Был и восьмой класс, и тоже весна, когда Володьке было не до занятий, и урок английского. Старая англичанка, очкастая, сухая, и прямая, как столб, недолюбливала его за неуспеваемость. Кошкин отвечал взаимностью, и за учебник английского принципиально не брался.
- Кошкин, translate into English. The twentieth lesson.
Володька смотрел на нее как баран на новые ворота.
- Андестенд? - спросила она с далеко не британским акцентом.
Кошкин продолжать изображать партизана, попавшего к врагу на допрос.
- Тупица! Пень! - завизжала англичанка. - Вон из класса.
Он демонстративно собрал портфель и, проходя мимо доски, довольно отчетливо, так, что услышали даже на задних партах, выдал:
- Сама… тупица очкастая.
Класс напрягся, ожидая всплеска учительских эмоций. Но престарелая англичанка стянула с носа очки и посмотрела на Кошкина так, словно видела его впервые и хотела надолго запомнить. Затем вышла, хлопнув от души дверью.
- К директору пошла жаловаться, - прокатился по классу шепоток.
Юра помнил испуганное лицо Марины Викторовны, Володькиной матери, когда, к концу занятий, она входила в приемную директора школы.
Кошкина пожалели и из школы не выгнали, до конца учебного года оставался неполный месяц. Но из квартиры Кошкиных в тот вечер летели то иступленные крики матери, то ее плач над несчастной судьбой и сыном - придурком, по которому тюрьма плачет.
… Володька не был придурком, и тюрьма его обошла стороной. Его растерзанное осколками тело до сих пор лежало на площади, а Турбин, вытирая набегающие слезы, гнал и гнал от себя видение, как он поднимается по лестнице, где знакома каждая ступенька и каждый выцарапанный гвоздем рисунок на побеленной стене, как открывает дверь Володькина мать, как слова застревают у него в горле, и он не в силах сказать ей о том, что сына ее больше нет.
Наступая на сорванную с петель дверь, вошел Бурков, сел рядышком, сохраняя молчание.
- Ты как? - выдержав паузу, спросил он, слегка хлопнул по колену Турбина.
Турбин продавил комок и пробормотал нечто нечленораздельное.
- Вот жизнь… - нарушая его уединение, продолжал Бурков. - Никогда не знаешь, что ждет.
Потянувшись к тумбочке, он вытащил картонную коробку с елочными украшениями. Достал шарик, обсыпанный стеклянными искорками.
- А мы дома елку не наряжаем. В сельпо игрушки не завозят. Да и деньги не тратили на безделушки.
Он выпустил игрушечный шар и тот, ударившись, разбился.
- Вот и всё. Одна только видимость…
Глядя на обои, расписанные веселыми мишками, барабанящими зайцами и пирамидами, Турбин вымолвил:
- А ведь здесь люди жили…
Бурков со вздохом согласился:
- Жили.
- А теперь здесь мы.
Разговаривать было не о чем. В комнате опять нависло молчание.
- Чурок ненавижу! - поменял позу Турбин. - На гражданке душить буду. Если вернусь домой, сразу на рынок. У нас только чурки торгуют. Я им за все…
В коридоре заслышались шаги. В проеме появился лейтенант Черемушкин.
- Турбин здесь? - не различая в вечернем сумраке лица солдат, спросил он.
- Здесь, - ответил за приятеля Бурков.
Черемушкин прошел в комнату, бойцы поднялись перед командиром, бросил Турбину пачку патронов.
- Возьми гранату и собирайся.
Турбин, не задавая лишних вопросов, сунул гранату в кармашек разгрузки.
- А ты, Бурков, смотри в оба. Мы "чехов" шумнем, а будут разбегаться - мочи. Мочи без разбора. Чтоб ни одна тварь не ушла!
Глава тридцатая
В помещении, отведенном под лазарет, стоял тяжелый запах крови, гниющей плоти и лекарств. С тумбы затухающе трепетала свеча, на тесно составленных кроватях не было свободных мест. Мгла подземелья давила, не хватало воздуха, или, по крайней мере, Руслану так казалось.
На кровати возле него лежал со сломанной лодыжкой Умар. Гражданская мирная травма, если не брать в расчет характер ранений его соседей по лазарету. Еще днем, когда над дворцом закружились штурмовые вертолеты, расстреливая из ракетных установок, он попал под обрушившуюся стеновую перегородку, и в подвал, в укрытие, прыгал, подволакивая травмированную конечность.
Лейла, до войны окончившая медучилище, на обычном письменном столе вправила ему кость, отчего Умар, как не кусал губы, заорал. Зафиксировав перелом двумя обломками досок, накрепко перевязала старыми бинтами.
С бинтами, как и с прочими медикаментами, было туго. Новые, в стерильной заводской упаковке закончились, а потому она стирала использованные в бывшей бойлерной, под краном, из которого вода бежала тонкой струйкой.
Умар вконец оброс щетиной, став похожим на дикого абрека.
- Костыли бы где найти, - ворчал он, валяясь на койке. - А то я здесь до пролежней…
- Посмотрю, - обещал Руслан.
- Посмотришь… Ты мне дай гранату.
- Зачем?..
- Если сюда придут русские, мне что - лапки кверху?
Пожав плечами, Руслан отдал ему РГД-5.
- Вот и ладненько, - Умар спрятал ее под подушку. - Все ж не с пустыми руками. Ну, рассказывай, что нового?
За те несколько часов, что Умар провел на госпитальной койке, обстановка вокруг дворца не изменилась. Войска по-прежнему стоят в трех сотнях метров и чего-то тянут. То ли собираются с силами для окончательного удара, то ли ждут, когда защитники сдадутся.
- Нормально, - ответил он, заметив, как, слушая, напряглась Лейла, поившая тяжелораненого из носика чайника. - Жратва еще есть, патроны. Пару деньков еще запросто продержимся.
- Два дня, - повторил Умар, укрыв одеялом больную ногу.
- А там что-нибудь придумаем. Наши коридор пробьют. Или перемирие устроят, якобы чтобы убрать с улиц трупы. И мы, под этот шумок, тихо слиняем.
- Русские на мировую не пойдут, - дал о себе знать раненый в грудь пулеметчик Али, лежавший в крайнем ряду.
- Зря так говоришь. Им тоже нужна передышка.
- Как только мы выйдем, нас сразу перебьют, - сомневался Али.
- Это вряд ли. Их силы нацелены на нас, точно мы всё, что осталось от сопротивления. Поговаривают, что с генералов трясут сроки, когда они возьмут дворец. Да они сделают вид, что не замечают нашего ухода, лишь бы быстрее и без потерь овладеть зданием.
Попрощавшись с братом, Руслан ушел на пост. С полуночи до двух ночи ему стоять в холле за мешками с песком, наблюдая за пустынной площадью.
Продрогнув на холодном воздухе, он застегнул на все пуговицы куртку, пристроил винтовку на мешках, составленные за декоративной, в виде серпа и молота, решеткой. И прижался бровью к резиновому наглазнику, прощупывая площадь метр за метром.
* * *
При отсвете факелов капитан Плотников возился в подсобке с дверью, приматывая тротиловую шашку к ручкам. Прикрепив, воткнул в гнездо детонатор с бикфордовым шнуром, полез за зажигалкой.
- Отойдите к стене, - приказал он, снимая с нее крышечку. - Зажмите ладонями уши и зажмурьтесь.
Стоявший слева от него десантник в защитного цвета косынке, с пулеметом, чья забитая патронами лента свисала чуть не до пола, дистанцировался от своего командира.
Турбин, стоя за Черемушкиным, послушно воткнул пальцы в ушные ямы и закрыл глаза.
Рвануло с такой силой, что всех обдало волной горячего дымного воздуха, дверь щепкой выбросило в коридор.
В задымленный проем ринулся пулеметчик, всадил короткую очередь в опешившего от неожиданности боевика, и пошел дальше, переступив агонизирующее тело.
Коридор раздваивался, широкая мраморная лестница вела наверх. Десантник поднимался по ней, прочесывая трассами пространство. И упал. Турбину показалось, что он просто споткнулся и сейчас поднимется. Но пулеметчик продолжал лежать в прежней позе, а наверху запульсировали злые вспышки, насыщая воздух пулевым свистом.
Метнув в обороняющихся гранату, Плотников подтянул к себе пулемет и слился со стеной, контролируя лестницу.
- Зачищайте коридор! - закричал он солдатам. - Чего ждете?!
Турбин побежал по боковому ответвлению. Наткнувшись на дверь, сорвал с гранаты кольцо и забросил ее внутрь. Дым еще не осел, а он уже с порога строчил по проступающим из тумана кроватям, что-то падало и катилось по полу.
Он отпустил спусковой крючок, когда с находившимися в комнате было покончено. С брезгливостью смотрел он на размозженную пулями кудрявую голову дудаевца, раскинувшегося на столе, на дырявую армейскую каску с надписью "Украина", что откатилась к порогу.
Наемники лежали там, где их застала смерть. Многие так и не узнав, что произошло.
По коридору пробежал Коновалов, свернул влево. Турбин, перезаряжая автомат, двинулся за ним.
* * *
Якушев в панике метался по цокольному этажу, лихорадочно ища выход. Отсюда надо было срочно бежать, бежать, куда глаза глядят, если он хочет остаться в живых. В потемках он нашел железную дверь, ведущую на площадь, в отчаянии задергал ручку.
Дверь была заперта, отрезая ему путь к спасению.
Из-за колонны вынырнула фигура. Страх парализовал Якушева; обмирая сердцем, он закричал:
- Не стреляйте! Я журналист.
Фигура вблизи оказалась боевиком, тоже искавшем, куда скрыться.
- Замок! - возбужденно сказал Якушев, когда тот, как и он, минуту назад, задергал ручку.
Выматерившись по-русски, чеченец отступил от бронированной двери и выстрелил по запорам. Замок был безнадежно испорчен, и дверь легко поддалась.