполняют какую-то роль. Не вас мне убеждать. - Полковник поднялся с кресла. - Будьте осторожны. На вас лежит огромная ответственность.
Я долго не мог уснуть. Почему 3. добивался разговора со мной? Чтобы информировать о невиновности Радвана? Зачем мне эти сведения? Предупредить, чтобы не интересовался Пивским? Или предостеречь от возможности провокации? Какой? Заснул только под утро и проснулся с чувством мучительного страха; в комнате было совершенно темно, знал, что темно, и боялся открыть глаза. А ведь предстоял интересный день, один из тех, которые уже не были напрасными…
* * *
Не привык еще к самостоятельному передвижению, чувствовал неуверенность, переступал с ноги на ногу осторожно, а все, что видел, ему казалось, видит впервые: небо, солнце, серые громадные здания, толпы на улицах. Москва была весенней и спокойной; война стала повседневностью, люди привыкли к постоянной тревоге за своих близких, к ежедневной заботе о том, что положить в кастрюлю, к бесконечным ожиданиям. Фронт уже был далеко от Москвы, изменился тон информационных сообщений Верховного Командования, победа казалась все ближе и ближе, хотя люди боялись надеяться на нее наверняка. Будет ли когда-нибудь конец этой проклятой, долгой войне?!
Вихерский посмотрел на Радвана, который чуть-чуть ускорил шаг, забыв, видимо, о том, что ему запрещены резкие движения, и усмехнулся.
- Возвращаешься к жизни, Стефан. - И тут же добавил: - Жалеешь?
Радван не ответил. Он чувствовал себя как бы проснувшимся после длительного сна и разглядывавшим несколько изменившийся за это время мир. Делал осторожные шаги, не будучи уверенным, что все происходит не во сне и не наделал ли он ошибок, о чем будет жалеть, когда проснется.
Мысли о происходившем с ним в последние несколько месяцев физически его изнуряли. Помнил свою комнату в Куйбышеве, пистолет, лежащий на столе возле бутылки коньяка. "Значит, не застрелился, не хватило смелости". Такой была первая мысль, когда он действительно очнулся, ибо, как утверждали, просыпался Радван много раз, но оставался в беспамятстве. Постепенно он узнавал, что с ним случилось, и старался сопоставлять сведения, полученные от врачей и сестер, со смутными видениями, возникающими в снах, в которых, как оказалось, всегда были обрывки действительности, как бы образы, высветленные яркой вспышкой в доли секунды. Помнил склонившееся над ним лицо Высоконьского, искривленное и уплывшее через мгновение, как шар, наполненный воздухом. Был ли это Высоконьский? Да, он навестил его еще в куйбышевском госпитале. Надежд не было почти никаких. Острое воспаление оболочки мозга (менингит) - этот диагноз, как потом оказалось, в Москве был подвергнут сомнениям. Подозревали также рак; лечение началось с опозданием потому, что он лежал дома без сознания два дня, пока его не обнаружил высланный атташатом поручник Данецкий. Да, два дня никто им не интересовался. "Могло закончиться намного хуже", - сказал потом врач. Из Куйбышева, еще в бессознательном состоянии, его перевезли в Москву. "Профессор Д. лично заинтересовался вами. В Куйбышеве таких возможностей не было". Кто это сделал? Наверняка не посольство. Прямо Вихерского он об этом не спросил, но когда капитан навестил его в госпитале, тот уже обо всем был информирован. Откуда он узнал?
- Кто тебе про меня говорил?
- Ты сам мне написал.
Очнулся, увидел за окном деревья, покрытые снегом, и сначала появилась мысль о несовершенном самоубийстве, потом об Ане, а затем о Вихерском. Нет, Аня не навещала его в госпитале, но он ее видел. Эти видения из снов он помнил лучше всего. Аня, ухватив его за руки, вела любимыми тропинками на берег Волги. Зима все продолжалась, но снег был теплым, и они, погрузившись в него, лежали, как на пуховых перинах. Снег был успокаивающим и приятным, а далеко за Волгой виднелись Львовские возвышенности, Высокий Дворец, улицы Пясковая, Вороновская… Помнил, как появился Пивский, да, узнал Пивского и тогда выстрелил, а Аня начала кричать… Видимо, в этом был какой-то момент действительности, потому что лицо и массивная фигура профессора Д. чем-то напоминали ему Пивского. Профессор Д., рассказывала потом сестра Нина, приходил ежедневно, садился возле кровати Радвана, вслушивался в его бормотание, наблюдал за беспокойными движениями рук.
- Что было со мной? - спросил он профессора, когда уже смог сидеть на кровати, даже начал читать.
Профессор усмехнулся.
- Иногда, - сказал, - точные диагнозы бывают ошибочными. Было также воспаление оболочки мозга. - Подчеркнул слово "также". - А причины… Причины, молодой человек, могли появиться в вашей психике, в переживаниях. Сперва я подозревал рак, а потом вы меня действительно заинтересовали. Что с вами было?
Радван помедлил с ответом.
- Невозможность принятия решения, - сказал он наконец. - Невозможность настолько болезненная и полная, что следовало либо застрелиться, либо… Не знаю, понимаете ли вы мое состояние, профессор.
- Понимаю. - Профессор кивнул. - Но, к сожалению, никто за нас решения не примет.
Когда Радван полностью пришел в себя, он написал Вихерскому по адресу, полученному от него в Красноводске. Было ли это принятием решения?
- Должен был, - сказал он быстро приехавшему Вихерскому, - выстрелить себе в висок. Это соответствовало бы закону чести и прожитому времени.
- Это было бы обыкновенным трусливым бегством, - сказал Вихерский.
- Я ведь сбежал, хотя и бессознательно, подумай! - вскрикнул вдруг Радван. - Разве я имел основание распоряжаться собою? Какое у меня было право?
- Думать…
- Почему я, Стефан Радван, должен считать себя более мудрым, чем Сикорский, Андерс или даже Высоконьский?.. Они больше знают, имеют больше оснований… Не понимаю, кто прав: ты, коммунисты или Высоконьский…
- Но сам видишь… только отсюда…
- Да, да, конечно, - заговорил Радван нервно, хаотично, и Вихерский испугался, не преждевременна ли для его психики эта тема. - Твои аргументы меня убеждают. Если бы я вернулся в Лондон, не миновать бы мне суда. Страшен не суд, а то, что уже никогда не увидел бы Аню. Знаю точно.
Вихерский усмехнулся.
- Посольство мною не интересуется, спрашивал врачей, они говорят, что мне не разрешили бы…
- У них теперь другие хлопоты.
- Узнай, - просил Радван, - может, кто-либо еще…
- Нет, никто больше. Хочешь, чтобы сообщил?
- Нет, не надо.
Возможно, Аня не знала? Был уверен, что не знает, но решил ждать. Думал о ней, возвращался к видениям, которые постоянно казались ему действительностью, но все чаще в его воспоминаниях начала появляться Ева Кашельская. Вспоминал ее по-иному, чем Аню. Еве он мог рассказывать все, что переживал. Детально, без комплексов и стыда. Именно без стыда. Ане Радван сумел бы сказать о страхе, который его обуял, когда он взял в руки пистолет: "Даже не думал, что так трудно решиться на смерть". Такие слова, как честь, любовь, верность, становятся вдруг малозначащими. Надо умереть для менее важных слов. Знал, Аня не поняла бы. Ева - да. Ева знала, что такое беспомощность. Аня - нужная, необходимая, желанная - имела на все готовые рецепты. Человек должен решать. Человек не бывает один, в полной изоляции. Каждый честный поляк… Что должен делать честный поляк? И тот, стоящий на распутье? Обвиненный теми и другими?
- Тебя не обвиняют, - успокаивал его Вихерский. - Будешь нам нужен. Полковник о тебе знает. - Имелся в виду полковник Берлинг.